Из джунглей

   Аши понимает: это будут чаши для чистой воды джунглей. И ещё это будет лицо Тадзида - настоящее его лицо, не изуродованное смертным золотом - на меди, которая не выцветет и не потрескается.

   - Наверное, мне нельзя делать это здесь, - говорит Аши. - Тадзид болен. Звон меди будет мучить его, мешать ему задремать.

   Из глаз Тадзида вдруг уходит страдание. Он чуть улыбается уголком рта, не тронутым золотом - и на здоровой щеке появляется ямочка, как у покойного отца Аши.

   И душу Аши захлёстывает сострадание и любовь. А Чонгра говорит:

   - Пение твоей меди, Аши, вылечит, а не ранит. Ты будешь делать здесь всё, что тебе подскажет твоё чутьё и твоё ремесло. Тадзид не может сказать, я не знаю - а ты, похоже, уже понял.

   - Я понял, - говорит Аши. Его душа полна солнечным светом.

   Аши стоит в зарослях, на самой кромке джунглей, и смотрит на вспаханные поля.

   Ему как-то не по себе.

   Широкая полоса выжженной земли отделяет заросли от мира людей. Кто-то применил крутые меры - огонь. Это безумие могло кончиться большой бедой. Зачем они попытались сжечь джунгли у самой деревни?

   Поля на удивление зелены, будто роса напоила их вдоволь. Дыхание Тадзида... Вряд ли жители деревни думают об этом. Аши издали смотрит на крохотные фигурки сельчан.

   Целую луну у Аши болела душа за четырёх женщин, оставшихся в деревне. Хотелось бежать и узнать. Теперь - вот она, крыша хижины, принадлежащей семье Аши, виднеется из-за других крыш. Что держит Аши на месте?

   Страх? Тоска?

   То, что Аши уже не совсем принадлежит деревне?

   Может быть, дело в том, что жена его - в джунглях? Лунные ночи, шелестящие листья, жаркое гибкое тело - чешуя под пальцами, как горячий полированный сердолик, кожа, как влажный шёлк. От волос... от побегов повилики пахнет влажной зеленью и мёдом... Золотые змеиные глаза мерцают во мраке. Истинная возлюбленная. Прикосновения птичьих лап - не девичьих пальцев...

   Может ли дхангу - дикая тварь из джунглей - выносить и родить человечье дитя? Или ребёнок Аши будет таким же, как его мать: спина в чешуе, цветущие волосы, змеиные глаза - зрачки щёлками, птичьи лапки вместо рук?

   Аши вспоминает, как Чонгра пришла впервые, ночью, нагая, и как совершенна была её девичья грудь в зелёном лунном сиянии, и как нежны были её губы, и каким откровением были прикосновения. "Скажи, Чонгра, - говорит Аши между поцелуями, - ты ведь пришла ко мне не из благодарности? Я ещё помню, как ты сказала там, в овраге..." "То, что я сказала в овраге - осталось в овраге, - смеётся Чонгра. - Я пришла к своему возлюбленному, человеку, который на равных с богами!" И Аши понимает, что уже так давно и так сильно любит, что даже не удивлён.

   Её, тварь из джунглей. Зелёную силу страсти и нежности.

   Какая разница, какими будут их дети! Чонгра - любима, и её дети будут любимы. Если когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь Аши и Чонгра смогут жить вместе...

   Аши не может привести жену в дом своей матери.

   Отец Чонгры, Тадзид, божество джунглей, давно их благословил, но что Аши делать в джунглях? После того, как закончен сияющий лик Тадзида на звонкой меди, как мёртвое золото стекло с его тела вместе с живой водой джунглей из медных чаш, после того, как мёртвое золото ушло в землю - что Аши делать в заброшенном городе? Ничего-то Аши не умеет... ни сгущать солнечный свет, ни собирать в пригоршни свет светлячков, ни вдыхать жизнь в семена, ни заставлять деревья ветвиться...

   А то, что умеет Аши - зачем оно в джунглях?

   Если странная его сила, делающая медь сильнее золота, и та - человечья?

   Человек должен работать, если в нём есть хоть какой-то смысл. А если ему говорят, что ремесло его - чудотворство, то он должен творить чудеса. А для Аши любая работа - в мире людей.

   И мать. И сестрёнки.

   "С ними всё хорошо", - говорит Тадзид. Аши поверил бы, но слышит в его голосе печаль, видит в золотых глазах - сомнение. Отец джунглей не умеет лгать - прям, как его джунгли, честен, щедр и жесток так же.

   И на вопрос, на попытку уточнить - не отвечает. Что такое "хорошо" для Тадзида? Может, сыты и здоровы, а может - их души ушли на новый круг или пребывают в благодати. Это ведь хорошо - когда души пребывают в благодати?

   Аши не может жить, не зная. Тоска привела его к деревне.

   Аши знает, что Чонгра смотрит на него из сумеречной чащи. Не подходит к кромке выгоревшей земли, к убитой жаром траве, к пеплу. Но смотрит на Аши.

   Не останавливает. Но надеется.

   А сердце Аши разрывается между миром джунглей, где жена и приёмный отец, и миром людей, где сёстры и родная мать. И не хватает мудрости решиться на что-то.

   Знакомый человек идёт с полей по дороге. Будь кто-то другой, Аши не окликнул бы, но с Рами его многое связывает. Ночной мотылёк связывает, страшная ночь вампира и смерти. Аши окликает:

   - Рами! - и выходит из зарослей, отодвигает ветки.

   И у Рами меняется лицо. Аши видит: кровь отливает от его щёк в глубину тела. Лицо - как восковое. Что это - ужас?

   Аши делает шаг, а Рами подбегает и останавливается. Не касается щеки, не смеет дотронуться. И в глазах у Рами отчаяние.

   - Я не дух, Рами, - говорит Аши. Пытается улыбнуться.

   Рами облизывает губы, трёт висок, чешет бровь. Аши глядит ему в лицо: между бровей Рами - ситох. Рами говорит, отводя взгляд:

   - Не ходи в деревню, брат.

   - Брат? - переспрашивает Аши. - Ты ещё помнишь? Даже ситох не отшиб тебе память?

   - Я тебе брат, - говорит Рами, рассматривает траву под ногами. - Я муж Шорши. Всё, что мог сделать. Я живу в твоём доме, брат. Ты спас мою мать и мою сестру - а я спас твоих. Только не думай про Диту, забудь о ней. Забудь обо всём.

   - Благодати тебе, Рами, - говорит Аши. Хочет дотронуться до щеки Рами, но тот отстраняется. - Почему? - удивляется Аши. - Ты боишься меня? Я противен тебе? Я не думаю про Диту, но...

   Рами не может больше на него смотреть. Кусает губы. Вздыхает.

   - Прости, Аши, - говорит Рами. - Ты ведь сам всё знаешь. Ты во всём виноват.

   - Я - виноват?! - Аши удивлён до дна души. - В чём?!

   Рами сжимает и разжимает кулак. Говорит - почти зло:

   - Всё - ты. Всё - от тебя. Ты разбил Хагиму. Из-за тебя пришёл вампир. Ты же и убил его, ты привёл Хагиму в ярость. Почему тебя не принесли в жертву Хагиме, Аши?

   - Я должен был дать себя убить? - спрашивает Аши. У него не укладывается в голове.

   - Ты должен был! - режет Рами. - Хоть бы раз ты сделал то, что нужно! Но ты ведь колдовал, ты звал те чары, которые дали тебе буйволов...

   - Как поживают буйволы? - перебивает Аши. Ему вдруг смешно. - Хорошее приданое у Шорши?

   Рами запинается.

   - Хорошо... Буйволицы стельные... - и его щёки заливает краска.

   Аши усмехается.

   - Продолжай. Отчего же ты замолчал?

   - Ты ведь наслал гнев джунглей на дворец правителя? - говорит Рами, снизив тон. - Те парни из окрестных деревень - и из нашей - что служили правителю, что успели бежать - говорят, что дворца больше нет. Что джунгли взяли его за несколько дней - и никто, даже отмеченный жрец из Хагимагдаша, ничего не смог сделать. Говорили, что джунгли прошли дворец насквозь. Что лианы заплели его до крыши. Что слоны растоптали цветник и разнесли все ограды в щепки. Что чёрный тигр-людоед прыгнул на правителя из кумирни Хагимы и откусил ему лицо. Что мясные шершни напали на отмеченного жреца, и жрец умер в ужасных муках, съеденный их личинками заживо...

   - Джунгли не любят Хагиму, - говорит Аши. - Теперь в деревне веселее?

   - Неизвестно, каким будет новый правитель, - говорит Рами. - Может, хуже во сто крат, почём тебе знать? Те, кто служил нынешним мертвецам, получали плату золотом, они жалеют о месте...