Хороший человек

Катержина знала, что Мадла очень постарается, чтобы угодить хозяйке, и потому вполне удовлетворенная оставила там Мадлу. Однако вскоре Мадла узнала, что не все то золото, что блестит, и не все свято, что кажется святым. Под внешней благовоспитанностью, ласковостью и чувствительностью часто кроются невероятная грубость, жестокость и душевная пустота. Такой оказалась хозяйка, у которой Мадла служила.

В обществе перед незнакомыми людьми не было дамы более отзывчивой и доброй, дома же она была совсем другой.

Мадла сразу почувствовала разочарование. Обычная прислуга была бы довольна, потому что еды вполне хватало, работы не так уж много, платили прилично, но чувствительная Мадла предпочла бы больше работать, меньше есть и служить у ласковой, доброй хозяйки. А эта хозяйка ни доброй, ни ласковой не была. В первый же день Мадла услышала столько ругательств и проклятий, что волосы у нее дыбом встали. За всю свою жизнь дома в деревне она такого не слыхала. Даже деревенский пастух так не ругал отбившуюся от стада скотину, как ругалась эта госпожа. Вторая прислуга над хозяйкой, разумеется за ее спиной, смеялась, Мадле же стало страшно. Но она молчала. Привыкшая дома за работою напевать, первое время она несколько раз затягивала свою любимую «Ах, нету тут, нету...», отчасти чтобы на сердце легче стало, отчасти чтобы работалось веселей. Как-то ее услышал хозяин и сказал хозяйке:

— У нас еще не было такой веселой, красивой и порядочной прислуги, цени ее!

Бедняга, лучше бы он этого не говорил, супруга тут припомнила ему все! С той поры жить Мадле стало еще хуже. Когда она однажды нечаянно запела снова, прибежала хозяйкина дочка передать, чтобы Мадла не скулила, мама, мол, этого не любит. Мадленка вспыхнула, слезы выступили у нее на глазах, и она умолкла, как жаворонок, врасплох застигнутый морозом. А ведь пела она такие прекрасные песни, и голос у нее звенел словно колокольчик... Ах, Гаек бы слушал ее целый день!

Хозяйка все держала под замком и выдавала продукты в обрез, даже хлеб, что Мадлу удивило больше всего. Уходя куда-нибудь, хозяйка запирала все шкафы, а ключ от комнаты брала с собой. И Мадла всегда вспоминала, как у них вся деревня уходила в поле, заперев дома со всем добром на одну только щеколду, и никогда ничего не пропадало! Недоверие очень угнетало ее и особенно придирки — того мало, этого мало, сдачи не хватает. Разумеется, Мадла отстаивала себя, потому что это больно задевало ее, однако хозяйка гнула свое. Однажды, когда она в очередной раз терзала Мадлу, а та защищалась, хозяйка насмешливо заявила:

— Тебе ли бояться, ты же чешка, а перед чехом каждый гвоздь старается поглубже спрятаться.

— А некоторые стараются его вытащить, — обрезала ее вторая прислуга, тоже чешка, которую, хоть и была она грубой и вульгарной, сказанное задело. Хозяйка взвилась, словно ее шершень ужалил, и, повернувшись к прислуге, дала ей пощечину.

— Ах, ты меня бить, ты... ну, погоди, я тебе покажу чешку! — закричала прислуга, голосистая, крупная баба, и, схватив хозяйку, хотела ей отплатить тем же, но Мадла бросилась между ними и не дала ударить. Хозяйка кипела от злости не в состоянии вымолвить ни слова.

— Счастье твое, змея, что Мадла тебя выручила, а то бы я отучила обзывать воровкой, чтобы ты в другой раз никого не трогала и радовалась, что у тебя честная чешка служит.

Не притрагиваясь больше к работе, собрала свою одежду, показала хозяйке, что не взяла ничего из ее вещей, связала все в узел и, закинув его за спину, сказала:

— Мне за месяц полагается плата, но я ничего от тебя не хочу, отдай на молебен, чтобы господь бог отпустил грехи, на твоей совести их много!

Хозяйка кричала, что подаст на нее в суд, что она не смеет шагу отсюда сделать, но прислуга оттолкнула ее, попрощалась с Мадлой и, сказав напоследок, что она лучше пойдет кирпичи делать, чем у такой змеи служить, вышла за дверь.

От всего этого хозяйка расхворалась, но о причине болезни мужу не сообщила, так как он был человек справедливый и наверняка сказал бы, что так ей и надо. Хозяйка, в сущности, должна была благодарить Мадлу за то, что спасла ее от выволочки да еще ухаживала за нею, пока та болела, но хозяйка не считала нужным благодарить прислугу за что бы то ни было или проявлять по отношению к ней тактичность. Она считала это унизительным для себя. Даже детям позволялось разговаривать с Мадлой только о необходимом. Мать постоянно твердила им, что разговаривать с прислугой неприлично, что, кроме грубых слов, они от нее ничему не научатся.

В доме все было на немецкий лад, только вторая прислуга была чешкой да хозяйка немного говорила по-чешски. Пани Катержина думала, что таким образом Мадла быстрее научится говорить по-немецки, и надеялась, что хозяйка ей в этом поможет, но та лишь вначале объяснялась по-чешски, чтобы Мадла ясно поняла, чего от нее хотят. Как только Мадла немножко стала понимать по-немецки, хозяйка ей по-чешски слова не сказала, а если бывало девушка засомневается, так ли она поняла, хозяйка тут же ей говорила:

— Уж и этого запомнить не можешь, тупая чешская башка!

Вот такую школу проходила Мадла.

Иногда она подумывала, а не поступить ли как та служанка — собрать вещи и уйти. У нее иссякало всякое терпение. Чувство собственного достоинства и оскорбленная национальная гордость, о которых она не задумывалась дома, толкали ее на это.

Обычно, когда она вечером ложилась спать, ее одолевали раздумья. «Боже, — спрашивала она, — почему хозяйка ругает чешек так, словно их не мать родила, будто им не светит солнце, а бог не отец им? Почему она бранит нас, словно мы хуже других?» Так изливала она богу свою душу, но ее неискушенное сердце, искреннее по отношению к каждому, понятия не имело о вражде, которая губит народы.

Пани Катержина обо всем этом ничего не знала. Мадла рассказывать ей стеснялась, чтобы пани Катержина, не зная правды, не свалила вину на нее. Когда речь заходила о Мадле, хозяйка всегда говорила о ней так, будто за каждое слово платила золотом. Мадла боялась, как бы ее не сочли неженкой, а не справиться с трудностями считала стыдным. Ленке и Анинке тоже не жаловалась. Анинка была довольна своим местом, и Мадла думала, что та ей не поверит, а у Ленки всегда было столько разговоров о себе, что пока та рассказывала, Мадла забывала о своих огорчениях и, таким образом, поделиться ей было не с кем. Гаек? Гаек был единственным, кому бы она все рассказала, но он далеко, и приезд его зависел от того, когда наберется достаточно груза.

Первое время Мадла не хотела расставаться со своим костюмом, хотя бы уже потому, что ее об этом просил Гаек, но на улице люди смотрели на нее так, что каждый раз ей приходилось краснеть. Бедняжка думала, что либо у нее лицо в саже, либо в одежде что-нибудь не в порядке, пока старая Анча не объяснила ей:

— На вас смотрят так потому, что вы румяная и хороша собой, здешние девчата белые, как творог, да и костюм ваш очень вам к лицу.

Пани Катержина, когда Мадла сказала ей об этом, посоветовала костюм понемножку менять и носить его чуть по-городскому, тогда она не будет так бросаться в глаза. Но Мадла послушалась ее не до конца — заказала себе жакет, как у Анинки, да юбку удлинила. А прическу оставила ту же. И хотя ей так тоже шло, она предпочла бы ходить в своем деревенском костюме. Однако на улице на нее продолжали оборачиваться.

По пути на рынок Мадла всегда заходила в храм помолиться и всякий раз очень удивлялась тому, что люди прямо с корзинками и со всем чем угодно идут в храм, как через проходной двор.

Ближе всех от нее был храм святого Яна Непомука, покровителя чехов. Впервые она пошла туда как раз в день святого Яна. Ей вспомнилось, как дома в канун праздника пели у статуи святого под липами, как девушки украшали ее цветами. В Вене же в этот день праздника не ощущалось, словно были будни. Это показалось ей странным. В храм она отправилась с пани Катержиной и с Анчей. Там было полно народу.

Когда священник вышел из алтаря, к органу сел один из мужчин, бывших на хорах, — старый седовласый пан, заиграл знакомую мелодию святоянской песни, и по храму прокатилось ликующее: «Святой Ян, покровитель земли чешской!»