Страница 33 из 78
Сталин:
— Напрасно вы упорствуете. Вы не понимаете политической необходимости нанесения немедленного удара по Будапешту.
Малиновский:
— Я понимаю всю политическую важность овладения Будапештом и для этого прошу пять дней…
Сталин:
— Я вам категорически приказываю завтра же перейти в наступление на Будапешт.
Малиновскому пришлось отдать приказ командующему 46-й армии о переходе с утра 29 октября в наступление на венгерскую столицу.
Не имея достаточных сил и средств, наступление осуществлялось медленно, противник сумел перебросить на угрожаемое направление свои резервы.
Вместо обещанных восьми дней, как предлагал командующий фронтом, операция по овладению Будапештом продолжалась три с половиной месяца и закончилась лишь 13 февраля 1945 года.
В Приказе Верховного Главнокомандующего от 13 февраля 1945 года, обращенном к маршалам Малиновскому и Толбухину, указывалось: «Войска 2-го Украинского фронта при содействии войск 3-го Украинского фронта после полуторамесячной осады и упорных боев в трудных условиях большого города сегодня, 13 февраля, завершили разгром окруженной группировки противника в Будапеште и тем самым полностью овладели столицей Венгрии городом Будапешт — стратегически важным узлом обороны немцев на путях к Вене…»
Теперь в Венской операции главную роль выполняли войска маршала Толбухина. Фронт маршала Малиновского взаимодействовал частью своих сил, а именно 46-й армией.
Часть вторая БОИ ЗА ВЕНУ
У СЕКЕШФЕХЕРВАРА
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Володя Порубилкин
Весь день я с утра и допоздна пробыл на полигоне, проводя ротные учения с боевой стрельбой. Только вечером вернулся в штаб. Не успел расположиться, как явился командир первой стрелковой роты Володя Порубилкин.
— Кончай дела! Забыл, что у меня день рождения? Я же тебя предупреждал! Давай, давай, закругляйся!
— Приду, за подарком только схожу на квартиру.
Подарок я приготовил знатный: финский нож с наборной рукоятью, который привез из Карелии.
— Быстрей, сейчас ко мне приглашенные подойдут, — назидает Порубилкин.
С Володей мы друзья. Встретились больше года назад. Прибыл он в батальон из госпиталя, после ранения. Высокий, стройный, неунывающий. Улыбаясь, обнажал металлические зубы. Свои потерял в Сталинграде, в ночном бою.
В прошлом мы с ним командовали ротами противотанковых ружей. Вначале между нами пролегло то скрытое соперничество, какое обычно бывает у соседей. Если на совещании командир говорил, что «в роте Порубилкина внутренний порядок на высоте», то я это принимал за упрек и понимал, что в моей роте хуже. А потом уж из кожи лез, чтобы навести такой же порядок у себя.
Когда командир отмечал мою роту, Володя с трудом сохранял равнодушие.
Однажды он попросил помочь ему разобраться в устройстве противотанкового ружья новой конструкции:
— С «дегтяревкой» я еще под Сталинградом воевал, а эту пищаль только сейчас увидел. И никакой инструкции нет.
Бились вдвоем весь вечер, покамест не изучили новый образец.
— Пойдем ужинать ко мне, — предложил он, когда мы, покончив с ружьем, вышли из казармы. — Все равно в столовую опоздали. А хозяйка сговорчивая: картошки поджарит…
На улице Порубилкина неожиданно окликнула девушка.
— Знакомься, это Татьяна, моя невеста.
Девушка под стать Володе: высокая, стройная, с тугим пучком каштановых волос.
Ужинали втроем, потом пошли провожать Татьяну. И опять черный бес зависти зашевелился в душе, когда я оставил их вдвоем.
На вечере дня рождения были не только офицеры, но и девушки из армейского госпиталя, эшелон которого нас обгонял в пути. Мой приятель оказался в центре их внимания. А одна, медсестра Маринка все время была рядом с ним.
Без конца пели. Выпили, конечно. Было шумно, весело.
От вина закружилась голова. Я вышел. На землю опускалась плотная мгла. Рядом, переговариваясь, прошли два солдата. Резко громыхнуло ведро, залаяла собака.
С улицы послышались торопливые шаги. Скрипнула калитка.
— Это вы, товарищ старший лейтенант? — Передо мной стоял Забара, ординарец. — Вас вызывает командир батальона. Приказал немедленно прибыть.
Набросив шинель, бегу в штаб. Затянутый ремнями, с полевой сумкой на боку, Белоусов говорит в трубку телефона. Увидев меня, зажал ладонью микрофон:
— Сыграли тревогу! Через час отчаливаем! Свистай всех ротных.
В ту же ночь наш батальон покинул городок…
После нескольких переходов мы подошли к Будапешту. Дул холодный ветер, падал густыми хлопьями мокрый снег. У моста через Дунай одинокой точкой светился фонарь сапера. Слышно было, как о понтоны плескалась упругая волна. Впереди полыхала заревом Буда — западная часть города. Горели десятки домов. Обгоняя нас, катили автомобили с орудиями, минометами, зачехленными «катюшами».
Впереди нашей колонны капитан Белоусов. Шаг у него широкий, степенный.
На привале он первым делом закуривает. Долго чиркает по коробке, но отсыревшие спички не зажигаются.
— Закурите от моей адской машинки, — предлагает рядовой Артемьев.
Он бьет стальной пластинкой по камню, ловко высекает искру и раздувает тлеющий огонек на фитиле.
Об Артемьеве солдаты говорят, что он «и жнец, и швец, и на дуде игрец». Отличный радист, он еще искусный сапожник, плотник. Никто вкуснее его не приготовит из концентрата кашу. Кажется, нет такого дела, которого бы он не знал.
Курим торопливо, зажав папироски в кулак. Привал, как всегда, короток. А вокруг комбата солдаты.
Сыплются вопросы о Втором фронте, о том, как идут дела на Берлинском направлении. Спрашивают, что нового на Родине.
Вскоре опять шагаем. Курс на Секешфехервар. За взводом связи идет первая стрелковая рота. В голове ее Порубилкин.
— Как дела, Володя?
— Лучше всех!
Он никогда не унывает.
— О черт! Кажется, в голенища вода полилась! — слышится из рядов дурашливый голос.
— А ты ноги выше поднимай!
Вот догоняет строй рядовой Глухов. За спиной снайперская винтовка. Из нее он уложил в Карелии восемнадцать гитлеровцев.
За стрелками идут бронебойщики. Левофланговым шагает рядовой Семихов. Скромный с виду, даже немного застенчивый, в бою он неузнаваем. Лезет в самое пекло. При форсировании Свири дважды под сильным огнем переправлял через реку солдат. Прямым попаданием снаряда лодку разнесло, солдат уцелел чудом. Вплавь добрался до берега, взял другую лодку и переплыл на ней.
— Ты минутами не разбрасывайся, — слышу голос солдата Василькова. — Из них часы складываются.
Этот плотный крепыш — солдат бывалый. Мне рассказали удивительную историю, случившуюся с ним зимой сорок второго года. Десантникам, в числе которых находился Васильков, предстояло выброситься в тыл врага и захватить аэродром. Ночью самолеты взлетели, а к рассвету приблизились к цели.
— Приготовиться! — прозвучала команда.
Отсчет времени велся на доли секунды. Промедлить с прыжком значило задержать остальных, а задержка при десантировании недопустима. Самолет летит, преодолевая каждое мгновение десятки метров, если опоздать, то в воздухе отнесет на сотни метров и после приземления придется долго действовать в одиночку, прежде чем найдешь товарищей.
По команде «пошел!» нырнули первые десантники. За ними еще и еще… и вдруг стоявший у двери летчик метнулся к Василькову, отшвырнул его от двери.
— Смотри!
Солдат оглянулся и замер. На полу, у ног, лежал белый купол парашюта. Неосторожным движением сосед, а может и сам Васильков, выдернул шпильки, что замыкали клапаны, ранец открылся, и купол вывалился из него.
Летчик махнул рукой, указывая, чтобы Васильков ушел в глубь корабля. Прыгать нельзя. Легкий шелк может в воздухе во время прыжка опутать тело десантника или зацепиться за стабилизатор самолета.