Страница 177 из 192
– И все же, отец,- возразила Шучорита,- индуизм за эти века не распался, индуистская община все еще живет.
– Распад общества бывает заметен не сразу,- ответил Пореш-бабу.- В старое время существовали кое-какие входы в индуистскую общину, вступить в нее могли даже неарийцы, чем наша страна могла справедливо гордиться. Даже при мусульманском правлении по всей стране было сильно влияние индуистских раджей и заминдаров, которые при помощи всяких запретов и карательных мер удерживали в общине тех, кто хотел из нее выйти. Сейчас, при английском владычестве, когда закон ограждает права всех без исключения, уже нет прежних возможностей закрыть выход из общины искусственными мерами. Вот почему с некоторых пор индуистов в Индии становится меньше, а мусульман – больше. Если так пойдет дальше, то мусульмане окажутся в большинстве, и тогда нашу страну не назовешь уже Индостаном.
– Но, отец,- воскликнула в отчаянии Шучорита,- разве не должны мы сделать все, что в наших силах, чтобы не допустить этого? Неужели и мы оставим индуизм и тем самым ускорим его гибель? Ведь как раз сейчас и нужно как можно крепче держаться за него!
Пореш-бабу ласково похлопал дочь по плечу.
– Разве можем мы, даже при самом большом желании, сохранить кому-то жизнь тем, что будем крепко держаться за пего? Развитие общества происходит по определенным законам, и общество, естественно, отказывается от тех, кто отвергает их. Ортодоксальная индуистская община оскорбляет людей и отворачивается от них. И потому-то с каждым днем ей становится все труднее и труднее защищать себя. В наши дни уже не спрячешься за ширмой – дороги в мир открыты на все четыре стороны, и со всех концов земли к нам прибывают все новые и новые люди. Мы уже больше не можем возводить стены из томов шастр и вед, чтобы отгородиться от всех и вся. Если индуизм и теперь не найдет в себе силы побороть эту изнурительную болезнь, то в конце концов соприкосновение индуизма с внешним миром кончится полным крахом индуизма.
– Я ничего этого не понимаю,- с болью в голосе проговорила Шучорита.- Но если правда, что в наши дни все отступаются от индуизма, то я, по крайней мере, не оставлю его в такую минуту. И раз мы родились в это неудачное время, мы тем более должны держаться своей общины в трудный для нее час.
– Дитя мое,- сказал Пореш-бабу,- я не хочу оспаривать мыслей, зародившихся в твоей головке. Ищи успокоения в молитве и, вынося решение о чем бы то ни было, всегда прислушивайся к голосу правды, которую ты носишь в себе, и к идеям добра, которые ты так хорошо чувствуешь, и тогда все тебе станет ясно. И никогда не позволяй себе даже в мыслях поставить ниже своей страны того, чье величие несравненно, потому что это не принесет ничего хорошего ни тебе, ни стране. Так, по крайней мере, думаю я и потому хочу посвятить ему безраздельно все свои помыслы и устремления. Только тогда смогу я быть честным по отношению к своей стране, по отношению к людям.
На этом месте его прервал слуга, вручивший ему письмо.
– У меня нет с собой очков, да и темно уже,- сказал Пореш-бабу,- так что, будь добра, прочти мне.
Шучорита взяла письмо и прочитала его вслух. Оно было из комитета «Брахмо Самаджа». Внизу стояли подписи многих видных членов Общества. Смысл письма сводился к тому,, что, поскольку Пореш разрешил своей дочери сочетаться браком не по брахмаистским обрядам и сам собирается присутствовать на этой свадьбе, «Брахмо Самадж» не может согласиться с тем, чтобы он оставался его членом. Если же он имеет что-нибудь сказать в свое оправдание, то пусть напишет объяснительное письмо, которое должно быть вручено комитету не позже следующего воскресенья, когда окончательное решение по его делу будет принято путем простого голосования.
Пореш-бабу положил письмо в карман, а Шучорита нежно взяла его руку, и они опять начали молча ходить взад и вперед по дорожкам сада. Постепенно вечерние сумерки сгустились, и в их переулке зажгли фонарь.
– Отец,- ласково сказала девушка,- уж и на молитву пора. Сегодня я буду молиться вместе с тобой.- И с этими словами она отвела его в уединенную молельню, где уже был постлан коврик и горела свеча. В этот вечер безмолвная молитва Пореша-бабу продолжалась дольше обычного. Наконец он прочитал вслух небольшую мантру и встал. Переступив порог, Пореш-бабу увидел Лолиту и Биноя, которые молча сидели у дверей молельни. Они низко склонились перед ним. Он же положил им на головы руки, благословляя их.
– Завтра я приду к тебе, дитя мое,- сказал он Шучорите,- а сейчас мне нужно кончить кое-какие дела.- И он ушел к себе в кабинет.
По лицу Шучориты текли слезы. Безмолвно стояла она в темноте веранды. Долго молчали и Лолита с Биноем.
Когда Шучорита собралась наконец уходить, к ней подошел Биной.
– А ты, диди, разве не благословишь нас? – спросил он ласково, в низком поклоне склоняясь перед ней. И один бог знает, что, задыхаясь от слез, прошептала Шучорита в ответ.
Придя к себе, Пореш-бабу сел писать ответ комитету «Брахмо Самаджа». Он написал:
«Все заботы в связи со свадьбой Лолиты мне придется взять на себя. Если на этом основании вы сочтете необходимым исключить меня, я приму это, как должное, и буду молиться только об одном – чтобы господь дал мне приют у своих ног, после того как от меня отвернутся все общины».
Глава шестьдесят шестая
Шучорите очень хотелось пересказать Горе все, что она услышала от Пореша. Неужели Гора не задумывался над тем, что Индия, которую он старался показать ей, которую хотел заставить ее любить всем сердцем, стоит пред лицом разрушения, что гибель уже нависла над ней?
До сих пор Индия умудрялась держаться силой своих внутренних устоев, так что индийцам не приходилось особенно тревожиться. Но не пора ли покончить с этой беспечностью? Имеем ли мы право сидеть дома сложа руки, по-прежнему уповая на нерушимость этих древних устоев?
«Тут должна быть доля и моего труда, – думала Шучорита. – В чем же он состоит?» Ей казалось, что в такое время Гора должен быть рядом, чтобы распоряжаться ею и указывать путь. Если бы только он устранил с ее пути все препятствия, вразумил ее и указал принадлежащее ей по нраву место, она бы доказала, насколько выше она стоит всех сплетен и клеветы, которые обрушило на нее общество.
Гордость переполняла ее, и она спрашивала себя, почему Гора не испытал ее, почему не возложил на нее осуществление какой-нибудь невероятно трудной задачи? Смог ли бы хоть один из его последователей пожертвовать всем с той же легкостью, как она, Шучорита? Неужели ему не нужна такая готовность и самопожертвование? Разве не наносится ущерб родине тем, что она – Шучорита – до сих пор бездействует, скованная общественным мнением? Она не допускала мысли, что он может так пренебречь ею.
«Не может же Гора так просто оставить меня,- говорила она себе.- Он должен прийти, он должен испытать меня. Он должен окончательно преодолеть смущение и робость, ведь как бы ни был он велик и силен, он нуждается во мне. Он сам говорил мне это! Как же он может забыть теперь обо всем из-за какой-то пустой болтовни?»
Тут к Шучорите прибежал Шотиш.
– Диди! – сказал он, остановившись около нее.
– Что, болтунишка? – спросила Шучорита, обняв мальчика.
– В понедельник у Лолиты свадьба,- ответил Шотиш,- и я на несколько дней перееду к Биною-бабу. Он сам меня пригласил.
– А ты спросил тетю?
– Да, но она рассердилась на меня и сказала, что ничего не знает, и послала меня спросить тебя – говорит, как она скажет, так и делай. Диди, разреши мне! Не думай, я заниматься не брошу. Я буду каждый день учить уроки, и Биной-бабу поможет мне.
– Да, но ты же будешь всем мешать, когда в доме идут такие приготовления.
– Нет, нет, диди, обещаю, что я никому нисколечко не помешаю.
– А собачонку свою ты тоже собираешься взять с собой?
– Да, Биной-бабу велел обязательно взять ее. Он даже ей специальное приглашение прислал – на красной бумаге. Там сказано, что ее просят быть на свадебном обеде со всем своим семейством.