Страница 13 из 55
Проводив гостей, мистер Принс поднялся к себе в библиотеку. Одну за другой снимал он с полок книги, но, против обыкновения, никак не мог сосредоточиться; он полистал Гомера и почитал о Цирцее; взял Боярда и почитал о Моргане и Фалерине и Драгонтине {82}; взял Тасса и почитал об Армиде {83}. Об Альцине Ариостовой читать ему не захотелось {84}, ибо превращение ее в старуху разом развеивает все чары ранее обрисованной картины. Он более задерживался на чаровницах, остававшихся прекрасными. Но и те не могли толком его занять, мысли его разбегались и скоро устремлялись к еще более пленительной действительности.
Он поднялся к себе в спальню и стал размышлять об идеальной красоте в изображениях святой Катарины. Но невольно подумал, что идеальное может встретиться и в жизни (он знал по крайней мере одно тому доказательство), и побрел в гостиную. Там сидел он, предаваясь мечтам, покуда две его камеристки не принесли второй завтрак. При виде них он улыбнулся и сел за стол как ни в чем не бывало. А потом взял трость, кликнул пса и отправился в лес.
Неподалеку от Башни был глубокий дол, где протекала речка; в сухую пору она пересыхала до жалкого ручейка, но в половодье становилась бурным потоком, который прорыл себе русло меж высоких берегов; речка эта причудливо, прихотливо извивалась. Над нею по обеим сторонам дола вставали высокие, старые деревья. Веками почва оседала, и на крутых склонах дола образовались террасы; там, где сквозь густую сень на них пробивалось солнце, они поросли мхом, наперстянкой, папоротником и другими лесными травами. На них любили отдыхать лани, прибавляя живописности зеленой сцене.
Поток все глубже и глубже врезался в русло, все больше оседала почва, однако ж сцена эта мало менялась от времени. И в двенадцатом столетии взор встречал здесь приблизительно то же, что встречает он здесь в столетии девятнадцатом. Призраки минувших веков словно проходят тут покойной чередою, каждый со своим обличьем, верою, целями, повадками, одеждой. Для того, кто любит блуждать мечтой в прошедшем, не сыскать места более удачного. Старый дуб стоял на одном из зеленых уступов, и на узловатых его корнях удобно было сидеть. Мистер Принс, предоставленный сам себе, нередко проводил тут целые дни. Лани привыкли к нему и его не пугались, благовоспитанный пес им не досаждал. Так сиживал мистер Принс часами, читая любимых поэтов. Нет великого поэта, у которого не нашлось бы строк, соответственных прекрасному сему виду. Густые заросли, окружавшие обиталище Цирцеи; лесная глушь, где Дант повстречался с Вергилием; чащобы, сквозь которые бежала Анджелика {85}; очарованные пущи, где Ринальдо обманулся подобием Армиды {86}; лесной ручей, подле которого Жак умствовал над раненым оленем {87}, - все сошлось в сих дубравах и воображенье вволю населяло их нимфами, наядами, фавнами, сатирами, дамами и рыцарями, лучниками, лесничими, охотниками и девами-охотницами, так что сам полуденный мир словно испарялся, как виденье. Тут Мательда сбирала цветы на склоне {Данте, “Чистилище”, песнь 28. (Примеч. автора).} {88}; Лаура вставала из тихого ручья и присаживалась под прохладной сенью {*}; Розалинда и Дева Мариан м выглядывали из-за ветвей; какое разнообразие, несходство одежд, образов и черт; но теперь все они были одно; каждая, вставая в воображении, уподоблялась прежде неведомой Моргане.
{* Or in forma di Ninfa о d’altra Diva, -
Che del piu chiaro fondo di Sorga esca,
E pongasi a seder in sulla riva.
Petrarca. Sonetto 240. (Примеч. автора).
То - нимфа ли, богиня ли иная -
Из ясной Сорги выходя, белеет
И у воды садится, отдыхая…
Петрарка. Сонет 240 {89} (ит., пер. Ю. Верховского)}
Поняв, что только тревожит понапрасну знакомые виденья, он встал и пошел домой. Он отобедал один, бутылку мадеры осушил как стакан воды, созвал в гостиную сестер, ранее обыкновенного и долее обыкновенного их задержал, покуда привычная музыка не вернула ему подобия покоя. Он всегда отдавал предпочтенье покою, не волненью. И, поняв, что путь его пересекли тревожащие силы, он решился им противостоять во что бы то ни стало.
В таком-то духе и застал его однажды утром за чтением преподобный отец Опимиан. Мистер Принс, завидя пресвитера, вскочил и воскликнул:
- Ах, ваше преподобие, как я рад! Какую оду более всего цените вы у Пиндара?
Его преподобие нашел этот вопрос несколько странным для первого приветствия. Ему показалась бы более уместной забота о выздоравливающей красавице. Он понял, что уклонение от сего предмета есть следствие внутренней борьбы. И, сочтя за благо поддержать избранный хозяином тон, он отвечал:
- Говорят, Чарлз Фокс более всего любил вторую Олимпийскую; и по мне вряд ли сыщется что-нибудь прекраснее. А на ваш взгляд?
Мистер Принс:
- Что-то в ней, верно, соответствует особому строю чувства. Для меня же ничто не сравнится с девятой Пифийской.
Преподобный отец Опимиан:
- Легко могу понять пристрастие ваше к этой оде. Вы видите образ идеальной красоты в нимфе Сирене.
Мистер Принс:
- “Умному зову тайные вверены ключи святых ласк” {Κρυπταὶ κλαἷδες ἐντὶ σοφᾱς Πειθοῡς ἱερᾱν φιλοτάτων. (Примеч. автора).} {91}. По-английски это странно. Но сами слова греческие звучат особенною негой. Как бы точно ни передавали мы смысл слов, отличие от склада ума, их породившего, мешает нам воспроизвесть истинную суть мысли. Слова те же, но впечатление, ими оставляемое, иное, и причин можно доискаться лишь в существенном отличии английского склада души от склада души греческой.
Преподобный отец Опимиан:
- Да, и не только со словами так, но с образами тоже. Нас чарует борющаяся со львом Сирена; однако ж английская красотка в такой роли вряд ли бы нам понравилась.
Мистер Принс:
- Сирену надобно представлять себе подобной не английской красотке, но греческой статуе.
Преподобный отец Опимиан:
- Правда, когда человек влюблен, все прекрасное невольно обретает для него формы и черты его избранницы.
Мистер Принс:
- Иначе говоря, влюбленный все видит в неверном зеркале. Какое это, должно быть, бедствие - влюбиться!
Преподобный отец Опимиан:
- Нет, отчего же, ничуть, если все оборачивается счастливо.
Мистер Принс:
- По мне это худшая из незадач.
Преподобный отец Опимиан:
- Однажды в жизни каждому суждено поддаться любви. Власть ее необорима. “Любовь, - сказано у Софокла, - непобедима в битве” {Ἔρως ανίκατε μἀχαν κ.τ.λ. Антигона {92}. (Примеч. автора).}.
Мистер Принс:
- Боюсь, ваше преподобие, эта Моргана, которой вы меня представили, настоящая чаровница. А во мне видите вы человека, решившего избегнуть колдовства.
Преподобный отец Опимиан:
- Прошу прощенья. Представили вас ей те же точно силы, что представили Семеле Юпитера - гром и молния, к счастью, не столь роковые в вашем случае.
Мистер Принс:
- Но уж я поберегусь, как бы они все же не оказались роковыми; иначе я рискую сделаться triste {печальным (лат.).} bidental {Bidental - место, куда попала молния: его обычно огораживают и объявляют землю на нем священной. Переносить ее с этого места запрещается. Персии же этим латинским сочетанием обозначает убитого молнией человека (Примеч. автора).}. Я собирался, подобно древним эпикурейцам, вести жизнь покойную. Я считал, что против всех напастей защитился тройными доспехами. Кроме изучения древних, сельских прогулок и домашнего уединения, мне ничего не надобно было для счастия: “дни, чредой прекрасной катящиеся в Лету” {Вордсворт. Братья. (Примеч. автора).}.
Преподобный отец Опимиан:
- Как можно предопределять ход собственной жизни? Мы рабы мира сего и рабы любви.
Скажи, коль можешь, в чем не властен ты?
Подобен разум дню Отца Богов,
Но люди нас разуверяют в том {*}.
{* Quid placet aut odio est, quod non mutabile credas?
Τοῖος γὰρ νόυς ἐστὶν ἐπιχθονίων ἀνθρώπων,
Οἷον ἐπ᾽ ἧμαρ ἄγῂσι πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε.