Страница 78 из 91
"Зачем я к нему пристаю? — задал самому себя вопрос Ионов. — Сидит и сидит. Порядок не нарушает и ладно".
Петр Георгиевич, отдав документ, уже хотел развернуться и идти домой, но тут анэкклисиат спросил:
— А вы что‑то хотите купить, брат?
Куратор вновь посмотрел на бесцерковника. Тот улыбался. Но не блаженно и не приторно, и не добро, и не заманивающе, как вроде бы должны улыбаться сектанты, а с насмешкой. Еле уловимой, почти незаметной, но все же цепляющей за живое внимательного собеседника. Доля скепсиса в глубинах веры, будто специально показанная наблюдательному человеку. Крючок, мимо которого пройдут многие, но который заденет именно того, кто нужен.
— Вряд ли у вас есть то, что мне понравилось бы, — медленно произнес куратор, взяв наугад одну из увесистых книжек.
На обложке был рисунок: человек, прикованный к каменному кресту. Над ним кружил орел. У человека был разорван живот, из которого ошметками свисали окровавленные внутренности. Мученик, стиснув зубы, смотрел вверх, в небо. Мышцы его напряглись, силясь порвать стальную цепь, а лицо искривилось от невыносимой боли, но в глазах читались лишь вызов и презрение.
Петр Георгиевич перевел взгляд на название книги: "Рассуждения трех праведников о Спасителе нашем Иисусе Христе, о Прометее Богоборце и о словах Святого Лаврентия".
"Интересное совпадение, — подумал Ионов, — или…"
— Сколько же стоит эта книга, — спросил куратор, пристально глядя в глаза бесцерковнику.
— Она стоит все ваши горечи, все ваши сомнения и всю вашу боль, брат.
"Понятно, вербует в свою секту", — разочарованный Петр Георгиевич бросил книгу на стол, развернулся и зашагал к своему подъезду.
— Я мог бы вам рассказать историю о трех братьях, которые написали эту книгу после разговора со святым Лаврентием, — сказал вдогонку куратору анэкклисиат.
— Нет, братец, спасибо, я уж как‑нибудь сам, — ответил, не оборачиваясь, Ионов.
Как только Петр Георгиевич зашел в квартиру, автоматически зажегся тусклый свет. Куратор никогда не любил яркое освещение. А сегодня тем более — полутьма и пустые комнаты как нельзя лучше соответствовали настроению. Разувшись, Ионов направился в спальню, в которой тут же вспыхнула неоновая лампочка. Он подошел к тумбочке, коснулся пальцами будто сделанного из темного стекла размерами с небольшую дыню гологенетатора. Тот озарился приятным глазу зеленоватым светом, а затем над тумбочкой появился портрет дочери. Она нежно улыбалась и смотрела куда‑то вдаль, не замечая своего отца. Она была совсем молода и невероятно красива.
— Аиша, доченька моя, прости меня… — Петр Георгиевич потупился, словно разговаривал с настоящим живым человеком и повторил тихо — тихо:
— Прости меня…
Думал ли тогда, тридцать с лишним лет назад, молодой страж о том, что будет встречать старость в добровольном одиночестве? Несмотря на жену, трех детей, если считать приемную Аишу, и внуков, несмотря на коллег, друзей и соратников. Несмотря на успех и безбедную жизнь. Может, крест служителя Ордена оказался неподъемен? Может, стоило выбрать иной путь? Воспользоваться правом на отказ? Что мешало прожить иначе жизнь?
Петр Георгиевич сел в кресло возле кровати, посмотрел на свое отражение в ультранетовском зеркале и приказал киберкону погасить свет. Он всегда так делал, когда оставался наедине с собственными тяжелыми воспоминаниями. Ионов часто отправлял жену на другую московскую квартиру, в Астрахань, в Крым, в Вольный город Одессу, куда‑нибудь подальше от себя, чтобы погрузиться во тьму одиночества, где его никто не потревожит, где можно вновь и вновь созерцать стройный женский силуэт и разговаривать с той, которая подарила Аише жизнь…
Тридцать с лишним лет назад в одном из домов далекого итальянского города Перуджа он точно также сидел в кресле и ждал ее. В ногах стоял небольшой чемоданчик. Кожу лица и рук жег наномаск — что‑то переборщили гримеры при изменении внешности. Но на душе было противоестественно спокойно. Как будто нутро погрузили в ледяную колодезную воду. Молодой Петр Ионов сосредоточенно вслушивался в окружающее пространство. Он знал, что не дрогнет и выполнит свою миссию до конца. И не из‑за химических препаратов, которые ему ввели, не из‑за бесчисленных фото- и видеоматериалов, показывающих бесчеловечную жестокость террориста номер один Джахангира Байсангурова. Нет. Просто слишком важное и ответственное задание, при котором нервы — слишком большая роскошь.
Он почувствовал ее приближение за полминуты до того, как щелкнул замок, и открылась дверь. Она вошла в коридор — невесомая и жизнерадостная. Она еще не знала, что превратилась в жертву обстоятельств.
— Maria M‑diciassette, accendi la luce, — сказала она, но киберкон не отреагировал, и в квартире по — прежнему царила полутьма.
Озадаченная, она повторила команду и в ответ ей была тишина. Молодая женщина в хиджабе, длинном платье и сумочкой в руках прошла в комнату, не заметив сидящего в кресле стража. Петр почувствовал легкий аромат духов, всколыхнувший на мгновение ледяную колодезную воду, в которую было погружено нутро разведчика. Однако холодная сосредоточенность быстро погасила гормональное волнение.
— Maria M‑diciassette, accendi la luce, — опять произнесла она.
Ионов поднялся с кресла и, не узнав собственного голоса, заговорил:
— Киберкон не работает, Зулихан.
От неожиданности женщина вздрогнула, повернулась.
— Кто вы? — спросила она. Скорее удивленно, нежели испуганно.
Петр внимательно посмотрел ей в глаза…
Красивые глаза…
невероятно красивые…
И снова что‑то всколыхнулось внутри него. Затрепетало, заставив сжаться сердце. Ионов сделал глубокий вдох и подавил слабость.
— Я приехал из Советской Конфедерации, — медленно произнес он, — к тебе приехал, Зулихан Махмудова, урожденная Байсангурова.
— Послушайте, — строго сказала она, — если вы от отца, то я уже много раз говорила, что мне не нужна его помощь. Я живу своей жизнью…
— Я приехал не от него, а из‑за него, — перебил женщину Петр.
— Из‑за него?
— Из‑за него. Из‑за того, что он творит на нашей земле.
Лицо Зулихан мгновенно искривилось гримасой ненависти и отвращения.
— Вы чекист? — почти прокричала она. — Убирайтесь вон!..
— Тише, Зулихан, — Ионов приблизился к женщине на расстояние вытянутой руки и угрожающе прошептал:
— И не вздумай дурить, это в твоих интересах, — страж подошел еще ближе, — в твоих интересах и интересах славного мальчика по имени Джохар и хорошенькой девочки по имени Аиша, которые сейчас беззаботно играют в детском саду на улице Америго Веспуччи.
Губы женщины дернулись, она отступила на один шаг.
— Вы не можете… — чуть слышно произнесла Зулихан.
— Мы можем, — возразил Ионов, — мы можем сделать все, что делал и делает твой дорогой папа. А он учинил много зверств. Поэтому сядь, — страж указал на кресло, возле которого стоял чемоданчик, — и успокойся, Зулихан, я хочу с тобой поговорить. Пока что просто поговорить.
Женщина подчинилась. Губы ее были плотно сжаты, в глазах теперь читался смутный страх. Она еле сдерживалась, чтобы не зарыдать. И все равно оставалась потрясающе красивой!
Отогнав желание дотронуться до роскошных черных локонов, показавшихся из‑под сбитого набок хиджаба, Ионов продолжил:
— Шесть дней назад автобус, возвращавшийся в Краснодар с экскурсии, был расстрелян. Погибло двадцать три ребенка в возрасте от девяти до двенадцати лет. Представляешь, Зулихан, какая трагедия, сразу двадцать три ребенка хоронили…
— Я не видела отца много лет, — попыталась возразить она, — я не имею к нему никакого отношения, я живу в другой стране…
— Двадцать три матери рыдали у гробов, — Ионов не слышал женщину, он говорил с нажимом и затаенной яростью, так было нужно, — представляешь, Зулихан, какое это горе для матери потерять ребенка?.. Нет, ты не представляешь этого. Чтобы это понять, нужно увидеть мертвыми своих детей, маленького Джохара и славненькую Аишу.