Страница 140 из 192
– Он же не укусит тебя, тетя. Он даже не пойдет в твою комнату. Он будет сидеть тихонько, ты только погладь его.
Однако Хоримохини все пятилась от нечистого животного, продолжая уговаривать Шотиша:
– Нет, нет, милый! Унеси его бога ради!
Анондомойи привлекла к себе Шотиша, не выпускавшего щенка, и взяла собачонку к себе на колени.
– Так, значит, ты, Шотиш, друг нашего Биноя? – спросила она.
Шотиш находил вполне естественным, что его называют другом Биноя, и потому не задумываясь ответил «да!» и уставился во все глаза на Анондомойи, которая объяснила ему, что она мать Биноя. Он даже забыл о щенке, который тем временем забавлялся, пытаясь укусить браслет Анондомойи.
– Ну-ка, болтунишка,- строго сказала Шотишу Шучорита, – а кто будет приветствовать мать Биноя? – после чего смущенный Шотиш кое-как поклонился.
В это время на сцене появилась Бародашундори и, даже не взглянув на Хоримохини, обратилась к Анондомойи:
– Не могу ли я вас чем-нибудь угостить?
– Благодарю вас,- ответила та,- дело не в том, что я привередлива, только лучше в другой раз. Вот вернется Гора, и тогда, если позволите, мы с удовольствием воспользуемся вашим гостеприимством.
Дело в том, что в отсутствие Горы Анондомойи не хотела делать ничего такого, что противоречило бы его желаниям. Бародашундори посмотрела на Биноя.
– Вот как, и Биной-бабу здесь! Я и не знала, что вы тоже пришли.
– А я как раз собирался нагрянуть к вам в комнату.
– Вчера вы исчезли, хоть и были приглашены. Как насчет того, чтобы позавтракать у нас сегодня, без предварительного приглашения?
– Звучит тем более заманчиво,- ответил Биной,- что наградные получать всегда веселее, чем ежемесячное жалованье.
Хоримохини была поражена этим разговором. Биной, оказывается, запросто ест в этом доме, а главное, Анондомойи, по-видимому, не придает никакого значения кастовым различиям! Это ей уж совсем не понравилось.
Когда наконец Бародашундори ушла, Хоримохини робко спросила Анондомойи:
– Диди, а разве твой муж…
– Мой муж правоверный индуист… – ответила Анондомойи.
Хоримохини была так очевидно озадачена, что Анондомойи пришлось объяснить:
– Сестра, я соблюдала законы общины до тех пор, пока она была для меня превыше всего. Но однажды я получила знамение от самого господа и мне стало ясно, что он не хочет, чтобы я продолжала соблюдать их. И раз он сам почел за благо лишить меня касты, то я перестала бояться того, что скажут обо мне люди.
– Ну, а как же твой муж? – спросила ничего не понимавшая Хоримохини.
– Мужу это не нравится, – просто отвечала Анондомойи.
– А дети?
– И дети недовольны. Но разве жизнь дана мне только для того, чтобы ублажать мужа и детей? Этого, сестра, так просто не объяснишь. Поймет лишь тот, кому ведомо все.- И с этими словами она молитвенно сложила руки.
Хоримохини подумала, что, наверное, какая-нибудь миссионерка соблазнила Анондомойи христианским учением, и невольно съежилась от этой страшной мысли.
Глава сорок третья
Шучорита была совершенно спокойна, зная, что она и брат будут жить недалеко от отца, под его постоянным присмотром. Но, когда все в новом доме было готово и пришло время переезжать, сердце девушки тоскливо сжалось. Она не думала сейчас о расстоянии, которое будет разделять их. Ей было больно от сознания того, что настала пора разорвать какие-то узы, до сих нор тесно связывавшие их жизни. И этот разрыв она ощущала как частичное отмирание чего-то в себе самой. Место, которое принадлежало ей в этой семье, дела, которыми она занималась, даже отношения, которые установились между нею и прислугой, – все это было дорого и близко ей.
Когда стало известно, что Шучорита владеет некоторым имуществом и готовится вступить в самостоятельную жизнь, Бародашундори стала повторять всем и каждому, что она очень этому рада, что это, наконец, освобождает ее от обязанностей, которые она столь ревностно исполняла в течение многих лет, и она может теперь быть совершенно спокойной. Однако тщеславие ее было сильно задето. Она не могла простить Шучорите намерения отделиться и жить самостоятельно. Все это время Бародашундори чувствовала трогательную жалость к самой себе за то, что несет тяжкое бремя забот о несчастной девушке, которой некуда деться. Но когда бремя вдруг перестало давить на ее плечи, она почему-то не почувствовала ни малейшего облегчения. Она уже заранее обвиняла Шучориту в том, что та, получив самостоятельность и независимость, не преминет возгордиться.
Все эти дни Бародашундори старалась держаться от Шучориты на почтительном расстоянии, не прибегала к ее услугам в домашних делах и была с ней подчеркнуто вежлива.
Мысль о скорой разлуке не давала Шучорите покоя. Под разными предлогами крутилась она около Бародашундори, стремясь помочь ей по хозяйству, но Барода и близко не подпускала ее к уборке, всем своим видом показывая, что эта низкая работа не для нее.
А Шучорита страдала. Ей было особенно горько видеть, что та, которую она звала матерью, в доме которой она выросла, так холодна с ней в эти дни.
Лабонне, Лолита и Лила не отходили от Шучориты. Они с увлечением помогали ей устраиваться на новом месте, но оживление их было напускным – в душе они были очень огорчены предстоящей разлукой с сестрой.
Все эти годы Шучорита, пользуясь каждым удобным случаем, оказывала Порешу-бабу всевозможные мелкие услуги: расставляла в вазах цветы, разбирала книги и бумаги, проветривала одежду и каждый раз, когда его ванна бывала готова, приходила напоминать ему об этом. Ни Пореш-бабу, ни сама Шучорита этим мелочам особого значения не придавали. Но теперь, когда время быстро близилось к расставанию, у обоих скребло на сердце при мысли, что этих незатейливых услуг, которые с тем же успехом мог оказать кто-нибудь другой и без которых в конце концов можно было прекрасно обойтись, она ему уже больше оказывать не сможет. Теперь всякий раз, как Шучорита забегала в комнату Пореша-бабу, все, что бы она ни сделала там, казалось обоим важным и значительным. И от того, что у него было тяжело на сердце, он нет-нет да вздыхал, и от того, что сердце ее болезненно сжималось, глаза ее нет-нет да наполнялись слезами.
Наконец наступил назначенный день. Переезд должен был состояться после обеда. Когда утром Пореш-бабу пошел к себе молиться, он увидел, что комната его уже украшена цветами и что в углу сидит Шучорита и ждет его. Лабонне и Лила задумали помолиться все вместе в это утро, но Лолита отговорила их, зная, как дороги для Шучориты эти часы совместной с отцом молитвы и как нуждается она в его благословении, особенно сегодня. Лолита не хотела, чтобы кто-то своим присутствием помешал им в такую минуту.
Когда к концу молитвы из глаз Шучориты потекли слезы, Пореш-бабу сказал ей:
– Не оглядывайся назад, дитя мое! Смело, без колебаний смотри судьбе в глаза. Радуясь, иди навстречу жизни. И что бы ни случилось с тобой, умей во всем найти хорошее. Положись на волю божью, надейся на него одного, и тогда, несмотря на все потери и все ошибки, ты сумеешь выйти на путь истины. Но только помни, богу ты должна отдавать все свои помыслы безраздельно, иначе трудно придется тебе. Да будет господь милостив к тебе, чтобы ты впредь легко обошлась без нашей скромной помощи.
Выйдя из комнаты, они увидели дожидавшегося их Харана. Шучорита, не хотевшая омрачать этот день недобрыми чувствами, приветливо поздоровалась с ним.
Харан-бабу тотчас же выпрямился в своем кресле и изрек:
– Шучорита, этот день, когда ты отступаешь от истины, которой столько времени следовала,- черный день для всех нас.
Шучорита не ответила, но гармония мира и печали, царившая до этой минуты в ее сердце, была нарушена.
– Только собственная совесть может подсказать человеку, отступает ли он или, наоборот, делает шаг вперед. Судить со стороны – в большинстве случаев напрасный труд,- сказал Пореш-бабу.