Тайна Черной горы

– Ну что приуныл, дружище? – откуда-то издалека, сквозь грохот оркестра и шум голосов донесся до Раковкина голос Вутятина, и он как бы очнулся.

– Не переживай за молодых, у них все еще впереди! – философствовал Андрей Данилович, разливая из бутылки остатки напитка. – Давай дернем за наше с тобой будущее! Не так много его у нас с тобой осталось.

– За будущее? – спросил Раковкин и грустно покачал головой. – Будущее – категория слишком неопределенная… Единственная неопределенная категория, в которую все еще почему-то продолжают верить люди…

Глава семнадцатая

1

Миновав скалы, Вакулов и промывальщик, сгибаясь под тяжестью рюкзаков, поднялись на взгорье. Отсюда открывался прекрасный вид. Внизу – зеркальная гладь озера, оно было бездонно голубым, как небо, искрилось перламутровыми блестками, а дальше, к противоположному далекому берегу, становилось темным, отражая вверх ногами и деревья, и скалы, и вершину сопки.

– Короткий передых, – сказал Вакулов, прислоняясь спиной, вернее, своим рюкзаком, под завязку набитым образцами и походной поклажей, к шершавому стволу крупной ели.

Филимон согласно кивнул и пристроился у молодой пихты. Она пружинисто отстранилась, принимая на себя всю его тяжесть. Расставив ноги, Филимон вынул из кармана кисет и свернул «козью ножку». Затягиваясь дымом, он, казалось, слушал молчание окружающей природы.

Было на редкость тепло и тихо. День подходил к своему завершению, и солнце ласково смотрело на долину. Кругом стояла глухая, нежилая тишина. Природа, казалось, замерла и тоже отдыхала. Нигде и ничто не шевелилось – ни травы, ни листва на деревьях. Лишь в отдалении на посветлевшей желтеющей осине беззвучно трепетала листва и по ней наплывами струился солнечный свет. На земле – под ногами и на кустах – густые теневые слитки, разделенные нестерпимо яркими солнечными полосами и четкими оранжевыми пятнами света.

Если бы не тропа, по которой им еще шагать и шагать до базового лагеря, ничто бы не напоминало им о присутствии человека. Да и тропу сначала проторили дикие олени и сохатые, а уж потом по ней пошли люди. Тропа уходила в таежную чащу и звала вперед. Вакулов улыбнулся ей. Еще совсем недавно, в маршруте, бывало, выйдут они на торный звериный след, сразу как бы вдвойне легче шагалось, не шли, а почти отдыхали. И так не хотелось сворачивать с той звериной тропы, так не хотелось, но все ж приходилось – маршрут есть маршрут, отклонения не допускались. А сейчас тропа вела к лагерю, она радовала и звала. Остался последний переход, считаные километры одиночества.

Вакулов стоял расслабившись, привалившись к стволу, и рассеянно смотрел на начало жизни не на шутку серьезных молодых пихточек. Они тянулись вверх, к солнцу, пушистые в своей мягкой, похожей на нежный мех, зеленой хвое, торопясь стать взрослыми и самостоятельными. Вакулов улыбнулся им. Природа была ему родной и близкой. Слушая ее живую тишину, Иван забывал обо всем, забывал о себе, о границах своего тела и, казалось, сливался с ней в одно целое, становясь неразрывной частью Всесущего. В такие минуты, чем-то похожие на сон наяву – только то было скорее не сном, а пробуждением, пробуждением его внутреннего духовного естества, пробуждением не в утро, а в вечность бытия, – ему многое открывалось и он постигал странные вещи. Вакулов как бы заново постигал сущность окружающего его мира, такого знакомого и привычного. Все вокруг него было живым: и деревья, и горы, и вода, и небо. У каждого из них была своя судьба и свое предназначение. Он живую душу деревьев постигал, сущность огня, и это был скорее некто, чем нечто, но все же не сам живой дух, а скорее дыхание живого духа. Проникая мысленным взором в жизнь деревьев, он догадывался, что есть судьба у людей и есть судьба у деревьев. Они, те судьбы, в чем-то схожи.

Помимо того что родятся на свет из семени, сопутствуют друг другу до смерти, до гробовой доски, и обе становятся тленом, схожи еще и тем, что те и другие умеют красноречиво молчать.

Солнце пригревало вовсю. Влажная теплота, насыщенная запахами тайги и гор, стала угарно-тяжелой, от нее поламывало в висках. Над глыбовой осыпью струился гретый воздух, и сквозь него деревья и кусты казались зыбкими, расплывчатыми, словно миражи.

– Чо, начальник, потопаем?

Филимон, после той истории с лотком, называл Вакулова не по имени, а так – официально и чуть с ехидцей – «начальник». Поплевав на окурок, раздавил его пальцами о ствол дерева.

– Потопаем, начальник, к ужину поспеем в самый раз!

– Пошли, – Вакулов оторвался от ели и, сделав шаг, сразу же ощутил тяжесть рюкзака, который словно бы потяжелел. – Пошли-поехали!

Филимон двигался первым. Все маршруты рабочий шел следом за геологом, а тут появилась возможность шагать впереди. Вакулов не возражал. С пути не собьется, тропа выведет. На серых каменных плитах оставались отпечатки его сапог, чем-то похожие на штемпеля на конвертах.

Со взгорья пошли вниз, в долину, и тропа повела в заросли. Под ногами – переплетение корней. Шагать по ним нелегко. Корни, чем-то похожие на крупных окаменелых змей, рождали неприятные чувства. А в кронах деревьев, в такт шагам, покачивалось солнце, и, казалось, на хвойных ветках висел невиданный доселе переспелый оранжевый плод.

А за поворотом неожиданно открылась гарь. Унылый кладбищенский пейзаж. Неуемная печаль деревьев. Повеяло гиблостью и тленом. Обуглившиеся, перегоревшие пополам черные стволы повалены крест-накрест. Двигаться стало трудно. Ноги утопали в мягкой толще золы. Она вздымалась вверх при каждом шаге и оседала на плечи, на голову, на лицо мелкой пылью. Мертвое пространство. Ни птиц, ни следов зверья. И странно выглядели робкие зеленые островки. То были ростки, которые пустили корни, чудом выжившие в огненном вихре, сохранившие свою жизнь. Они сейчас спешили закрепиться на своем извечном месте, утвердить свое существование.

2

Был ранний вечер, когда Вакулов с рабочим подошли к лагерю. Над озером легкой прозрачной дымкой стлался туман. Нежный ленивый ветерок нес им, уставшим от похода, вкусные запахи мясной пищи, смешанные с дымом костра. Да и сами палатки белели среди таежной зелени, как паруса флотилии, приставшей к берегу.

Их встречали шумно, как когда-то новгородцы встречали Садко Богатого Гостя, прибывшего издалека. Еще бы! Вакулов с рабочим прибыли на базу последними, они как бы ставили точку, завершающую точку, полевым маршрутам. Со всех сторон слышались восклицания и приветствия.

– Ванюха, с прибытием! – Виктор Голиков, загорелый, отрастивший усы и бородку, облапил товарища, помог стащить рюкзак. – Вы там что-то перестарались, вторые сутки ждем.

– Было дело, – Вакулов улыбался откровенно и радостно. – Понимаешь, дожди помогли.

– А мы ведь тож не сидели, кое-что соображали в дожди.

Небольшой палаточный городок после месяцев пребывания в тайге казался оживленным и шумным поселением. Приятно было видеть вокруг себя людские лица, слышать человеческую речь.

– Айда ко мне, я палатку поставил у самого берега, – Голиков, не ожидая согласия, понес тяжелый рюкзак к своей «двухместке». – Соскучился я по тебе, дружище.

На их пути повстречался начальник партии. Борис Васильевич, тоже сильно загорелый, помолодевший, поджарый, протянул руки.

– Здравствуй, Вакулов! Заждались тебя. Пойдем-ка ко мне, коротко доложишь.

Обняв за плечи, повел в свою просторную палатку.

Уселись на раскладных стульях возле стола. Вакулов улыбнулся: приятно, что ни говори, снова быть среди людей! Манеев прибавил света в фонаре «летучая мышь».

– Трудились мы по плану и кое-что прихватили сверх.

Вакулов вынул шлихтовую карту и журнал опробования. Докладывал, не скрывая своей радости. Все ж, как там ни говори, а ему в дожди удалось пройти там, где и не планировалось.

– Поглядим, поглядим, – начальник склонился над картой, читая ее.