Из джунглей

   Аши останавливается.

   - Ты шутишь, - говорит он, качая головой. - Вы все, существа с других ступеней бытия, смеётесь надо мной. Божества играют мной, как дети - пёстрым стеклянным шариком. Как я могу лечить бога, отца дхангу, если я не способен утишить боль в собственной разбитой ноге? Я не умею лечить даже обычных людей!

   - Ты всё поймёшь, - говорит Чонгра. - Ты ведь не боишься джунглей?

   Нет, Аши не боится. И он идёт за Чонгрой вглубь мёртвого города, думая, что слова-то неверные, город - живой, только уже не принадлежит людям. Город полон чуждой для человека жизни. От его прежних обитателей не осталось даже костной пыли, но новые - благоденствуют. Человеку тяжело видеть, как шустрая колючая крыса грызёт орех, сидя на опрокинутом алтаре, но крыса не понимает, ей всё равно, ей удобно и вкусно...

   Аши думает, что Чонгра ведёт его в храм. Так и есть. Но не в тот, который обитаем только тенями умирающих божеств, сумраком, мокрицами, сверчками и крысами. Аши видит Храм Тадзида - и поражается так, что ноет сердце.

   Храм стоит на холме. Корни, выступая из заросшей мхом почвы, подставляют себя под ноги, как ступени. Стволы деревьев, сплетаясь и ветвясь, образуют стены храма, сквозные - с чистым солнцем, падающим золотыми остриями сквозь просветы в листве. И всё пространство между древесных стволов, увитое лианами, в нежных цветах, спрятавшихся в полутень от зноя джунглей, в шелесте и шёпоте веток - наполнено чем-то особым, невидимым, как запах, но ощущаемым, как запах, холод, жара или туман, всем телом. Волоски встают дыбом на руках Аши. По его спине от затылка скатывается волна озноба.

   - Войдём, - говорит Чонгра.

   Аши входит под шелестящую сень. В храме прохладно и свежо. Неслышная музыка наполняет Аши до дна души - и ночная усталость стекает с него, как вода. Солнечные лучи тёплыми пальцами скользят по его лицу. Дхангу остаются снаружи, только Чонгра сопровождает Аши внутрь, смотрит настороженно, золотые глаза печальны.

   - А где Тадзид? - спрашивает Аши шёпотом. Говорить здесь громко у него не хватает духу.

   - Он не встаёт, - скорбно говорит Чонгра. - Он очень болен. Ты подойдёшь к нему - не бойся того, что увидишь.

   Аши идёт. Густой занавес из тонких зелёных нитей, похожих на побеги камнеломки, в мелких розетках и крохотных цветах, делит храм надвое. Аши отодвигает эту живую завесу.

   И видит нечто вроде трона, образованного корнями величественнейшего дерева. Корни бережно, как руки матери, держат распластанное на них тело дхангу, одетого в зелёную рубаху. Дхангу с трудом приподнимает голову, чтобы встретиться с Аши взглядом золотых страдающих глаз. Засохшие побеги повилики на голове дхангу - вот-вот рассыплются в сенную труху.

   И Аши содрогается.

   Настоящее золото, сияющее золото, вросло в тело дхангу, разъедает его, как проказа. Щека Тадзида, скула, подбородок - как неровная поверхность золотого самородка, в буграх и впадинах. Золото наполовину сомкнуло его губы. Кожа в тех местах, где золото врезается в неё, растрескалась и кровоточит.

   А золото, как злокачественная опухоль, сползает на шею Тадзида, уходит под рубаху. Аши смотрит на его руки: одна - сухая птичья лапа дхангу, другая - грубое изваяние из золота. Голое колено левой ноги - тяжёлый ком золота, уродливый, как болезненный нарост на старом дереве. Золотые нити врезаются в плоть. Капли тёмной крови сочатся по голени.

   - Что это?! - шепчет Аши в ужасе. - Вы ведь так любите золото...

   Чонгра качает головой.

   - Разве это наше золото? Аши, разве ты не понял: наше золото - сгущённое солнце, наши изумруды - свет светляков, собранный в пригоршню, наш шёлк - зелень листьев из джунглей. Разве ты не видишь разницы? Эта чума - проклятие Хагимы. Золото, которым платили за убийства, золото, которым оплачивали насилие, золото, которого стоила кровь - вот что это такое. Это вы, люди, помогли Хагиме и дали ей силу против нашей, - говорит Чонгра с упрёком. - Это вы давали золото за убийства. Это вы убивали за золото. Убийство, борьба - часть жизни, хищники охотятся, вьюнок ползёт вверх по стволу, росянка ловит насекомых, буйволы убивают траву. Но зачем, зачем вы убиваете за золото?

   Аши не знает, как объяснить. Его сердце болит от сочувствия и тоски. Аши садится рядом с троном или ложем Тадзида, осторожно касается его живой руки. Рука Тадзида лихорадочно горяча. А от прикосновения к божеству джунглей на душу Аши обваливается ливень воспоминаний.

   Потрескавшаяся пыльная стеклянная картинка: Тадзид во славе, цветущий дух джунглей. Непобедимые джунгли, враждебные людям. Лианы, ломающие решётку в каземате. Бутон, ударившийся о морду чёрного тигра. Вампир, скользящий по ночной деревне. Сонм бабочек вокруг руки Чонгры. Стадо слонов, несущееся, вытаптывая посевы. Нашествие мышей. Трупы в канавах. Улыбающаяся Хагима...

   - Я ничего не понимаю, - говорит Аши. - Я не понимаю, кто прав, кто виноват в этой войне. Мы для джунглей - часть самих джунглей, да? Не больше и не меньше? Или как?

   Живая скула Тадзида дёргается, но из-за золота на губах он не может ничего сказать. Говорит Чонгра.

   - Нет, - говорит она. - Вы уже не часть джунглей. Вы - огонь и железо. Но народ джунглей всё понимает: жизнь - вечное сражение. Мы понимаем смысл этой войны, мы и убийства понимаем, потому что живое часто убивает, чтобы выжить. Мы не понимаем одного: почему - себе подобных и за золото? Это - гнусные чары Хагимы? Почему большинство из вас стоит поманить золотом - и вы пойдёте умирать или убивать? Как золото гасит ваш разум?

   - Ты же знаешь, - говорит Аши. - Человек надеется купить на золото хорошую жизнь для своих близких.

   - Тебе нужно было купить хорошую жизнь, - кивает Чонгра. - Твоя жизнь и жизнь твоих близких была очень тяжела. Тебе нужно было моё золото, ты ненавидел меня, тварь из джунглей. Но ты меня не убил. А люди, которые живут хорошо, у которых большие дома, много еды, великолепные одежды, юные и красивые женщины - убивают за золото своих близких. Почему? Почему?

   В влажных страдающих глазах Тадзида - тот же вопрос.

   Аши хватается за голову.

   - Не знаю, - говорит он в тоске, закапываясь пальцами в волосы. - Не мучайте меня. Я не божество, я не понимаю других людей, я и себя-то не очень понимаю. Лучше скажите... скажи мне, Чонгра, что я могу сделать, чтобы облегчить его боль? Я обязан Тадзиду - и вам всем. Я знаю, что он - сила джунглей, что вы - враги нам... или соперники, по крайней мере... что желание Тадзида превратит вспаханные поля в джунгли, мою деревню в джунгли... Но мне почему-то кажется, что ему нельзя болеть, нельзя умирать. Без него будет что-то хуже.

   - Без него будет власть Хагимы, - говорит Чонгра. - Ты ведь понимаешь смертепоклонников? Жаль, что ты не видел город Хагимагдаш. Но ты ведь слышал о нём? Всё, что говорят - правда. Джунгли далеко, людям нет нужды сражаться с ними - они грызутся за скудный кусок между собой. Они, эти люди из города, всегда голодны, даже когда у них есть еда, и ненавидят друг друга, потому что им кажется - у другого кусок жирнее. Трупы в канавах и золото, которым оплачивают смерти. Это может быть везде. И пойми: желание Тадзида превратит вспаханные поля в джунгли, но и ростки проса и пшеницы поднимаются на полях из сердца Тадзида...

   Аши выдыхает.

   - Что мне делать? - спрашивает он спокойнее.

   Чонгра берёт с корня, свёрнутого спиралью в поставец, холщовую сумку. Аши вдруг узнаёт эту сумку и тянет руку. Чонгра отдаёт ему его собственные инструменты: молоточки, долотца, формы для обработки меди...

   Под сумкой лежит несколько листов меди, приготовленных для чеканки. Аши гладит их пальцами и вдруг, вещим разумом Тадзида, понимает: это медь Хагимы. Из этой меди он должен был сделать ей чаши для крови. Какая юркая тварь из народа джунглей пробралась в храм Хагимы и украла эти листы - он не знает, да ему и всё равно.