Страница 42 из 66
— Сергей Никанорович, когда же вы настоящую температуру дадите?
— Батенька вы мой, — засмеялся Зайцев, — Да у меня наушники так накалились, что, того и гляди, ожоги получу, а вам все мало. Вы уже двадцать восемь минут под термовоздействием, и на довольно суровом режиме.
— Не может быть! — удивился Горелов.
Ему вдруг вспомнился полет по тревоге, отказ двигателя и та одуряющая, туманящая сознание жара, что хлынула тогда в кабину реактивного истребителя, едва не лишив его сознания. Разве ее можно сравнить с этой тренировкой? Только в последние минуты почувствовал Алексей некоторую тяжесть. Его одежда стала тяжелой от пота, но дышать было все же не трудно, никаких для этого усилий не требовалось.
Внезапно шум в черной трубке смолк, дверь распахнулась, и Зайцев провозгласил:
— Опыт закончен, Алексей Павлович Поздравляю с крещением и превосходными результатами!
В лаборатории Горелова взвесили — сначала в пропитанной потом одежде, затем без нее. Оказалось, он потерял семьсот граммов. Температура после тренировки была чуть повышенной. Оля захлопала в ладоши.
— Алексей Павлович, браво! С таким организмом хоть на Марс, хоть на Луну...
Обследованный врачами Алексей покинул лабораторию. Зайцев был настолько обрадован удачным опытом, что Женю Светлову встретил довольно рассеянно, чего с ним никогда не случалось. Сама Женя едва ли обратила на это внимание. Здесь она уже не считалась новичком. А короткое, всего в двадцать минут, пребывание в отсеке ей запланировали потому, что у нее был перерыв в тренировках. С помощью Оленьки она быстро приготовилась к опыту и вышла из-за ширмы в кирзовых сапогах, с ног до головы окутанная проводами датчиков. На ее голове был черный шлемофон. В левой руке девушка держала пучок проводов. Федя расстегнул рукав ее комбинезона и закатал его выше локтя, чтобы наложить жгут. Ему надо было замерить кровяное давление. Худенькая тонкая рука лежала послушно на столе. Женя сидела, чуть ссутулив хрупкие плечи. На остроносом лице — пробивались веснушки. Шлемофон, этот суровый головной убор летчиков, никак не сочетался с нежностью ее лица.
Появился чуть припоздавший Рогов. Решив не смущать Женю своим присутствием, он сел на круглый табурет в самом дальнем углу. Но Женя заметила его и беспокойно обернулась. На какое-то мгновение их глаза встретились, и Рогов неуверенно кивнул. Тонкие губы девушки едва приметно дрогнули.
Зайцев ласково потрепал ее по плечу:
— Женечка, нам пора.
Она встала, придерживая левой рукой пучок проводов, в правой руке у нее была книга.
— Концерт Чайковского в камеру дать? — осведомился Зайцев.
Девушка отрицательно покачала головой:
— Ничего не надо. Читать буду.
Тяжелая дверь в камеру захлопнулась.
Спустя минут пять Рогов подошел к окошку. Увидел часть отсека и кресло с космонавткой. Женя сидела, откинувшись на спинку, на ее коленях лежала раскрытая книга. Вот лицо ее порозовело: давала себя знать температура. Женя полотенцем отерла пот. Вскоре ей снова пришлось взяться за полотенце... Леня Рогов стоял в стороне и думал: «Как бы узнать название книги? Это же здорово можно обыграть в очерке! Блестящая деталь. Девушка среди адской жары спокойно читает... ну кого... Пушкина, Тургенева, Блока, может, Маяковского».
Незаметно истекло время опыта, и Женя с книгой в руке проследовала из камеры мимо Рогова. Сопровождаемая Олей, она скрылась за ширмой, откуда вслед за тем донеслось легкое шуршание сбрасываемой одежды. Один раз лаборантка неосторожно приоткрыла край ширмы, и Леня увидел голую спину девушки.
Ему стало неловко, он встал и вышел из лаборатории.
Когда Рогов возвратился, Светлова была уже одета.
— Последняя формальность, Женечка, — попросил Зайцев, — еще раз термометр под язычок.
Девушка согласно кивнула головой, придвинула к себе стул. Оля протянула ей тонкий градусник. Светлова взяла его в рот, и вдруг лицо ее страдальчески исказилось.
— Что такое? — всполошился Федя.
— Неужели градусник попал в раствор Ц? — воскликнула Оленька, которой часто мерещились ужасы.
— А ну-ка, дайте его мне, — решительно распорядился Зайцев и протянул руку.
Продолжая морщиться, Женя положила на его ладонь термометр. Зайцев сунул его тонким концом в рот и произнес:
— Ничего особенного... это же спирт. Чистейший медицинский спирт.
В лаборатории грянул дружный смех.
— Да ну вас, — отмахнулась космонавтка, — откуда же мне было знать! Чуть не задохнулась... я за всю свою жизнь ничего такого не пробовала, кроме шампанского.
Рогов вышел из комнаты. Прохладный коридор цокольного этажа был пуст. Шаги гулко впечатывались в тишину. В раздевалке он, не торопясь, снял пальто с вешалки. Ему уже некуда было спешить. Кое-что он обязательно запишет сегодня вечером в блокнот. Сцена в термокамере — это живой материал...
Рогов разматывал красный широкий шарф. Шорох за спиной не привлек его внимания. Мало ли кто мог одеваться рядом... Рогов обернулся и замер. В двух шагах от него надевала свое белое меховое пальто Женя. Они были одни в раздевалке, и пройти молча мимо нее Рогов посчитал неловким. Он решил дождаться, пока она выйдет из раздевалки. Но и Женя не торопилась. Подошла к зеркалу, поправила выбившиеся из-под теплого платка светлые прядки волос и внезапно улыбнулась.
— Между прочим, я читала сейчас вашу книгу «Тропы Алтая», — сказала она.
— Ну и как?.. — совершенно растерянный, никак этого не ожидавший, спросил Леня.
— Очень вы скучно написали о целинниках: ни людей, ни природы, ни сюжетов интересных...
У Рогова поплыли перед глазами зеленые круги. Собрав не без труда всю свою выдержку, он проговорил:
— Ну что же, спасибо за откровенность.
Светлова быстро прошла мимо опустившего руки журналиста, остановилась в дверях и мягко закончила:
— Только вы не обижайтесь, товарищ Рогов. Ваши очерки об Алтае действительно слабые... а вот репортажи с Южного полюса и путевые заметки об Индии замечательно написаны. Ну, извините, я побежала на астрономию.
Запоздалый московский рассвет вползал в комнату сквозь давно не глаженные пыльные занавеси. На часах было семь, и металлический корпус будильника сотрясался от звона. Рогов стремительно вскочил с мягкого широкого дивана, зажег ночник. Комната наполнилась бледным светом. В ней ощущалась сумятица, свойственная обычно жилищам, где женская рука не прикасается ежедневно к мебели и некому убрать лишние, не на месте оказавшиеся предметы. Тонким слоем лежала беспощадная пыль на телевизоре, коричневой крышке пианино, на подрамниках картин, слабо освещенных ночником, свет которого смешивался с серым и тусклым светом наступающего дня. В дальнем темном углу стояло белое чучело. Было оно когда-то живым пингвином Васькой, вывезенным с Южного полюса. Походил, походил смешной и важный посланец антарктических льдов по квартире, да не выдержал тоски по собратьям и унылой московской зимы с мокрыми снегопадами. Нашел его хозяин однажды лежащим на полу с распахнутыми крыльями. Но расстаться не захотел. Вот и стоит он теперь белым чучелом в углу.
Рогов не спеша оделся, напился чаю, потом убрал постель и, как человек, у которого много неясностей, присел на мгновение на диван и задумался. Мысли его были о Жене Светловой. Вот уже несколько раз порывался он набросать ее литературный портрет. Однако все выходило как-то тускло.
И вдруг незаметно для самого себя Рогов впервые подумал о Жене Светловой не как о будущей космонавтке и героине его очерка, а просто как о понравившейся ему девушке. Вспомнил, как Женя играла в бильярд. Кажется, тогда от нее можно было ждать любой дерзкой выходки. Игорю Дремову, во всяком случае, досталось. И тут же представил ее в термокамере: тихую, всю какую-то собранную, терпеливо переносившую адскую жару. Память подсказала и другое: обнаженную спину Жени, мелькнувшую за занавеской ширмы в лаборатории. «Уж не влюбился ли я?» — подумал Леня. Он встал и прошелся по комнате. Искоса посмотрел на свое отражение в зеркале. Лысоватый лоб бугрился под редкими волосами, глаза были сосредоточенные и грустные. Он покачал головой: «Тебе ли ловить такую жар-птицу!»