Страница 34 из 36
Воздух становился холоднее. Я видел, как облака сгущались и закрывали собой свет солнца. И тогда нас хлестнуло ветром, дождем и брызгами моря. Вокруг нас поднимались волны, одна выше другой, самые настоящие горы с шапками из морской пены, и каждая из них готова была утопить нас, перебрасывая нас из одного морского каньона в другой.
Кур смыло за борт. Люди цеплялись за двери кают. Я слышал крики неудачливых матросов, которых выбросило с корабля. Фонари галеона погасли. Все люки и двери захлопнулись. Лишь самые умелые и смелые из команды осмеливались как-то передвигаться по кораблю.
Фок-мачта треснула, и я опасался за бизань-мачту и грот-мачту, но, хвала Богу, они выстояли, и я молча поблагодарил судьбу за то, что она предоставила нам такой шустрый корабль.
Небо по-прежнему было затянуто тучами. То здесь, то там сквозь облака пробивались лучи солнца, будто солнце старалось вырваться из плена облаков. Погода, кажется, над нами издевалась. Но мы плыли дальше; трое из нас пытались совладать со штурвалом, остальные цеплялись за снасти, будто бы пытались управлять огромным воздушным змеем. Мы отчаянно пытались держаться впереди шторма. Замедлить ход означало бы поражение. Поражение означало бы смерть.
Но мы не погибли. Не в тот день. За нашими спинами флот разнесло в щепки в порту, уцелели лишь мы. Освобожденные пленники и люди, которые у нас были — та еще команда, если честно — присягнули на верность мне и Адевале и согласились, что мы должны отправиться прямиком в Нассау. Наконец-то я плыл в Нассау. Наконец-то я увижу Эдварда и Бенджамина и воссоединюсь с пиратской республикой, по которой я так скучал.
Я с нетерпением ждал момента, когда смогу показать им свой корабль. Свой новый корабль. "Галку".
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Сентябрь 1715 года.
— Ты назвал свой бриг именем птицы?
На любого другого я бы наставил пистолет или, может, извлек скрытый клинок и заставил взять свои слова обратно. Но это был Эдвард Тэтч. Еще не Черная Борода, о нет. Он еще не отпустил растительность на лице, которая даст ему более известное имя, но уже обладал дерзостью, которая была его отличительным признаком в такой же степени, как и зажженные фитили, которые он вдевал в заплетенную бороду.
Там был и Бенджамин. Он сидел с Эдвардом под парусиновым навесом "Старой Эвери" — таверны на холме, сверху взиравшей на порт, одно из моих любимейших мест во всем мире и первый порт захода по прибытии в Нассау — Нассау, который едва ли изменился: распростертый голубой океан за гаванью, пойманные корабли, мусорившие берега, с английскими флагами на мачтах, пальмы, хижины. Огромный форт Нассау возвышался над нами, с флагом, на котором изображался череп, развевавшийся на бризе с востока. Я солгал. Он изменился. Он стал более шумным, нежели прежде. Примерно девять сотен мужчин и женщин расположились в этом месте, как я узнал, и семь сотен из них были пиратами.
Эдвард и Бенджамин планировали налеты и пили, пили и планировали налеты, один черт.
Неподалеку в одиночку сидел еще один пират, которого звали Джеймсом Киддом. Поговаривали, что он был сыном Уильяма Кидда. Но пока мое внимание было сконцентрировано на моих прежних товарищах — оба встали, чтобы поприветствовать меня. Здесь не было места формальностям, никто не настаивал на вежливости и приличиях, которые сковывали остальной мир. Нет, меня поприветствовали, как подобало пиратам — крепкими медвежьими объятиями Бенджамина и Эдварда, карой Багамских островов, но на самом деле они скорее были мягкими старыми медведями, у которых проступили слезы радости на глазах при виде старого друга.
— Боже, как я рад тебя видеть, — сказал Бенджамин. — Садись, выпей с нами.
Эдвард покосился на Адевале.
— Эй, Кенуэй. А это кто?
— Адевале, старший рулевой "Галки".
И тогда-то Эдвард и сострил насчет названия "Галки". Никто из них еще не упомянул робу, в которой я был, но, возможно, мне еще предстояло услышать об этом. После приветствия настал момент, когда оба бросили на меня долгие, испытующие взгляды, и я задумался: смотрели ли они на мои одежды с тем же удивлением, что и на изменения во мне, потому что, когда мы встретились впервые, я был простым мальчишкой. Но я вырос из беспомощного и надменного подростка, блудного сына, страдающего от любви, но ненадежного мужа в кого-то другого — в мужчину, закаленного сражениями, который уже не был столь беспечен со своими чувствами, не так волен с эмоциями, беспристрастный во многих отношениях. Теперь я был человеком, страсти которого были запрятаны очень глубоко.
Возможно, мои друзья увидели это. Возможно, они взяли на заметку то, что мальчик превратился в мужчину.
Я сказал им, что искал людей для экипажа моего корабля.
— Ну, — сказал Эдвард, — тут найдется подходящий народ, но будь осторожен. Две недели назад сюда прибыл корабль, битком набитый моряками короля, учиняли тут беспорядки и болтались, будто это их дом.
У меня возникло плохое предчувствие. Это была работа Вудса Роджерса? Он отправил сюда разведывательный отряд? Или тому было другое объяснение? Тамплиеры. Может, меня искали? Или кого-то другого? Значит, ставки выросли. Мне ли не знать? Уж я-то сделал больше, чем требовалось, чтобы поднять их.
Набирая людей в команду корабля, я разузнал побольше о присутствии англичан на Багамах. Те, с кем говорили я и Адевале, рассказывали, будто по островам расхаживали солдаты в цветах короля. Британцы хотели, чтобы с нами было покончено; а как же иначе — мы были бельмом на глазу Его Величества, огромным грязным пятном на флаге королевского флота, но казалось, будто британцы взялись за нас с возросшим интересом. И вот, когда я вновь встретился в "Старой Эвери" с Эдвардом, Беном и присоединившимся к нам Джеймсом Киддом, я был уверен, что посторонние не услышат моих слов.
— Вы когда-нибудь слышали о месте под названием "Обсерватория"? — спросил я их.
Я много раз размышлял над этим. Стоило мне упомянуть об Обсерватории, как у Джеймса Кидда блеснули глаза. Я бросил на него взгляд. Он был молод — лет примерно девятнадцать-двадцать, пожалуй, немного младше меня и, как и я, немного сорвиголова. Тэтч кивнул, как и Хорниголд, последний заговорил:
— Ага, — сказа он. — Слышал я об Обсерватории. Старая легенда, вроде Эльдорадо и Фонтана Молодости.
Я подвел их к столу, огляделся, нет ли поблизости шпионов короля, и разгладил на столе изображение, украденное из поместья Торреса. Оно было немного потрепанно, но от этого оно не переставало быть изображением Обсерватории. Все трое мужчин уставились на него, кто-то с большим интересом, чем остальные, а кто-то явно попытался скрыть свой истинные интерес.
— Что тебе о ней известно? — спросил я у Джеймса.
— Говорят, это что-то вроде храма или гробницы. В нем спрятано какое-то сокровище.
— Черт бы меня побрал, — рявкнул Эдвард. — Ты что, предпочитаешь золоту бабкины сказки?
Тэтч бы не согласился принять участие в поиске Обсерватории. Я это знал с самого начала. Чёрт, да я знал это до того, как открыл рот. Он хотел сокровища, которые можно было бы взвесить, измерить по шкале; ему больше по душе были сундуки, полные восьмерок реалов, покрытые кровью предыдущих владельцев.
— Она стоит дороже любого золота, Тэтч. Да больше в десять тысяч раз, чем мы сможем содрать с любого испанского корабля.
Бен тоже смотрел с сомнением, и по правде говоря, единственным, кто прислушался ко мне, был Джеймс Кидд.
— Мы живем, грабя короля, чтобы кормить его нищих, парень, — напомнил Бен. Он ткнул запачканным, обветренным пальцем в изображение, что я украл. — Это — не богатство, это — выдумка.
— Но она озолотит нас на всю жизнь.
Какими бы достойнейшими людьми не были оба мои товарища — да они были лучшими, с кем мне доводилось плавать! — я проклинал узость их взглядов. Они говорили о двух-трех вылазках, которые прокормят нас на месяц, но у меня в голове была добыча, которая кормила бы нас всю ЖИЗНЬ! Не говоря о том, что она бы сделала меня джентльменом, состоятельным и многообещающим человеком.