Стихотворения. Рассказы. Гора

И Мохим передал ей во всех подробностях свой разговор с Горой. Анондомойи не на шутку встревожилась. Она поняла, что размолвка Горы и Биноя грозит перейти в настоящую ссору.

Анондомойи поднялась наверх, но на крыше уже никого не было. Гору она нашла в его комнате. Он читал, сидя в кресле и положив ноги на стул. Анондомойи придвинула кресло поближе и села. Гора тотчас же спустил ноги на пол, выпрямился и внимательно посмотрел на мать.

– Гора, любимый мой,- начала Анондомойи,- послушай меня и не ссорься с Биноем. В моем представлении вы двое – братья. Мысль о том, что пути ваши могут разойтись, очень тяжела мне.

– Но, если мой друг хочет отойти от меня, я не стану зря тратить время и бегать за ним.

– Гора, я не знаю, что произошло между вами, но если ты мог поверить тому, что Биной хочет отойти от тебя, некрепка же, значит, была и твоя дружба.

– Ма, у меня прямой характер, и тот, кто любит сидеть на двух стульях сразу, мне не товарищ. Свой стул я из-под него выдерну, и пусть при этом ушибется он или я сам – мне все равно.

– Да скажи же мне наконец, в чем дело. Неужели вся вина Биноя в том, что он ходит в дом к брахмаисту?

– Об этом долго рассказывать, ма.

– Пусть будет так, но меня, Гора, ты все же выслушай. Ты похваляешься своей твердостью, уверяешь, что своего не отдашь никому и никогда. Так почему же ты так легко решил расстаться с Биноем? Разве ты отпустил бы так просто Обинаша, если бы он захотел порвать с вами? Или Биной значит для тебя меньше других, потому что он твой друг?

Гора задумался. Слова Анондомойи словно открыли ему глаза. До этого он считал, что приносит дружбу в жертву долгу. А сейчас вдруг понял, что на деле произошло нечто прямо противоположное. Он так сильно мучил Биноя именно потому, что тот не хотел подчиниться ему во имя дружбы. Он считал, что узы дружбы обязывали Биноя к беспрекословной покорности, и почувствовал себя оскорбленным, потому что Биной восстал против этого.

Анондомойи поняла, что ее слова произвели впечатление, и, не сказав больше ни слова, поднялась с кресла. Неожиданно Гора тоже встал, схватил с вешалки чадор и накинул его на плечи.

– Куда ты? – спросила Анондомойи.

– К Биною.

– Ужин готов. Может быть, сначала поешь?

– Я приведу Биноя, и мы поужинаем вместе. Анондомойи повернулась и пошла к двери, но, услышав

чьи-то шаги на лестнице, остановилась.

– А вот и он сам! – воскликнула она.

В комнату вошел Биной. При виде его слезы блеснули в глазах Анондомойи. Ласково положив руку на плечо Биноя, она спросила:

– Надеюсь, ты еще не ужинал?

– Нет, ма.

– Тогда тебе придется поужинать с нами, Биной взглянул на Гору.

– А ты, брат, легок на помине,- сказал тот.- Я ведь только что сказал матери, что иду к тебе.

У Анондомойи отлегло от сердца; быстрыми шагами она пошла по лестнице вниз.

Друзья уселись, но ни у одного из них не хватало смелости начать разговор о том, что действительно волновало обоих. Чтобы не молчать, Гора заговорил о пустяках:

– Знаешь, мы нашли хорошего учителя гимнастики для нашего спортивного клуба. Он прекрасно ведет занятия…

Они продолжали в том же духе, пока их не позвали вниз ужинать.

По разговору друзей за ужином Анондомойи поняла, что тучи, омрачившие горизонт их дружбы, еще не рассеялись. Поэтому, когда они кончили есть, она обратилась к гостю:

– Вот что, Биной, сейчас уже поздно, оставайся у нас ночевать, а я пошлю кого-нибудь к тебе на квартиру предупредить, что ты не придешь.

Биной вопросительно посмотрел на Гору и улыбнулся:

– Сытый человек подобен царю, и ему не пристало ходить пешком по улицам – посему я остаюсь здесь.

После ужина оба друга снова поднялись на крышу и улеглись на циновках.

Было начало бхадро [185]. С неба струился слабый свет луны. Легкие, пушистые облака задумчиво наплывали на луну, мгновенно набрасывали на нее тончайший покров и потом снова медленно уплывали. Со всех сторон теснились крыши – высокие и низкие, просторные и совсем небольшие, они ряд за рядом уходили вдаль и вместе с купами деревьев, поднимавшихся там и тут, образовывали какую-то волшебную панораму, будто сотканную из света и теней.

Часы на храме пробили одиннадцать; последний раз предложив свой товар, замолкли продавцы льда; утих и шум уличного движения. Лишь слышно было порой, как бьет копытом о деревянный настил лошадь в конюшне соседнего дома, да еще где-то лениво лаяла собака. Долго никто из них не нарушал молчания. Наконец Биной заговорил. Сначала нерешительно, но затем все смелее и смелее высказывал он то, что накопилось у него в душе.

– Я очень много пережил и передумал за эти дни, Гора,- говорил он,- и должен поделиться с тобой своими чувствами и мыслями, хоть и знаю, что тебя этот вопрос интересует мало. Не берусь судить, плохо ли, хорошо ли то, что произошло со мной, знаю одно – я должен разобраться в себе; так просто отмахнуться от всего этого нельзя. Я прочел не одну книгу, посвященную этому чувству, и вообразил, что ничего неизвестного для меня тут быть не может. Знаешь, так же вот люди любуются фотографией прекрасного озера и думают, как чудесно было бы поплавать в нем, а я очутился в воде этого озера и понял, что плавать совсем не так легко.

После этого вступления Биной начал рассказывать Горе обо всем новом и изумительном, что вошло в его жизнь.

Время в его представлении перестало делиться на дни и ночи, уверял он, превратившись в нескончаемую вереницу сладостно томительных часов, оно обволакивало его и медленно увлекало за собой; небо превратилось в чашу, наполненную дивным нектаром, словно пчелиные соты весной, когда их распирает от душистого меда. Взгляд его стал острее, внимательнее, все вокруг обрело вдруг новый смысл и интерес. Он и не подозревал прежде, что так страстно любит окружающий мир, но знал, что так чудесно небо, так удивителен солнечный свет, что даже незнакомые люди, непрестанным потоком движущиеся по улицам, могут казаться такими близкими и понятными. И ему захотелось сделать что-то хорошее для каждого человека, с которым сталкивала его жизнь, захотелось отдать все свои силы служению людям, как отдает все свое тепло миру вечное светило – солнце.

Слушая Биноя, трудно было догадаться, что он имеет в виду кого-то определенного. Внутренний такт не позволял ему назвать ту, что пробудила в нем эти чувства, или хотя бы намекнуть, что она существует. Он чувствовал себя виноватым, начав этот разговор. Он поступил бесцеремонно, непозволительно… Но как можно было противостоять соблазну открыться во всем сидевшему рядом другу, когда ночь так прекрасна и небо так спокойно и величественно-ласково.

Как она хороша! Сколько горделивой прелести в строгих линиях ее нежного лба! Каким умом, какой проникновенностью дышат тонкие черты ее лица! А как замечательно сияют глаза, когда в них расцветает улыбка и ясно отражаются вдруг сокровенные мысли, и как старается она притушить их сияние, опустив долу густые длинные ресницы. А руки! Сколько страстности в их движениях, им словно хочется как можно скорее осуществить каждый порыв ее нежной души. При ее появлении он каждый раз особенно остро ощущает радость бытия и свою молодость. Ему кажется, что волны счастья, нахлынув неведомо откуда, заливают его сердце. Как он рад, что на его долю выпало счастье испытать чувства, познать которые дано далеко не всем людям. Кто сказал, что это безумие? Это дурно? Ну, даже если и дурно,- пусть! Слишком поздно говорить об этом сейчас. Если его прибьет течением к берегу, прекрасно. А если течение вынесет его в открытое море или он погрузится на дно – ну что ж! Ему вовсе и не хочется, чтобы его спасали. Казалось, весь смысл его жизни теперь заключен в том, чтобы стряхнуть с себя все путы традиций и обычаев.

Гора слушал молча. Сколько раз и раньше сидели они вдвоем на этой самой крыше, когда все кругом спит. О чем только не говорили они в такие же тихие лунные ночи: о литературе, о человечестве, об общественном благе, о своих планах на будущее, но никогда еще их разговор не касался таких сокровенных тем. Никогда еще Горе не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь с такой искренностью говорил о своих переживаниях. Никогда еще не открывались ему такие глубины человеческого сердца. Обычно он немного свысока относился к подобным излияниям, считая их блажью поэтов, по сегодня он был по-настоящему взволнован. Нет, не просто взволнован. Эта бурная вспышка чувств нашла отражение и в его душе, и мгновенный сладостный трепет охватил его. Будто завеса приподнялась вдруг над потаенным уголком сердца Горы, и волшебный луч осенней луны проник в него и развеял мрак, царивший там. Они не заметили, как луна скрылась за крышами домов и вместо нее на востоке забрезжил неясный, мягкий, как сонная улыбка, рассвет. Когда наконец Биной освободился от тяжести, лежавшей у него на душе, ему стало немного стыдно. Помолчав, он сказал:

185

Бхадро - месяц бенгальского календаря, август – сентябрь.