Страница 57 из 192
Тогда Пундорик громко рассмеялся и быстро сочинил каламбур из четырех последних букв в слове «шекхор». Он сказал:
– Что общего между лотосом и ослом? [123] И какие плоды пожала упомянутая персона, столь усердно занимающаяся стихами и песнями? К тому же обитель Сарасвати, как известно,- лотос. С разрешения махараджи, я хотел бы спросить, в чем провинилась богиня, за что оскорбили ее, заставив воссесть на осла.
Пандиты громко рассмеялись, услышав этот каламбур. Глядя на них, начали смеяться все присутствующие, хотя многие из них не поняли насмешки Пундорика.
Ожидая достойного ответа, раджа снова и снова поднимал взор на Шекхора. Он торопил его, пронзая острым, причиняющим нестерпимую боль взглядом. Но Шекхор не обращал на это внимания и продолжал неподвижно сидеть.
Тогда рассерженный раджа спустился с трона и, сняв с себя жемчужное ожерелье, надел его на Пундорика.
– Слава! Слава! – закричали все присутствующие.
Из отдаленных покоев на мгновение донесся звон браслетов,- услышав его, Шекхор тотчас же поднялся и медленно вышел из зала.
5
Черная, безлунная ночь. Южный ветер, щедрый друг всей вселенной, проникает через открытые окна, неся запах цветов.
Шекхор снял книги с полки, грудой положил их перед собой. Затем отобрал свои сочинения – обильные плоды многодневного труда. Многие из своих стихотворений он почти забыл. Поэт начал листать страницы и читать отдельные строки. Сегодня все это казалось ему незначительным. Горько вздохнув, он сказал:
– И это плоды всей жизни! Несколько слов, размеров, рифм!
Сегодня он не увидел в стихах никакой красоты, не нашел в них вечной радости жизни. Ни отзвука песен вселенной, ни глубокого проявления своей собственной души не ощутил он в них. Он отбрасывал все, что попадало под руку, как отталкивает больной всякую пищу. Дружба с раджей, слава, порывы души, мечты – все в эту темную ночь казалось ему пустым и ничтожным.
Поэт начал рвать свои сочинения и бросать их в огонь. Вдруг его осенило. Горько усмехаясь, он проговорил:
– Великие раджи приносят коня в жертву огню [124], а я приношу в жертву свою поэзию.
Но он тут же понял, что сравнение неуместно. «Коня приносят в жертву в честь победы, а я потерпел поражение. Уж лучше бы я раньше отдал стихи мои богу огня!»
И он одну за другой сжег свои книги. Когда пламя ярко вспыхнуло, поэт вскинул вверх руки и, потрясая ими, воскликнул:
– Отдал тебе, тебе, тебе, о прекрасное пламя! Я все отдал тебе и сегодня приношу последнюю жертву. Долго ты, в ком воплотилась богиня-волшебница, горело в моей груди! Будь я из золота, я засиял бы. Но, богиня, я всего лишь ничтожная травинка – и потому превратился сегодня в пепел!
Была поздняя ночь. Шекхор распахнул все окна. Еще вечером собрал он в саду свои любимые цветы, все белые – жасмин, бел и гандхарадж. Он положил их пучками на чистое ложе. В четырех углах комнаты зажег светильники.
Затем он смешал ядовитый сок растения с медом, выпил. Лицо его было спокойно. Поэт медленно подошел к ложу, лег. Тело замерло, глаза закрылись.
Зазвенели браслеты. Вместе с южным ветром в комнату проник нежный запах женских волос. Не открывая глаз, поэт воскликнул:
– О богиня, прошло так много времени! Неужели ты милостивилась к своему почитателю? Неужели наконец навестила меня?
И он услышал мягкий, ласковый голос:
– Поэт, я пришла.
Шекхор вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стояла прекрасная юная девушка.
Он не мог ясно различить ее черты – приближающаяся смерть затуманивала глаза. Ему лишь почудилось, что в предсмертный час на него пристально смотрит та, чей призрачный образ жил в его сердце.
– Я Опораджита, – сказала девушка. Поэт собрал все свои силы и приподнялся.
– Раджа поступил несправедливо. Победил ты, поэт. И я пришла отдать тебе гирлянду победы.
С этими словами Опораджита сняла с себя гирлянду из цветов, которую она сплела собственными руками, и надела ее на Шекхора. Сраженный смертью, поэт упал на ложе.
1892
Кабуливала [125]
Моя маленькая пятилетняя дочка Мини минуты не могла посидеть спокойно. Едва ей исполнился год, она уже научилась говорить, и с тех пор, если только не спала, была просто не в состоянии молчать. Мать часто бранила ее за это, и тогда Мини умолкала, но я не мог так поступать с ней. Молчание Мини казалось мне настолько противоестественным, что долго я его не выдерживал, поэтому со мной девочка беседовала особенно охотно.
Как-то утром сел я было за семнадцатую главу моей повести. Но тут вошла Мини и начала:
– Папа, наш сторож Рамдоял называет ворону – каува! [126] Он ведь ничего не знает, правда?
Я хотел объяснить ей, что в разных языках все вещи называются по-разному, но она тут же стала болтать о другом:
– Знаешь, папа, Бхола говорит, что на небе слон выливает из хобота воду и от этого идет дождь. И как это Бхола могла такое сказать?! Ей бы только болтать. День и ночь болтает! – И, не ожидая, пока я выскажу свое мнение на этот счет, вдруг спросила: – Папа, а кто тебе мама?
«Свояченица»,- хотел было я сказать, но решил не шутить.
– Иди поиграй с Бхолой, Мини. Я сейчас занят.
Но она не ушла, а села у моих ног, возле письменного стола, и быстро, быстро стала нараспев приговаривать «агдум-багдум» [127], похлопывая в такт по коленям. А в это время в моей семнадцатой главе Протапшинхо вместе с Канчонмалой темной ночью прыгнул в воду из высокого окна темницы.
Окна моего кабинета выходили на улицу. Вдруг Мини бросила свое «агдум-багдум», подбежала к окну и закричала:
– Кабуливала, эй, кабуливала!
По дороге усталой походкой шел высокий афганец. Одет он был в широкое грязное платье, на голове – чалма, за плечами – мешок, а в руках – штук пять коробов с виноградом. Трудно предположить, какие мысли зародились в головке моей проказницы, когда она позвала его. Я же подумал: «Вот теперь явится это злосчастье с мешком за плечами, и моя семнадцатая глава так и останется незаконченной»…
Но когда афганец обернулся на зов Мини и, широко улыбаясь, направился к нашему дому, она со всех ног бросилась на женскую половину. Мини была убеждена, что в мешке у афганца можно обнаружить двух-трех таких же ребятишек, как она, стоит только немного порыться в нем.
Афганец подошел к дому и с улыбкой поклонился мне. Я подумал, что, хотя положение Протапшинхо и Канчонмалы весьма критическое, мне все же следует что-нибудь купить у человека, раз уж его позвали.
Я купил у него немного фруктов. Потом мы побеседовали. Поделились своими соображениями насчет политики Абдур Рахмана [128], русских, англичан.
Наконец он поднялся, собираясь уходить, и спросил:
– Бабу, а куда убежала твоя дочка?
Я решил рассеять напрасные страхи Мини и позвал ее. Но, прижимаясь ко мне, трусишка подозрительно глядела на афганца и его мешок.
Рохмот достал из мешка горсть кишмиша и сухих абрикосов и протянул ей, но она не взяла угощения, еще подозрительнее посмотрела на него и крепче прижалась к моим коленям. Так состоялось их первое знакомство.
Как-то утром спустя несколько дней я вышел по своим делам из дому. Моя дочурка сидела на скамейке возле двери и оживленно болтала о чем-то. И рядом, на земле, я увидел того афганца; он с улыбкой слушал ее, вставляя время от времени свои замечания на ломаном бенгальском языке. За весь пятилетний жизненный опыт Мини еще не случалось иметь такого терпеливого слушателя, не считая отца. Тут я заметил, что подол ее полон кишмиша и миндаля.
123
Пундорик – лотос; кхор – осел (бенг.).
124
Великие раджи приносят коня в жертву огню.- Речь идет об обряде заклания коня (ашвамедха). Собираясь на завоевание соседних государств, царь отправлял жеребца на целый год бродить по воле. Затем все места, где проходил жеребец, присоединялись насильственно или добровольно
125
Кабуливала - здесь: афганец.
126
Каува – ворона (хинди).
127
«Агдум-багдум» - детская игра-скороговорка.
128
Абдур Рахман – эмир Афганистана с 1880 по 1901 г.