Страница 57 из 124
Вадим Николаевич недовольно поморщился, и на широком, слегка выпуклом его лбу залегла складка. Он был недоволен написанным. Слова как-то вяло складывались, получалось явно не так, как хотелось, как задумал. Мелкота какая-то! Да и не очень-то солидно. Хотя, если честно говорить, весьма и весьма объективно. С учетом обстоятельств и обстановки. С его, конечно, персональной точки зрения, с позиции главного геолога экспедиции. А еще точнее – с личной позиции. С личной позиции матерого геологического волка, который съел на этом деле не одну собаку. Он так и подумал о себе без лишней скромности – «матерого геологического волка», и насчет съеденных собак. И еще о том, что начал седеть в свои сорок лет. Правда, седину эту в его светлых волосах увидеть не так-то просто. Это он сам у себя недавно обнаружил несколько белых волосков и с неприязнью повыдирал их. Но память осталась. От седины, как и от прожитых лет, никуда не уйдешь, и не спрячешься от прожитого, от пережитого.
Впрочем, прятаться он никогда не собирался. Даже не думал об этом. Наоборот, открыто гордился и прожитыми в геологических маршрутах годами и тем, накопленным по крупицам, по крохам, солидным личным опытом, ценность которого понимали и признавали все вокруг, включая не только прямое высшее начальство, но и представителей от сложного мира науки. И сейчас именно отсюда, с вершины своего личного опыта, он, Вадим Николаевич, и высказывается. Излагает вышестоящему начальству в письменной форме все то, что недавно высказывал вслух, громко и запальчиво доказывая свою правоту, защищая свою позицию, свою концепцию и в узком кругу начальственного состава, и на расширенном заседании всего руководства экспедиции при обсуждении главного коллективного документа – перспективного проекта геологоразведочных работ на ближайшие годы, инициатором и основным исполнителем которого был этот желторотый инженер Казаковский. Вадим Николаевич с шумным упорством не соглашался ни с убедительными доводами, основанными на инженерных расчетах, ни с логическими выводами, сделанными на основе экономических выкладок. Он и сам с усами и умеет, дай Бог каждому! – и анализировать и обобщать. Так что по всем основным направлениям у него имеется своя личная точка зрения. Черт подери, имеет же он законное право высказывать свое собственное мнение, или не имеет?!
Имеет или не имеет?!
Он мысленно «в лоб», напрямую обращался ко всем и в первую очередь к молодому начальнику, запальчиво повторяя этот вопрос. И усмехался, заранее зная положительный ответ, повторяя его про себя: «Имею, оказывается. Имею! Даже в Конституции записано? Тогда тем более, о чем спор!» Но вот составить эту самую докладную, изложить свое «собственное мнение» спокойными деловыми фразами, обстоятельно и доказательно, почему-то не получалось. Выпирала наружу эмоциональная окраска, отчего основная мысль как-то водянисто расползалась и терялась.
За четырехклеточным окном стандартного щитового дома, в котором располагалось в тесноте руководство экспедиции, и находился его крохотный кабинет, стояла поздняя осенняя темень, вернее, она давно перешла в непроглядную ночь с дождем и ветром. В оконное стекло монотонно и навязчиво-надсадно барабанила мохнатая колючая ветка, чем-то повторяя его напряженный пульс, биение тонкой жилки у виска. В кабинете накурено так, что, как говорят, хоть топор вешай. Многослойное сизое облачко плавало на уровне письменного стола. Обычная настольная лампа бросала круглый пучок света на полуисписанный лист бумаги, попутно высветляя часть папок, книг, бумаг. Несколько скомканных листов валялось на полу.
Откинувшись на спинку стула, Вадим Николаевич мысленно еще раз пробежал написанное им, взвешивая каждое слово. Не то! Опять не то! Загасил папиросу, раздавив ее в полной окурков пепельнице. Подумал и потянулся рукой к письменному прибору, массивному изделию из темно-серого мрамора – обычная стандартная продукция местного ширпотреба, – взял из продолговатой ложбинки ручку. Впрочем, ручкой ее можно было назвать лишь символически. То был обычный синий химический карандаш, к торцу которого нитками было привязано стальное перо «рондо». Он привык писать таким пером. Макнув в квадратную, некогда прозрачную, а ныне заляпанную, с отбитым краем стеклянную чернильницу, стал торопливо вносить поправки. Вписал целую фразу. Поразмыслив, вписал еще одну, зачеркнул соседнюю, потому как нарушалась простая логическая связь, разрывалась цепочка. Впрочем, эта словесная цепочка никак у него не выковывалась, не складывалась в один стройный ряд. Получались лишь одни самостоятельные звенья.
Вадим Николаевич, в который раз перечитав написанные им строчки, снова недовольно поморщился. Обмакнув перо в чернильницу, несколько помедлил, потом решительно и жирно перечеркнул крест-накрест верхние абзацы. Потом и нижние.
– Не то! – вслух сказал он. – Не то!
Придвинув к себе чистый лист, старательно и не спеша, выводя каждую букву, словно пишет беловик, написал заголовок: «Начальнику Дальневосточного Геологического Управления тов. Ермолову В.А. от главного геолога Мяочанской экспедиции Анихимова В. Н.». Несколько минут полюбовался выведенными строчками. Зажав в губах папиросу, пошарил пальцами по столу, нащупал коробок спичек. Спички почему-то ломались, не зажигаясь. Вадим Николаевич снова чертыхнулся. На сей раз за свою расточительность. Сработала многолетняя привычка. Не дай Бог в тайге вот так бесшабашно, по-городскому чиркать, ломать и выбрасывать спички. В походе каждая спичка на счету, этот умно придуманный сгусток энергии, дающий возможность разжигать костер, готовить пищу, обогреваться, защищаться. Одним словом, чувствовать себя живым человеком, ощущать непосредственную связь с цивилизацией.
Цивилизация и сейчас находилась далеко отсюда. Ближайшая, районная, на востоке в Комсомольске-на-Амуре, а краевая, где обитало и их прямое геологическое начальство, расцветала пышным цветом далеко на юге в столичном городе Хабаровске. Впрочем, если говорить откровенно, Хабаровск прекрасен лишь тогда, когда в него прибываешь из многомесячной изнурительной таежной бродячей жизни. А так, как ехидно подметили местные острословы, город не город, а просто густонаселенные «три горы да две дыры». Они точно подмечали неровный ландшафт города, расположенного на двух параллельно текущих тощих речушках – Плюснинке и Чердыновке, впадающих в Амур и протекавших в широких поймах, промытых в горных породах бурными паводками.
В тех низинах, сколько помнит Вадим Николаевич, всегда блестели широкие лужи, похлеще описанной Гоголем в его знаменитой повести, и грязь стояла даже в летние жаркие месяцы, насыщая воздух сыростью, прелью и какой-то неприятной затхлостью. По склонам и по самым поймам лепились и теснились домишки, наспех сколоченные завалюхи, яростно и жадно деля метры земли, огораживая их самодельными заборами. Но по самим хребтам, горделиво возвышаясь, стояли каменные строения, добротно и красиво сложенные из красного кирпича, хоть в один этаж, хоть в несколько. По тем вершинам проходили три главных улицы города, на которых и располагались крупные магазины, рестораны, руководящие учреждения и краевое начальство. В одном из таких жилых домов в центре города, неподалеку от высокой набережной Амура, почти рядом с городским садом, и его квартира.
Вадим Николаевич на какое-то мгновение мысленно перенесся к себе домой, побродил в домашних шлепанцах по коврам, присел на мягкий диван, заглянул на кухню, в ванную, открыв кран, подставил ладонь под поток горячей воды, почти натурально ощутил пальцами обжигающую жгучесть, и так же мысленно поспешно открыл кран с холодной водой…
Медленно выпуская сладковатый папиросный дым, он мысленно наслаждался обычным городским стандартным уютом, которого здесь, в поселке экспедиции, не было и в помине. И еще подумал о жене. О своей Оленьке. Ольге Михайловне. Она тоже, как он, дальневосточница, и по профессии тоже, как и он, геолог. Почти два десятилетия они рядом, вместе уходили в маршруты, жили в палатках, корпели в камералках. Мысленно увидел ее глаза, подернутые грустью, такие, какими они были в час расставания, ощутил на щеках ее дрогнувшие ладони, услышал ее голос, полный тревоги и печали: «Зачем тебе опять ехать туда? Зачем? Набродились в тайге, сыты ею по самое горло… Только устроились по-человечески. И квартира, и приличная работа… Оклад солидный и вообще положение уважаемое… Так нет же, срываешься с места. Молодые едут, это понятно. А ты? Ты? Что тебя туда опять тянет? Зачем тебе ехать?» Он тогда, в те минуты, явственно видел, что она понимала и одновременно не понимала его. Понимала душой, чутким сердцем ощущая его состояние, ибо сама многие годы каждую весну жила таким состоянием окрыленности, но отказываясь принимать и понимать головой, разумом. Обычным житейским разумом.