Казейник Анкенвоя

- Ртуть вещество токсичное, - заметил я Князю.

- Красный Меркурий, - поправил меня Борис Александрович. - Много токсичнее ртути.

- Насколько?

- Как 10 в 12 степени. Пока спит.

- А когда проснется?

- Тебя точное время интересует?

- Меня примерный результат интересует.

- Цепная реакция. Трудно предсказать. От многих факторов зависит. От розы ветров, от плотности населения, от ландшафта. Но я рассчитываю на хорошие показатели.

- Химическая?

- Что?

- Цепная реакция химическая или ядерная?

- Обе.

- Как мило. Ты хочешь все население угробить?

- Только давай без сантиментов. Кое-кто выживет. Но бабы рожать перестанут. Обещаю. Да ты и сам убедился.

- А если кто из погрузчиков споткнется, и птичку выронит? Керамика тара хрупкая. Или, допустим, в процессе транспортировки воздушная какая-нибудь яма? Твое сверхтяжелое ртутное вещество легко пробьет у какого-нибудь пересмешника брюхо. Обидно станет.

- Не станет, умница, - Князь глянул на термометр, один только украшавший матовую стену холодильника рядом с площадкой. - Все схвачено. Чистяков у меня гений. Заварил особый металлокерамический состав. Прочная муть. И сверхпроводник заодно. Каждая тварь тонким слоем равномерно покрыта.

- Это еще зачем?

- Двух тараканов убили. Про эффект Мейсона слышал?

- Еще бы. Радиоточку включу с утра, а там уже про эффект Мейсона травят.

- Знаешь хотя бы о том, что гроб Магомета без поддержки в воздухе висел?

- Рассказывал Крамаров, Царство ему небесное. Мол, «проезжаю мимо кладбища, а над могилами гроб с покойничком летает. И тишина».

- Дремучий ты, - спустился до моего невежества Борис Александрович. - Сфера заряда внутри упаковки подобна магниту, окруженному равномерно магнитным полем обратной полярности такой же массы. И как ты птицу не швыряй, сфера всегда будет в центр полости выталкиваться. А вот и наш профессор Чистяков.

На площадку, затворив за собою массивную дверь, вышел мужчина средних лет и среднего роста с умными и веселыми серыми глазами одетый в униформу без каких-либо знаков отличия, вроде погон с лычками, или каких-либо аксельбантов.

- Это мой товарищ, профессор, - Князь кивнул на меня. - Оставляю на ваше попечение.

Массивная дверь снова отворилась и затворилась, выпустив Князя вон.

- Ну-с, - прозвучал добродушно Чистяков. - Любопытствуете, молодой человек?

- Я хорошо сохранился.

- Верно, верно, - профессор под маской забулькал. - Календарь люди придумали, чтобы юбилеи праздновать. Четвертак, полтинник и так далее. А времени-то и нет у них. Его и вовсе нет. Есть движение тел по орбите и естественный износ органических деталей. Глупо дни рождения подсчитывать. День рождения однажды случается.

Словоохотливый профессор сразу начал меня раздражать. У меня осталось очень мало несуществующего времени на последнюю попытку что-то испортить. Еще меньше, чтобы использовать шанс и вынуть из Чистякова максимально информации. И максимально ее использовать.

- Как и день смерти, профессор.

- Верно, верно.

- День смерти вы с Борисом Александровичем, кажется, общий для всех решили устроить. Ну-с, что скажете, профессор? Сердца тоже нет? Есть мускульный мешок для разгона плазмы по кровеносной системе?

- Я не разрушаю, - обиделся по голосу Чистяков. - Я создаю. Я специалист по неорганической химии. И, если желаете, да. Я горжусь моим детищем. Где другие упали, я воспарил. Я создал формулу синтеза. RM20/20. Не какого-то оксида, который образуется при нагревании до 300 градусов, а распадается после 340-ка. Я создал абсолютно устойчивый при минусовых температурах сверхтяжелый элемент, о каком только могли грезить липовые академики.

- Оппенгеймер тоже, наверное, гордился на испытаниях первой атомной бомбы в Неваде. Смею думать, когда бомбу на Хиросиму сбросили, у него это чувство прошло.

- Думайте, что хотите, - отвернувшись, буркнул Чистяков.

Я погасил эмоциональную вспышку. Я дунул на нее, точно на свечной огарок, сказав себе: «Отставить неврастению. Отставить эмоции. «Нет» эмоциям, «да» славному доброму входу в положение гордых неорганических специалистов. Пинать неорганическое вещество, все равно, что камни пинать. Бесполезно и больно».

- Извините, профессор. Погорячился. Я художник. Точнее, график. У меня больное воображение. Все в черно-белых тонах. Нюансов не вижу.

Но я видел, что Чистяков совсем обиделся. Задел я его за что-то неорганическое.

Может, зря с Оппенгеймером сравнил. Может, он Оппенгеймера за блоху держал в научном смысле.

- График, - сухо сказал сквозь маску профессор. - У меня тоже график. А у вас, надеюсь, все ко мне.

- Почти. Какой мощности взрыв создает ядерная цепная реакция RM20/20?

- При той же массе, относительно ружейного плутония, в сто раз мощнее. Теперь все?

- Почти. Ваш ученик Максимович участвует?

- Он создал ускоритель синтеза «Кениг-рей». Вы закончили?

- Почти. Это у вас галлюцинация, Чистяков, что вы парите. Вы слышали про эффект парения на большой высоте без парашюта?

Я вышел в коридор. Допускаю, что профессор мне мог достойно ответить. Но достойные ответы неорганической материи меня как-то слабо интересуют. Шагая по коридору, я свернул за угол, и наскочил на Словаря с прижатой к груди кипой пластиковых файлов. Файлы разлетелись, скользя по гладкой поверхности линолеума. Я помог Словарю их собрать и вернуть на прежнее место.

- Ты здесь как попал? - удивление Словаря было искренним, чего не скажешь о гримасе нечаянной радости.

- Кая я сюда попал, - отозвался я с ударением на «сюда». - Ты не поверишь.

- А в Ордене как?

- Ты не поверишь.

- А как вообще?

- Что бы я тебе не ответил, ты не поверишь. Давай, лучше, я тебя спрошу о чем-нибудь. Что бы ты ни ответил, я поверю.

- Проблемы, старик. Освобожусь, посидим за кружкой.

Весь диалог наш проходил за сбором пластиковых файлов. Мы ползали на коленях. Что перемещалось выше, мы не видели. И предложение Виктории Гусевой нас обоих застигло врасплох.

- Меня спроси.

- Туалет здесь есть?

- Идем.

Не оборачиваясь, она пошла по коридору. Я нагнал Викторию, когда она сворачивала за угол, ведущий в следующий коридор.

- Выбраться можно отсюда?

- Куда бы ты хотел?

- Пока не знаю, куда можно.

- Сюда.

Она остановилась у двери с пластиковым опрокинутым треугольником и кружком на верхней грани. Здесь мы расстались. Давно я не бывал в таком опрятном туалете. Круглый белый кафель на полу, чистый как в операционной. Жидкое мыло в плоских флаконах на всякой раковине. Бумажные отрывные полотенца в блестящей улитке на стене. Писсуары. Белые прямоугольные керамические писсуары с дырочками для опорожнения, и тоже отменно чистые. За открытой дверцей кабины меня ждал унитаз. Чистейший белый унитаз со стальной кнопкой на сливном бачке. Рядом ждала бумага. Настоящая голубая, отменно мягкая туалетная бумага в блестящей улитке. «Здесь жить можно», - признался я себе впервой, как угодил в Казейник. В одну из двух кабин уже кто-то въехал.

Я поселился на свободном унитазе, достал из презентованной Борисом Александровичем плоской жестянки цвета кофе с молоком тонкую сигару и, чиркнув спичкой, хотел ее раскурить, когда мужской голос из-за перегородки поделился со мной своими трудностями.

- Думал, напрасно сижу. Ничего не выйдет.

- Выходит? - спросил я участливо.

- Вы же здесь. Вероятность вашего появления была восемьдесят к двадцати.

- Отчего же?

- Двадцать процентов на то, что вы покинете рефрижератор без желания опростаться. Еще шестьдесят, поскольку в корпусе еще три мужских остановки.

Спичка обожгла мои пальцы, и с шипением я уронил ее на кафель. Я почти сразу идентифицировал этот голос по диктофонной записи Щукина. У меня приличная слуховая память.

- Откуда вы меня знаете, Максимович?

- Просто Генрих. Вы личность известная. Нашумели. Господин Ростов профессора предупредил о вашем посещении рефрижератора. А я подслушал.