Казейник Анкенвоя

ЗВЕРЬЕ

Опередил я с умственным заключением, что зверье в Казейнике вымерло. Водилось, и еще как. Само собой завелось. С пол-оборота. Вой хищников и ржание травоядных заполняли Княжескую площадь, кода я продернулся через толпу, оцепившую лобное место у Позорного столба. Народное вече присудило злодеев, обчистившим «Нюрнберг», к схватке с опасными бритвами. Зрелище привлекло самые разные общественные слои. Поголовье жаждало возмездия скотам, посягнувшим на платный алкоголь. Шерстяные рыла правозащитников шевелились, жадно втягивая запах пролитой крови. Пивные речники, анархия, славяне, голодранцы, купечество, сотрудники производства, и какие ни есть подноготные сословия плечом к плечу встали на оборону частной общественной собственности. Это уже не воспринималось мною как противоречие. За компанию с Перцем и лодочником я уже достиг точки духа, в которой противоречия не воспринимались. Мы уже выпили по три чайника на рыло. Народную мудрость основали века народной глупости, уважаемый читатель. И если такая мудрость декларирует, что дорога в ад благими намерениями вымощена, стало быть, ими она и вымощена. Не битым кирпичом по две тачки за башмаки, не злодейством, в коем на исповеди каются, но благими намерениями. Возможно разве нам покаяться в желании облагодетельствовать и послужить устройству чужой судьбы? Назваться груздем? Что же здесь? Тьма в конце тоннеля, и более ничего. Забрезжила эта тьма, когда я запрыгнул в лодку редактора. Намерение вернуться на сушу и умотать как-либо из Казейника без нахрапов. Осмотрительно. С картой местности. Словом, подготовлено умотать. Итак, я запрыгнул в лодку. Зайцев дернул зажигательный шнурок с такой силой, точно зуб кому-то стремился выдрать, а не двигатель внутреннего сгорания завести. Дернул, и сел на место кормчего. Мотор стрельнул, застучал, и лодка понесла нас к берегу. Под моросящим дождем я прилично устроился на скамеечке в носовом отсеке. Тем более, что резиновые сапоги с плащом, сбежавши с крыши в мансарду, я так и не снял. «И не стану, - я напустил на глаза капюшон пониже, да и привалился к упругому борту. - А редактору впредь окажу любезность. Покрою нанесенный ущерб. Компенсирую. К примеру, избавлю его от излишних носильных предметов. К примеру, от плаща и сапожной пары».

- О чем вы говорили? - справился у меня Зайцев, глядя вбок.

- О вас говорили. Она верит вам. Удивите ее, Зайцев. Мотайте отсюда с ней пока не поздно. Советую взять на карандаш.

- Вы с ней спали?

- Возможно.

- Как это возможно? – он бросил от возмущения руль. - Или вы спали, иль нет!

Почти нагнавшие нас ловцы шифоньера, всей артелью навалились на добычу. Изворотливый шифоньер норовил ускользнуть, и артельщики с ним боролись. Плевали они на то, что наше судно, изменивши курс, решило их баркас отсечь от берега.

- Возьмите руль, Зайцев. Из вас начальство за лодку вычтет.

Зайцев поспешно схватился за рулевой отросток. Опасность миновала.

- Спал, - честно признался я Зайцеву. - Спала ли ваша гражданская половина, у нее извольте запросить. Я с ней в разных комнатах сожительствовал.

Зайцев скорчил презрительную мину. По всему, успокоился. Я развернул газету «Kaseinik Zeitung», и прочел верхний абзац статьи под заголовком «Возрождение Казейника»: «Последние разработки лабораторий российско-немецкого концерна «Франкония» на атомарном уровне дали сенсационный результат, позволяющий

в текущем году ожидать кардинальных изменений экологического климата не только в Казейнике, но и по всей планете…». Я глазам своим не верил.

- Насчет всей планеты, - спросил я Зайцева. - Это что? Зашифрованный шантаж или прямая угроза международному сферическому сообществу?

- Вы не догоните, - надменно ответил редактор.

- Я постараюсь. Когда я стараюсь, иной раз у меня получается.

И я постарался. Я стал читать более вдумчиво: «А что же происходит прямо здесь и сейчас? Казейник, по сути, реальное географическое образование, возродившее свою первозданную экологию не только на словах, но и на практике. Ренессанс окружающей среды неизбежен. Мы не какой-нибудь Суринам, где ежегодный уровень осадков достигает отметки 2 метра 30 сантиметров на равнинах. Как говорится: «голден трессен нихтс зу фрессен». Что значит: «галуны золотые, а покушать нечего». Мы дружно и добровольно отказались от всех видов транспорта, грязнящих атмосферу выхлопными газами. Но лишь ударная семилетка рабочих концерна, бросивших всю технику и людские ресурсы на уничтожение химических отходов, нефтепродуктов и прочих горюче-смазочных материалов, гарантировала нам ликвидацию последствий парникового эффекта прямо здесь и сейчас». Зайцев ошибался во мне. Я понял. «Значит, все-таки, предприятие утилизирует чужие отходы. Возможно, отравляющие вещества. Причем, без затей. Путем простого сжигания. Допустим, - прикинул я в уме, - отходы в Казейник доставляются по скрытым каналам. Открыв каналы, я открою дорогу жизни». Но логика событий подсказывала мне, что уже давно и в самом полном объеме доставлены отходы, и «Франкония» скоро закончит выполнять свои контрактные обязательства. А, закончив, отправится в небытие. Вместе со всем Казейником. Повестка дня оставалась прежней. Рвать когти. Я соорудил из газеты экологически чистый аэроплан. Погода по-прежнему стояла нелетная. Аэроплан плавно приводнился в залив сразу после запуска. Будь на его борту пассажиры, они бы выжили. И тут наползли на меня воспоминания о жертвах моего вчерашнего загула.

- Что светит Агееву и остальным?

- Совесть шевельнулась? - Зайцев шумно высморкался. - Капут им, святой отец. Попишут бритвами друг дружку в назидание потомству.

- Какому потомству? - крикнул я вслух. - Где вы потомство в Казейнике видели?

«Это их жизнь! - крикнул я молча. - Не моя! Они передохнут по любому!». Но Зайцев угодил прямо в яблочко. В Джонатан. В Золотой ранет, мать его за ногу. Что-то шевельнулось во мне, поднялось мутным осадком к самому горлу, точно издержки морской болезни. И я загнулся через борт.

- Позывы совести? - вдруг рулевой Зайцев подал заявку на проницательность и остроумие. - Пустое. Совесть вашу ни что не укачает, святой отец. Не укачает, не убаюкает. Похоронят вас пережитки. Мне-то легко. Я шкура продажная. А вы так запросто не утретесь. Он с интересом наблюдал, как я утираюсь рукавом дождевика. «В яблочко, Зайцев. Так держать. В кадык меня, самонадеянную суку», - внутренне похвалил я редактора. Каково было партизанам, когда за расстрел какого-нибудь эсэсовца до полусотни мирных заложников казнили? Худо им было. И окрепло во мне еще одно благое намерение. Сдаться на милость славянам.

- Водка есть? - спросил я редактора.

- Самогон. У Глухих на пристани.

До пристани оставалось метров двести. Всего ничего. «Потерплю, - я взял себя в руки. - Потерплю, напьюсь и сдамся». Пристань, сколоченная из досок, под которыми плескалась вода у потемневших столбов, еле тащилась к нам. Зайцев, соблюдая правила движения, заглушил мотор. Лодка двигалась по инерции.

Встречал нас худощавый и лысый мужчина в перештопанной тельняшке, в семейных трусах и домашних тапочках. Татарин, судя по физиономии.

- Отдай швартовку! – крикнул татарин Зайцеву.

Зайцев еще раскачивался, когда я уже выпрыгнул на причал.

- Где глухие? - спросил я татарина.

- Почему глухие? - татарин выпрямился, навертевши линек на железную скобу.

- Самогон у глухих на пристани.

- Торговля спиртным в отведенных местах, бачка.

- Ну, так отведи.

Почему-то мы сразу на «ты» пошли. Словно сто лет знались друг с другом.

- Поступай за мной.

Бросивши Зайцева отвязывать линек, мы поспешили к «Морскому вокзалу».

Так, следуя вывеске, звался ржавый буксир, списанный на берег по ранению. Ниже ватерлинии, расцарапанной матерными словами, в буксире зияла рваная пробоина, задернутая брезентовой портьерой. На борту, оснащенном дряблыми автопокрышками, имелся ввинченный по углам пожарный щит. На щите висел пожарный меч с обоюдным клинком и отполированной деревянной рукоятью. Принимая в расчет установленную рядом искрошенную колоду и обилие щепок, можно было догадаться, что мечом татарин колол дрова.