Тайна Черной горы

Но для решения всех этих важных и сложных, но посильных ему задач, у Казаковского, едва лишь только он стал во главе экспедиции, просто не оказалось времени. И чем больше он отдавался своей работе, посвящая ей все дни без остатка, прихватывая вечера и ночи, тем острее вставала проблема нехватки времени. Его катастрофически не хватало. Он с ужасом видел и понимал, что его, как лодку в бурное половодье, закружила и понесла однообразная текучка, что зачастую повседневные мелочные заботы так перегружали его, окружали таким непроходимым буреломом, что сквозь него никак ему не пробиться к вещам крупным, масштабным, перспективным. И старое шаблонное сравнение – «вертится, как белка в колесе», как с грустью он сам заметил, приобретало весьма конкретное безрадостное обозначение.

Евгений невольно припомнил мудрое высказывание великого немецкого поэта Гёте, которое вычитал еще в студенческие годы. Тогда это высказывание он не познавал до конца, не проникался его глубокой мудрой сущностью. А вот сейчас она как бы заново раскрылась перед ним во всем своем глубоком значении. «Что самое трудное? – спрашивал Гёте и сам тут же отвечал на свой якобы простой вопрос. – Видеть глазами то, что у тебя перед глазами».

– Вот именно, видеть то, что у тебя перед глазами… – повторил он вслух. – Одним словом, иметь реалистический подход к своим делам. Видеть и понимать!

Может быть, это одна из главнейших обязанностей для руководителей любого ранга – видеть и понимать, что у тебя перед глазами, какова она, эта самая действительность, а не закрываться от нее бумагами, не плыть по течению в суматошной кутерьме каждодневных мелочей…

Впереди показались огни Солнечного. На душе как-то сразу стало радостнее и приятнее. Огни поселка, ставшего ему родным и близким, притягивали к себе и волновали. Огни, электрические огоньки светились не только в долине, в поселке, но и по склону горы, и он по ним, как по созвездиям, определял, где штольни, где буровые.

Дорога пошла вдоль Силинки, укатанная и утрамбованная колесами. Речка шумела рядом, несла свои горные воды к Амуру, но ее не было слышно за гулом мотора, она лишь просматривалась меж стволами деревьев темной, нефтяной чернотой, живой полосой, в которой на перекатах, у камней, белели пенистые гребни, да неровно, дрожа и переливаясь, отражались первые звезды и огни поселка. Евгений с грустью подумал еще о том, что домой он и сегодня доберется нескоро, после планерки, после других дел, разбора почты, что сынишку опять увидит лишь спящим… И чувствовал себя виноватым перед ним. Сын при живом отце живет почти без отца, не видит его неделями. Что он вспомнит о своем детстве, когда вырастет? Евгений невольно припомнил и свое детство. Ласковое и спокойное довоенное детство в далеком селе, затерянном в лесах Гомелыщины. Отец его был директором школы, вечно занятым своей работой, да к тому же он еще и учился заочно, а все же находил, выкраивал часы для него, своего Женьки. Водил и в лес, ходил на рыбалку, учил быть человеком, мужчиной… Евгению стало как-то не по себе от таких воспоминаний, потому что он, закрученный в повседневных делах, как в паутине, не мог вырваться из ее цепких пут, выкроить не то чтобы денек, а даже несколько часов для своего сынишки, названного в честь деда Александром. С грустью вынужден был признать, что давно намеченная им на это воскресенье рыбалка, поездка к озеру Амут (а попутно и проверка поисковой партии), уже повисла в воздухе вопросительным знаком, как молодой месяц, зависший над долиной на вечернем еще светлом и звездном небе.

– Стой! Не пущу, едрена мать!..

Из-за кустов на дорогу, шатаясь, выскочил крупный лохматый мужик. Выскочил довольно резко, хотя и еле держался на ногах. Евгений затормозил и попытался объехать пьяного. Но тот проворно, как бы предугадав маневр водителя, занял середину дороги. Встал, широко выставив вперед руки.

– Не пущу!..

Евгений чертыхнулся, нажал на педаль, тормоза взвизгнули, сбивая скорость. Не давить же, черт побери, ему, начальнику экспедиции, ошалелого работягу! Пьяный был в замасленной распахнутой телогрейке, надетой поверх голого тела, в брезентовых штанах и босой. На груди замысловатая татуировка. Казаковский всмотрелся в его лицо, освещенное фарами. Смуглое, скуластое, молодое, волосы светлые, всклокоченные. И борода кудрявая, рыжая. Лицо – незнакомое. «Видать, из новеньких, из недавно прибывших, – подумал Евгений, – получил первую получку и загулял!» И вслух сказал, как можно спокойнее и тверже:

– Отойди с дороги! Не лезь под колеса!

Но тот и не думал уступать. Уперся обеими руками в радиатор, словно бык рогами в ворота.

– Не пущу! Едрена твою мать!..

В стороне, за деревьями, вырисовывались темные силуэты его дружков, таких же пьяных. Они издали наблюдали, матерились и хохотали, подзадоривая рыжебородого. Казаковский нахмурился. Дело принимало нежелательный оборот. Не драться же ему с ним.

– Отойди! – повторил Евгений, сдерживая себя. – Не лезь под колеса! Начальника экспедиции не узнал, что ли?

– Ха! Может, ты у себя в конторе и начальник, а тута счас я начальствую, за ногу тебя да об забор! А ну слазь, очкарик! Теперя мы прокатимся!.. Кому говорят, слазь! А то соплею перешибу!

Евгений скрипнул зубами. Не хватало ему еще этого! Завтра вся экспедиция, вернее, все блатные да уркаганы, недавние лагерники, будут обсуждать и злословить в его адрес, восхищаться этим рыжебородым, который «качал права» самому начальнику экспедиции, вытурив его из легковушки… Все это молнией пронеслось у Евгения в голове. Быстро смерил глазами рыжебородого. Рослый, нахрапистый, килограммов под восемьдесят. Как минимум, подумал, полутяжелого веса. Не уступит, не отойдет. А тот молчание Казаковского понял как замешательство.

– А ну слазь, козел очкастый! Счас зенки твои попротыкаю насквозь!

Евгений вынул носовой платок, свернул его, обернул им фаланги пальцев на левой руке. Пожалел, что не надел кожаных перчаток, остались они дома. Снял очки, положил на сиденье. Никто ему не поможет, никто не придет на выручку. Надеяться надо только на самого себя. И еще подумал о том, что если с первого удара не завалит, ему трудно будет, ох трудно…

– Ха! А ты еще бодаться вздумал? Счас по рогам получишь и промеж глаз! – рыжебородый усмехнулся, явно довольный ситуацией, и с полным сознанием своей силы шагнул навстречу Казаковскому. – Слышь, козел, я не шибко богатый на червонцы, но сердцем добренький! Уж я позабочусь, чтоб тебя схоронили поприличнее!

Только сейчас Евгений понял, что тот был не столько пьян, сколько притворялся им. А вот сейчас выказывает свое истинное лицо. Куражится на глазах своих дружков. Но отступать уже поздно. Столкновения не избежать.

Рыжебородый кинулся так стремительно, что Евгений едва успел, машинально втянув голову в плечи, присесть, «нырнуть» под удар. Кулак рыжебородого описал в воздухе стремительную дугу, и Евгений почувствовал, что над его волосами, слегка задевая их, как будто вихрем промчался экспресс. На какой-то миг замер, сжавшись в комок. «Пронесло, – счастливо подумал он. – Успел!» И в следующий миг, оттолкнувшись ногами от земли, выпрямляясь, Евгений резко ударил сам, ударил левой, кулак которой был обтянут носовым платком, ударил по открытому бородатому подбородку.

Рыжебородый, взмахнув нелепо руками, закачался и рухнул, словно у него из-под ног выбили опору. Кто-то из его дружков благоговейно охнул.

Евгений, не оглядываясь, сел в машину. Сдерживая дрожь в руках, надел очки. Мотор весело загудел. Выжав сцепление, Евгений включил скорость, прибавил газу. Машина медленно тронулась с места и, ускоряя ход, покатила к поселку.

Противное волнение не унималось. Драка есть драка, и он никак не мог успокоиться. Евгений чертыхнулся. Победа, если можно так назвать его решительные действия, не приносила облегчения. Будь на его месте кто-нибудь другой из руководителей экспедиции, дело могло бы кончиться совсем по-иному. Казаковский мысленно представил себе, что было бы, если бы в машине ехал главный инженер, деликатный и всегда вежливый Борис Алимбаев, о котором геологи весело шутили, что он «вместе с замасленной ватной телогрейкой и кирзачами на ногах весит килодвести». Или за рулем был бы Анихимов, вспыльчивый и далеко не сильный пожилой человек. В этих ситуациях встреча могла закончиться печально. Может быть, только Петр Александрович Зимин, бывалый фронтовик, мужчина крупный и умеющий постоять за себя, смог бы дать должный отпор…