Страница 13 из 35
— Мою жену?
— Ну, Паску. Тогда уж ты будешь точно доволен.
— А ты разве не будешь?
— О, я тогда непременно умру…
— Умрешь?.. Магдалина!
— Умру… для жизни… для любви, хочу сказать…
Теперь дрожал не только ее голос, но и рука, державшая Элиаса за пояс; она вся дрожала, привалившись к его спине. Он тоже вздрогнул всем телом, как оборванная струна, и взор его затуманился; это была та самая тоска, тот самый дурман, который он пережил во сне.
— Магдалина… — пробормотал он и сжал ей руку, но быстро опомнился и сказал громко: — Мне показалось, что ты вот-вот упадешь. Сиди прямо, не качайся!
В ушах у него настойчиво звучали слова преподобного Поркедду, а данный им самому себе обет неотвязно вертелся в голове: «Будь покоен, Пьетро, брат мой, даже если она сама бросится мне в объятия, я ее отвергну…»
Нуоро был уже близко, там внизу, за краем лощины, освещенным закатными лучами. Караван замер на вершине горы, всадники верхом на уставших конях, покрытых потом, блестевшим на золотом фоне небес, поджидали отставших, чтобы всем вместе вернуться в селение и трижды объехать верхом церквушку Дель Розарио, которая издалека серебристым колокольным перезвоном уже приветствовала возвращение маленькой статуи своего Святого.
Вот наконец Элиас и окунулся в бескрайнее одиночество пастбища. Лишь иногда тишину нарушают окрики или свист пастуха, звон колокольцев пасущихся овец, мычание коров. Густые леса пробковых дубов поднимаются в отдалении и закрывают собой ясную линию горизонта. Леса на самом пастбище семейства Портолу были сведены еще раньше, и ныне взгляду открывалось широкое, залитое солнцем пространство. Среди зелени трав, кустарника и зарослей ежевичника попадались время от времени отдельные дубки; во влажных низинах трава была мягкой и нежной и источала запах мяты и чабреца. В буйной зелени пастбищ с концом весны появлялись золотые, светлые тона. Лопухи раскрывали свои золотисто-желтые и фиолетовые цветы, расцветал ежевичник. Только под деревьями и во влажных низинах трава все еще сохраняла свой зеленый и свежий вид. Хотя овечий выгон и был ровным, без какого-либо леса, в нем были тем не менее укромные места и урочища; речка в отдельных местах пробивалась через заросли бузины, куда едва проникало солнце, разливавшаяся зелеными загадочными заводями и перегороженная камнями, о которые разбивался с тихим плеском водный поток. Вдоль реки растительность в основном сохраняла свежесть и мягкость; по ночам запах камышей и мяты был почти раздражающим.
На выгоне паслась довольно многочисленная отара семейства Портолу; овцы были тучными из-за длинного лохматого руна, ягнята крупные и упитанные. Через два-три дня подходило время стрижки.
Элиасу было хорошо в этом уединенном и девственно-прекрасном месте, где он вырос, где прошла его ранняя юность; день за днем он вновь открывал для себя и воскрешал в памяти каждый уголок, каждое укромное место пастбища.
Там были две собаки: одна крупная и черная, со злыми глазами, устроившаяся с олимпийским спокойствием под деревом, к которому она была привязана, а другая маленькая, с жесткой рыжеватой шерстью, похожая на поросенка. Они признали Элиаса, и он чуть не зарыдал, когда принялся их гладить.
Кроме собак, в овчарне был еще поросенок, совсем ручной и себе на уме. Его живые ласковые глазки были словно человечьи. Жили в овчарне и огромный черный кот, и прелестный беленький козлик, который обычно вел овец за собой там, где проход был затруднен или когда надо было переправляться вброд на другую сторону потока. Когда козлик не щипал траву, то ни на шаг не отступал от Маттиа, ходил за ним по пятам, гонялся, наскакивал на него и всячески ластился. Он был всеобщим любимцем; заходил в хижину, гонял кота, играл с поросенком или с маленькой собачкой и спал у ног Маттиа.
Жизнь в овчарне семейства Портолу текла просто и незатейливо. Их навещали лишь соседи пастухи, да какой-нибудь путник завернет, бывало, к ним на огонек. Всякие темные личности, люди, скрывающиеся от правосудия, и другие, им подобные, к ним не заглядывали: дядюшка Портолу был человек честный и энергичный, Маттиа — несколько простоватый, а у Элиаса не было никакого желания видеться со старыми знакомыми или обзаводиться новыми.
Теперь ему настолько полюбилось одиночество, что в первое время Элиас избегал общения даже со своими близкими, если этого не требовало дело, которым он был занят. Он слонялся туда-сюда, разыскивая места, напоминавшие ему о проведенных здесь годах детства, приходя нередко при виде их в умиление. Он легко умилялся решительно всему, но когда первый, невольный порыв души проходил, он начинал досадовать на себя за проявленную слабость. Его брат, и в особенности дядюшка Портолу, заметив это, принимались его высмеивать.
— Ой-ой, да на кого ты похож? — спрашивал его дядюшка Портолу. — Размазней ты стал, Элиас, сын мой. Вы только посмотрите, он бледнеет, как какая-нибудь бабенка, из-за всякой всячины! Мужиком надо быть, мужиком, львом; не умиляться, не меняться в лице, не плакать. Кто такой плачущий мужик? Мокрая курица! Взгляни лучше на своего брата Маттиа! Он, конечно, звезд с неба не хватает, и многое ему в диковинку, но уж он точно не побледнеет, даже если и удивится, да и потом удивиться иногда означает также и схитрить, — да не смотри ты на него так, Маттиа, он еще похитрее тебя будет.
После этих частых выволочек Элиас всякий раз намеревался стать хитрым и сильным, но — что поделать? — некоторые мысли, воспоминания, ощущения подкатывались к нему порою так неожиданно, что он терял над собой контроль и вновь и вновь умилялся, злился и стыдился своих чувств.
Он прихватил с собой в овчарню все свои книги, не Бог весть какая библиотека: «Чтения на Страстную седмицу», другие религиозные книжки, которые им раздавали в тех местах, а также «Битва при Беневенто»[7], кое-что из сардинских стихов и старый иллюстрированный гербарий. Он их спрятал в надежном и укромном месте, под камнем, в зарослях бузины, где любил отдыхать.
У дядюшки Портолу и Маттиа (он умел читать) тоже были свои книги: «Истории о французских королях» и «Бедный Гверин»[8] и, кроме того, «Цветочки Святого Франциска»[9]. Как же часто Маттиа их читал сам, отцу, друзьям-пастухам! Как же они по-детски всякий раз переживали, читая или слушая про приключения Гверина или внимая «Цветочкам Святого Франциска», эти сильные духом мужи, которых, казалось, ничем нельзя было пронять!
Всем книгам Элиас предпочитал «Чтения на Страстную седмицу»: он выучил наизусть Евангелия [10], и чуть ли не бегло читал их даже по-латыни. Он уходил в заросли бузины, в тень с запахом камышей, располагался вблизи тихо шепчущего потока и читал Божье Слово. В этот час работы в овчарне были обычно уже все переделаны: Маттиа верхом на кобыле с жеребенком поспешал в Нуоро с переметной сумой, полной свежего сыра и творога; дядюшка Портолу на пороге хижины терпеливо трудился над тыквой, желая при помощи ножа и чернил изобразить на ней эпизод из «Бедного Гверина», и что-то бормотал себе под нос, обращаясь то к тыкве, то к ножику, то к чернилам. Овцы мирно паслись в тени зарослей, а поросенок, козленок, кот и собаки спали. Все пастбище отдыхало под жарким солнцем, под небом, отливающим над головой светло-металлическим блеском, принимавшим на горизонте пепельную окраску; замирали даже травинки.
Элиас перечитывал свою книгу под убаюкивающий плеск потока, но и в этом бескрайнем покое сердце его было совсем не спокойным. Часто на середине строки он забывался одним и тем же воспоминанием и более ни о чем не думал, и это воспоминание было предосудительным, да еще каким!
7
Популярный исторический роман итальянского писателя XIX века Франческо Доменико Гверрацци (1804–1873).
8
Рыцарские романы итальянского писателя XIV века Андреа да Барберино.
9
Сборник рассказов (XIV век) о жизни Франциска Ассизского и его последователей, любимое чтение многих поколений итальянцев. Автором, или составителем, «Цветочков Святого Франциска» считается монах Уголино из обители Святого Георгия в Анконской Марке из рода Брунфорте. Существует перевод этого произведения на русский язык, изданный в начале XX века.
10
Четыре Евангелия входят в круг чтения на Страстную седмицу.