Элиас Портолу

— Ах, не говорите мне об этом! — промолвил Элиас, и на лице его выразилось смятение. — Я бы плохо обращался со своей женой, может, я озлобился бы, и дьявол еще больше одолел бы меня.

— Так ты говоришь, Магдалина смотрит на тебя?

— Ах, не произносите ее имени, дядюшка Мартину! Да, она смотрит на меня.

— Так значит, она непорядочная?

— Я верю, что она порядочная, но она не любит своего мужа, она никогда его не любила, и он с ней дурно обращается: от этого быстро устаешь, дядюшка Мартину; и потом, он часто напивается и тогда становится грубым. Они часто ссорятся.

— Так быстро?

— Да при такой жизни все бывает быстро. Но как раз из-за того, что она не любит его, я боюсь, что в один прекрасный день Пьетро отлупит ее палкой. Он не хочет, чтобы она выходила из дома, чтобы навещала мать, чтобы разговаривала с соседками.

— Он ревнив?

— Нет, он не ревнив, он никогда не был ревнив, но он вспыльчив, слишком много пьет и не дорожит тем, что имеет.

— Эх, Элиас, Элиас! Что я тебе говорил? Если бы ты послушался моего совета! — воскликнул старик; но тут же покачал головой и прибавил: — В конце концов, кто знает? Может, на его месте и с тобой случилось бы то же самое.

— Ну нет! Что вы говорите! — горячо воскликнул Элиас, в то время как в глазах его отражались отблески болезненных грез. — Я бы боготворил ее мысли, ее желания…

— Эх, оставь! Так многие говорят, но потом приходит день, когда устаешь от всего, и особенно от женщины. Элиас Портолу, ты и вправду веришь, что этой твоей причуды хватит надолго? Придет время, и ты посмеешься над ней. У Магдалины будут дети, ее красота увянет, она не будет больше смотреть на тебя, она станет как все остальные деревенские матери, будет ходить в грязной одежде, неряшливая и безобразная старуха.

— Вы ошибаетесь, дядюшка Мартину. Это не так: у нее никогда не будет детей, она надолго останется красивой и цветущей.

— Что ты можешь об этом знать, Элиас Портолу?

— Так сказала моя мать, а она уж знает в этом толк. Я думаю, Пьетро еще и поэтому злится. Ах, дядюшка Мартину, не предавайте меня, ведь я доверяю вам такое, чего не рассказал бы даже исповеднику.

— Если ты мог подумать, что я способен предать тебя, нечего было звать меня! Я и не такое выслушивал! И потом, — промолвил старик, — не важно, будут у нее дети или нет, она все равно увянет.

— Не говорите так, дядюшка Мартину! Она из тех женщин, которые с годами становятся все красивее, даже если и живут несчастливо. Дома ей работать не нужно; если муж и обходится с ней дурно, то остальные, особенно моя мать, боготворят ее; она никогда не будет иметь нужду ни в чем, она навсегда останется красавицей. И потом, я люблю ее не за красоту. Я люблю ее, потому что она…это она!..

— Она состарится! Вы состаритесь!

— Ну, до этого еще далеко! Что вы говорите, вы, мудрец? Вы не знаете, что такое молодость? Кончится тем, что мы впадем в смертный грех, и что тогда?

— Неужели ты думаешь, Элиас Портолу, что, когда ты станешь священником, все закончится? Мирской человек, юноша не умрет в тебе, он все равно даст о себе знать, но тогда это будет уже не смертный грех, а святотатство.

— Нет! Что вы такое говорите? — с ужасом вымолвил Элиас. — Тогда все будет по-другому. Она больше не будет на меня смотреть; и потом, я попрошу, чтобы меня отправили в какую-нибудь деревню.

— Ладно, все это хорошо, сынок. Но оставим все это в стороне, скажи мне, раз уж ты больше не ребенок: будешь ли ты нужен семье такой? Для того, чтобы стать священником, нужно время; нужно учиться; нужны деньги; кто знает, удастся ли тебе дойти до цели, кто знает, сможешь ли ты тем временем победить искушение?

— С тех пор, как я сказал вам о своем намерении, я больше не боюсь; она больше не станет на меня смотреть, я справлюсь с собой. Это правда, я больше не ребенок, но мне нет еще тридцати, как тому пастуху, который продал свое стадо и стал священником за три года.

— Все это так; но я другое хотел сказать: священники, которые стали священниками из-за разочарований, а особенно из-за разочарований в любви, мне совсем не нравятся. Священником нужно становиться по призванию.

— Призвание у меня было и есть. Оно пришло ко мне, когда я был совсем еще юнцом и снова вернулось, когда я был в тех местах. И не думайте, дядюшка Мартину, что я хочу стать священником из-за лености, для того, чтобы побольше заработать и жить в достатке, как другие. Я хочу стать священником, потому что я верю в Бога и хочу победить мирские искушения.

— Этого мало, Элиас Портолу. Тот, кто становится священником, должен не только отвергать зло, но и творить добро. Он должен жить только для других, одним словом, он должен стать священником для других, а не для себя. Ты же хочешь стать священником только для себя, чтобы спасти свою душу, а не души других. Подумай хорошенько, Элиас Портолу, прав я или нет?

Элиас задумался: он чувствовал, что мудрый старик на самом деле прав, но Элиас не хотел, не мог признать себя побежденным.

— Стало быть, — сказал он, — вы не одобряете того, что я хочу сделать? Но подумайте, правы ли вы, отговаривая меня. Спросите вашу совесть.

Дядюшка Мартину, который никогда не смущался, похоже, был озадачен этим замечанием Элиаса: его пронизывающий взгляд был устремлен вдаль, к туманному горизонту, в то время как его суровая душа, погруженная в размышления, слышала таинственные голоса, звучавшие в этом великом безмолвии.

— Моя совесть подсказывает мне, что я должен разозлиться на тебя, Элиас Портолу, — промолвил старик после недолгого молчания. — Как говорит твой отец, ты не мужчина, ты травинка, камыш, что гнется при первом порыве ветра. И поэтому ты влюбился в женщину, которой не можешь обладать, которой не захотел обладать, и вот почему хочешь стать священником, и священником скверным, хотя мог бы быть мирским человеком, способным на добро. Орлами нужно быть, а не трясогузками, Элиас, — прав твой отец!

Элиас поник, слушая эти суровые замечания. Старик между тем продолжал:

— Знаешь ли ты, что такое страдание, Элиас Портолу? А, ты думаешь, что сполна испил чашу, потому что сидел в тюрьме и потому что влюбился в суженую твоего брата? И что из того? Это пустяки: мужчина должен плевать на такие мелочи. Страдание и боль — это совсем другое, Элиас, совсем другое. Ты испытал хоть раз тоску от того, что должен совершить преступление? А угрызения совести? А нищета, знаешь ли ты, что такое нищета? А ненависть — знаешь, что это такое? А что такое видеть врага, соперника, который торжествует, отняв у тебя все и преследуя тебя? А тебя предавали? Женщина, друг, твоя родня? А было у тебя так, что ты годами лелеял мечту, а потом она растаяла у тебя на глазах, как облако? А было так, что после многих лет ты уже не верил больше ни во что, ни на что не надеялся, видел вокруг себя лишь пустоту? Не верить в Бога или верить в Бога неправильно и ненавидеть Его за то, что Он открыл перед тобой столько путей, а затем закрыл их все один за другим, знаешь, что это такое, Элиас Портолу, знаешь ли ты?

— Дядюшка Мартину, вы меня пугаете, — пробормотал Элиас.

— Видишь, какой ты мужчина! Тебе страшно даже слышать то, как я говорю о страданиях. Ступай, поднимайся и ступай, Элиас Портолу, ступай! Ступай! Ступай! Ты молод, ты чист, ступай и взгляни жизни в лицо: стань орлом, а не трясогузкой. И потом, Господь велик и часто оставляет нам радости, о которых мы и думать не можем. Мужчина никогда не должен отчаиваться. Как знать, может, через год ты будешь счастлив и посмеешься над своим прошлым? Ступай.

Словно завороженный, Элиас встал и собрался уйти, но старик остановил его:

— Что же, так и уйдешь? Не проводишь меня в хижину, не угостишь творогом и молоком?

— Пойдемте, дядюшка Мартину, я оторопел, как дурная овца.

Они молча направились к хижине; там Элиас попотчевал старика молоком, вином, хлебом и виноградом, и они еще поговорили о том о сем. Перед тем как уйти, дядюшка Мартину вдруг снова заговорил о том, что волновало Элиаса: