Страница 21 из 25
Смеркалось. Густые сумерки окутали усадьбу. Освещённые окна особняка отразились в зеркальной глади пруда. Тяжёлый вздох вырвался из груди. Как хотелось быть там, иметь возможность хотя бы просто смотреть на него, на даже такой малости Вера была лишена. Она и впрямь ощущала себя Золушкой, которой злая мачеха разрешила прийти полюбоваться на бал через окно. «Довольно! - поднялась со скамейки Вера. – Довольно тешить себя пустыми мечтами и фантазиями. Завтра даже не взгляну на него», - пообещала она самой себе.
Осторожно ступая по неосвещённой тропинке, девушка добралась до флигеля. Горничная уже побывала в её комнате и оставила на столе керосиновую лампу, прикрутив фитиль так, что источаемого света хватало только на то, чтобы не наткнуться на мебель.
Вера думала почитать перед сном и потому сделала свет лампы поярче. Переодевшись ко сну, она забралась в постель и открыла книгу. Однако мысли были столь далеки от злоключений Робинзона, что вновь и вновь перечитывая знакомые строки, она совершенно не вникала в их смысл. В раздражении захлопнув книгу, Вера укрутила фитиль и улеглась в постель. Полна луна светила прямо в окно, но девушка не стала задёргивать портьеры. Тоска невыносимая и безысходная охватила всё её существо, слёзы подступили к глазам. Уткнувшись лицом в подушку, Вера тихо всхлипнула. Отчего же так больно сердцу? Отчего тоска такая навалилась? За что Господь послал ей такое испытание, как любовь безответная и безнадёжная? Душа мается, завыть хочется в голос. Как же жить со всем этим? С улицы послышался лай собак, которых сторож спустил на ночь из псарни в парк. Стало быть, поздний ужин завершился.
После того как все покинули столовую, Елизавета Петровна поднялась в свои покои. Старая княгиня была весьма обеспокоена и недовольна собой. Наблюдая за ужином за графом Бахметьевым и своей снохой, Уварова пришла к неутешительному выводу, что, похоже, она поторопилась с затеянной авантюрой.
Интерес, который демонстрировал на протяжении всего вечера Георгий Алексеевич к младшей дочери генерала Епифанова, не остался незамеченным. Ольга ревновала и, пытаясь унять злость, пила шампанское один бокал за другим. Во хмелю она становилась все более несдержанной. Громко смеялась, запрокидывая голову назад и демонстрируя всем изящную точёную шейку и белоснежные ровные зубы. Николай Васильевич, напротив, с каждым часом все более мрачнел, но не сделал ни единой попытки одёрнуть супругу.
Олеся мило краснела и опускала глаза, всякий раз, когда замечала адресованный ей взгляд графа. Генеральша уже мысленно прикидывала: сколько гостей стоит пригласить на свадьбу и где её играть в столице или в имении, а лучше бы в Бахметьево, тогда и расходов меньше будет. Ещё бы! Породниться с Бахметьевыми! Натали дулась и весь ужин просидела с постным лицом, втихомолку завидуя сестре.
Добравшись до своей спальни, старая княгиня поманила к себе горничную:
- Ты письмо, что я тебе дала уже отнесла? – тихо поинтересовалась она.
- Всё как вы сказали, ваше сиятельство, - также тихо ответила Дуняша. – Едва граф ужинать ушёл, тотчас и отнесла.
- Плохо! – вздохнула княгиня.
Дуня, не понимая недовольства хозяйки, нахмурилась.
- Поторопилась я, - ворчливо заметила старая дама. – Ты вот что! С гувернантки завтра глаз не спускай и с графа тоже. Коли заметишь чего, сразу мне скажи.
- Как прикажете, барыня, - пробормотала Дуняша, помогая княгине переодеться ко сну.
Елизавете Петровне не спалось. Вздыхая и ворочаясь с боку на бок, княгиня размышляла о том, стоит ли предупредить Верочку или все же положиться на случай. Уж коли Бахметьев столь явно заинтересовался Олесей, так может, и на письмо это никакого внимания не обратит. К тому же признаваться в том, что затеяла столь безнравственную интригу, Елизавета Петровна вовсе не желала. Промучавшись до полуночи бессонницей, Уварова решила довериться провидению.
Граф Бахметьев напротив был очень доволен собой. Похоже, что никто из присутствующих на ужине у княгини Уваровой более уже не сомневался в том, что он воспылал страстью к младшей барышне Епифановой. Безусловно, весь этот спектакль был разыгран лишь для одного зрителя, вернее зрительницы. И судя по её реакции, роль удалась как никогда. Даже его маменька поверила в истинность происходящего. Лидия Илларионовна успела шепнуть сыну, пока он провожал её до отведённой ей спальни, что всегда считала Олесю вполне подходящей партией для него. Она также намекнула, что неплохо было бы пригласить всё семейство Епифановых по осени в Бахметьево. Тем более она слышала о том, что Андрей Павлович страстный охотник, а на озере в Бахметьево в этом году уток развелось в изобилии.
Проводив маменьку, Георгий Алексеевич отправился к себе. Камердинер помог ему снять парадный мундир и переодеться ко сну. Граф собирался выкурить перед сном сигарету. Золотой портсигар лежал на туалетном столике, где он его и оставил перед ужином, но под ним появился запечатанный конверт без подписи. Повертев в руках послание, Бахметьев сломал восковую печать и развернул сложенный вчетверо лист. Пробежав глазами несколько строк, Георгий Алексеевич нахмурился. Почерк был ему незнаком, а письмо было подписано лишь инициалами В.В.
«…Я бы всей душой желала увидеться с вами. Когда всё завершится, я буду ждать вашего визита…» Перечитал он вновь и положил записку на стол. «Кто же эта таинственная В.В.? И каким образом письмо попало в спальню?» - взяв из портсигара сигарету, Бахметьев вышел на балкон, чиркнул спичкой и вдохнул горький табачный дым. Внезапно его озарило: «В.В. – Воробьёва Вера!» Ведь именно так зовут гувернантку Уваровых.
Бахметьев вгляделся в ночную тьму, туда, где светилось одно единственное оконце в старом флигеле. Сердце забилось вдруг часто и неровно, жаром окатило от макушки до пят, даже ладони сделались влажными. Прикрыв веки, он словно воочию увидел нежный овал лица, льняные кудряшки, выбившиеся из-под шляпки, сердито поджатые пухлые губы. Сигарета дотлела и обожгла пальцы. Выругавшись, Георгий Алексеевич выпустил из рук окурок и вернулся в спальню.
Зная о его привычках, старуха Уварова позаботилась о том, чтобы на столике стоял полный графин с бренди. Вытащив пробку, Бахметьев наполнил бокал. Крепко обхватив его длинными пальцами, Георгий Алексеевич сделал большой глоток. Приятное тело разлилось в груди. Опустившись в кресло, граф повертел в руках бокал, наблюдая за игрой света в янтарной жидкости. Лёгкая улыбка скользнула по губам: «Верочка, милая и наивная. Совершенно неискушённое и неиспорченное создание». Мысль о том, что она неравнодушна к нему была приятна. Но определённо, игра не стоит свеч. Дать ей того, чего она ожидает он не может, а на меньшее она сама не согласится. «Стало быть, записку следует уничтожить и забыть о ней, будто её и не было. А, жаль», - вздохнул Бахметьев. При мысли о том, что он мог бы держать её в объятьях, целовать, шептать в маленькое аккуратное ушко слова любви, сладко перевернулось в груди сердце.
Георгий Алексеевич потушил лампу и лёг в постель. Не спалось. Сон, как рукой сняло. Приятное возбуждение бурлило в крови, память услужливо напоминала о каждом мгновении случайных встреч. «Хороша! – вздыхал Бахметьев, - Хороша, даже когда сердится, а уж когда улыбается…».
Встретив её нынче в передней, он намеренно постарался не обращать на неё внимания, а тут эта записка. Чем больше он думал о ней, тем быстрее грозили испариться все его благие намерения, относительно скромной гувернантки. «Но неужели не согласится? – вопрошал он сам себя. – Неужели лучше прозябать в гувернантках? Снять дом в Петербурге, окружить роскошью в обмен на её благосклонность. А как же Олеся? – тотчас напомнила неугомонная совесть. – Но ведь Олесе вовсе не обязательно знать о том», - возразил он сам себе.
То была последняя мысль перед тем, как сон всё же сморил его.
Георгию Алексеевичу показалось, что утро наступило возмутительно быстро. Он совершенно не выспался и был в отвратительном расположении духа. Памятуя о данном Олесе накануне прошлой ночи обещании, Бахметьев собрался на прогулку в парк.