Тайна Черной горы

– Нет, – ответил Казаковский, продолжая разглядывать незнакомого солидного мужчину, стараясь по его внешнему виду определить, откуда он, этот «залетный гость», как выразился кадровик, и что ему надо в экспедиции. Может быть, кто-нибудь из местных руководителей?

– Мешать нам приехал, – сказал кадровик, как бы читая мысли Евгения Казаковского, и весело предложил: – Давай-ка его выкинем в воду! А?

– Давай! – так же весело и охотно согласился Казаковский, которому понравилась шутливая идея.

Недолго думая, они свалили Вутятина, схватили его за руки и за ноги, под общий хохот и шутки, раскачали и, невзирая на протестующие крики Андрея Даниловича, выбросили его в темные воды паводка. Тот полетел в реку, не выпуская из рук портфеля. Шлепнулся спиной, шляпа слетела с головы и поплыла по волнам. Место оказалось неглубоким, и Вутятин, чертыхаясь, сам выбрался на берег, грозя кадровику «не оставить без внимания издевательства». На Казаковского он и не смотрел тогда, просто не знал его и не принимал в расчет, понимая, что заводилой был именно кадровик. Вот на этот случай и намекал сейчас Раковкин.

– У меня лично к Казаковскому никаких претензий нет, – повторил Вутятин. – А к проекту имеются.

– И только?

– И только, – подтвердил Вутятин.

– А зря.

– Что зря? – уточнил Вутятин, пригубляя бокал.

– Что претензии имеются. Читал я проект. Как ни крути, как ни верти, а составлен он толково. Я бы сказал, даже талантливо, хоть ты и вынес ему смертный приговор, – и Раковкин, довольный собой, тем, что попал в самую точку, повторил: – Талантливо составлен!

Вутятин согласно кивнул, к удивлению Раковкина, и произнес слова, которые тот меньше всего ожидал от него услышать:

– Конечно, талантливо, – и тут же коротко, словно отрезая, добавил: – В том-то и кроется главная опасность. Для нас с тобой.

– Опасность? – удивился Раковкин, намазывая на хлеб, поверх масла, красную крупнозернистую икру.

– Вот именно, опасность. Для нас с тобой и для других.

– Позволю себе изречь стандартную школьную фразу: не понимаю?

– Все ясно, как вымытое дождем стеклышко, – Вутятин внутренне наслаждался своим превосходством над другом-красавчиком, который смог «заарканить» кандидатку чуть ли не у него на глазах. – По тому самому, что сделан талантливо и сам автор с Божьим даром.

– Андрей Данилович, я вас не понимаю, – Раковкин сделал упор на слове «не понимаю», произнеся его нараспев, и тут же сам выдал «железное» определение. – Талант не может быть опасным! Ты, дорогой, что-то путаешь.

Вутятин откинулся на спинку стула, нарочито внимательно посмотрел на Раковкина, словно видел его впервые, сочувственно усмехнулся:

– Эх, горе луковое! Жизнь прожил, но большую часть все в тайге. Открой глаза, погляди в суть дела!

Раковкин на такие слова, конечно, обиделся, но и на этот раз виду не подал. Сам затеял разговор на тему «номер три», так что – утирайся и помалкивай. Однако уступать не собирался и намеревался докопаться до той тайной истины, которая волнует не только Вутятина, а многих в правлении.

– Глядеть-то я гляжу, но вижу лишь одно: парень дельный проект прислал.

– А ты внимательней погляди, внимательней. Сквозь призму личной заинтересованности, – Вутятин сделал акцент на словах «личной заинтересованности».

– Давай конкретнее.

– Куда уж конкретнее! – Вутятин облокотился о край стола, отодвинув тарелку. – Ты сколько лет горбатился по маршрутам и корпел в конторе, а? В общей сложности четверть века? Так?

– Ну, так, – согласился Раковкин, отодвигая свой бокал.

– И я не менее твоего… И все мы тут со стажем ветеранским, так?

– Ну, так, – кивнул Раковкин.

– И никому, понимаешь, ни-ко-му в голову такое не приходило, – Вутятин заговорщицки понизил голос и поднял вверх указательный палец. – Никому! Жили-работали, и все по-умному, здоровье теряли, за дело общее болели. Всем было хорошо. И нас даже хвалили, награды выдавали. Так?

– Так, – подтвердил Раковкин, почесывая бородку.

– А теперь, выходит, все наши годы и старания и все труды – псу под хвост? И мы и наши методы устарели.

– Объективно, – Раковкин уловил главную мысль друга и уже не «плавал» в вопросе, улыбнулся. – Ничего не поделаешь, закон жизни!

– А кому он нужен, закон жизни? – Вутятин, оказывается, лишь подступал к самому главному. – Кому? Тебе? Мне?

– Государству прежде всего, – Раковкин поднял свой бокал и повторил, как тост: – Государству прежде всего! За наше государство!

– Живешь ты газетными понятиями, – Вутятин накрыл ладонью свой бокал. – Государству, может быть, и нужно, хотя я и не совсем в том уверен. Не совсем! Государство пока без грошей, а те, что есть, вкладываются сам знаешь куда. Не до касситерита ему сейчас! А касситерита этого самого понарыли в соседней стране столько, что по самое горло завалиться можно, бери сколько хочешь, только заказывай. Что, кстати, и делает наше государство. А что касается самого месторождения в Мяочане, то стоит ли так стремительно форсировать разведку? При умной голове там два десятилетия жить можно, катаясь как сыр в масле. И государство будет вполне довольным. Так, кстати замечу, и предлагает наш общий друг Вадим.

– Мудрость не шибко большая, – Раковкин снова поднял бокал. – Давай-ка лучше выпьем.

– Нет, погоди! – Вутятин отставил свой бокал подальше. – Тут на трезвую башку надо втолковывать. Чтоб хоть сам себя и меня пожалел, да других, у которых семьи. Он со своим талантливым проектом очень опасный человек, скажу я тебе откровенно. Ты на минуту представь себе, что будет, если проект примем и утвердим?

– Да ничего особенного! – Раковкин нарочито возражал, не соглашался, хотя в душе давно понял и поддерживал друга.

– Нет, будет! И очень особенное! Всех нас также заставят таким манером вертеться и напрягаться из последних сил. Во всех экспедициях!

– Да при чем здесь другие?

– При том самом. Наш темп, сам ритм жизни придется изменять, все будем вынуждены равняться на передовую экспедицию, – Вутятин с неприязнью произнес «передовую экспедицию». – И энтот сопляк с институтской скамьи, который без года с неделю руководит, станет задавать нам этот самый ритм. Понятно? Тут, брат, сама стратегия, а не только сегодняшняя тактика. Надо давить опасность в самом зародыше. Пускай повертится, как все мы, пусть с наше повкалывает, и многое станет ему понятным. Забегание вперед опасно! Вот где собака зарыта, – и, передохнув, сказал коротко: – Топи кутят, пока слепые, пока гавкать не научились.

– Талант гробим.

– Может быть, гробим. Но только на время. А себя спасаем. Отводим от себя опасность, – Вутятин взял бокал и поднял. – У нас выбора нет. Жизнь диктует. Давай за жизнь!

Выпили молча. Закусывали, и каждый думал о своем. Вутятин почему-то вспомнил документы, связанные с Мяочаном. Он их сегодня смотрел, и они невольно запали ему в память. У него из головы не выходило странное сочетание несчастливых дней и чисел: приказ о создании экспедиции имел порядковый номер тринадцать, был подписан тринадцатого января. Вутятин не поленился заглянуть в старый календарь, он их сохранял, и с удивлением обнаружил, что тринадцатое января пятьдесят шестого года вдобавок ко всему было еще и понедельником… Вот и мается экспедиция ни за что, ни про что… Идет сплошной кордебалет… Все у них складывается не так, как у людей. Ну, скажите на милость, как не верить приметам?

А Раковкин думал о тех невеселых сообщениях из Солнечного, которые ему по секрету, конечно, перед самым концом рабочего дня передал радист управления: за самовольно открытую школу Казаковскому влепили на бюро райкома выговор. А мы еще и проект зарубили… Раковкин вертел в руках пустой хрустальный бокал, на дне которого, отражая яркий свет ресторанных люстр, искрилась золотистая капелька коньяка. Громко играл оркестр, и на небольшой площадке перед сценой, толкаясь, в тесноте танцевали изрядно захмелевшие мужчины и женщины. Светловолосый моряк и две грудастые девицы, извиваясь телом, двигали ритмично руками и чуть согнутыми в коленях ногами, исполняя модный заграничный танец с коротким названием «твист»…