Страница 6 из 10
— Знаете, как называется?
Богуш сказал, что не знает.
— Ну так вот, называется это туранка, пастухи носят ее в горах, чтобы не заблудиться.
— И когда привидение в доме, туранку втыкают во все четыре угла у потолка, потом где главная дверь, под порог и на порог, тогда у привидения нет силы в доме, — добавила Зузула, показывая, что и она кое-что знает.
— А если привидение преследует кого-нибудь в безлюдных горах, лучше всего, как говорил мне наш пастух, вывернуться наизнанку, — поддержал разговор Зверка.
— Как это? — спросил с улыбкой Богуш. Зверка пояснил ему, что тот, кого преследует привидение, должен быстро вывернуть куртку или шубу наизнанку, чтобы привидение решило, будто это кто-то другой, и отстало.
Не задерживаясь дольше, они снова двинулись небольшой долиной вдоль ручейка, который, однако, вскоре пропал в горе, уйдя под землю. В этом месте они свернули с дороги и стали подниматься по лесным тропкам. Зверка счел, что так будет ближе, и пошел впереди, потому что хорошо знал дорогу. Богуш никогда бы не поверил, что таким путем, как они двигаются, можно дойти до места. Никаких примет дороги не было, хотя иногда казалось, что деревья образуют коридор, и под ними по мягкой, буйной траве легко шагалось. Но тут же путники оказывались снова в густом лесу среди высоких пихт и елей невероятной толщины. Им приходилось лезть по скалам, они падали в ямы, оставшиеся после корчевки, погружаясь в вязкий перегной, продирались сквозь густые заросли ежевики, путаясь в них, не раз перелезали через огромные, истлевшие стволы, карабкаясь на них и снова спускаясь на землю. И все же это была дорога, правда, знакомая только местным жителям. Зверка шел по ней уверенно, как у себя дома, но вела его не она, а деревья. Он осматривал их по обеим сторонам, отыскивая зарубки. Разбираться в них научил его отец, а отца, наверно, дед. И сам Зверка делал топориком засечки, там, где знак был неясным или помеченного ранее дерева почему-то не было. Преодолев крутой склон с буреломом, вышли на поляну, поросшую буйной зеленой травой, среди которой торчали замшелые пни.
— Здесь мы немного отдохнем и перекусим, ведь до пастбища еще час ходьбы, — предложила тетка, стряхивая с себя капли влаги, падавшие на нее с деревьев. Зузула тотчас сняла со спины корзину, а Зверка сразу зажег трут и, вырвав клок сухой травы, обернул ею трут, зажал между пальцами и стал размахивать рукой как маятником, пока трава не вспыхнула. Потом он быстро положил сверху сухого хвороста, которого было полно вокруг, и вскоре под деревьями пылал костер. Нужды в нем не было, но словаку веселей, когда рядом горит огонек. Тетка выложила на пень пироги, холодное мясо, вынула флягу с вином. Когда немного подкрепились, Катюшка стала напевать «Течет ручей к реке чащобой дикой, а мы с тобой пойдем за земляникой» и действительно собралась идти, пригласив Богуша. Повторять приглашение не понадобилось. Они брели в высокой траве среди цветов, пока не вышли на полянку, где все было красно от земляники. Принялись собирать, но пока Богуш успевал сорвать две ягоды, Катюшка — десять, целую горсть. Налакомившись, Катюшка присела на сухой пень, сняла с головы платок, оторвала отросток плюща, который вился вокруг пня, и обернула им голову.
— А правда, он мне идет больше, чем платок? — спросила она Богуша.
— Вам, Катюшка, все идет, но цветы девушке больше всего к лицу.
— Так ведь у нас все девушки в сенокос или когда на лугу соберутся любят плести венки на голову. А у вас разве не так?
— В деревне, наверно, так, а в Праге девушки носят шляпки и чепцы. — И, вынув из рукава тетрадь для зарисовок, быстро набросал барышню в шляпке, которая очень Катюшку насмешила. Она взяла блокнот, долго удивлялась шляпке и, вдоволь посмеявшись над нею, стала переворачивать листы и рассматривать разные пейзажи, замки и костюмы.
— А вы что, художник? — спросила она у Богуша.
— Нет, я рисую для собственного удовольствия и на память, когда путешествую. Если вы, Катюшка, позволите, то я попрошу вас немножко вот так посидеть, а я попробую вас нарисовать.
— А разве я достойна этого? — скромно спросила она, недоверчиво взглянув на Богуша.
— Если не вы, Катюшка, значит, никто, — ответил Богуш.
— Ну, тогда рисуйте, — зардевшись, сказала она и, сложив руки на коленях, где у нее лежали букетик земляники и обрывок плюща, замолчала и не двигалась.
Над ее головой белели цветы калины, куст которой одиноко рос возле старого пня. У Богуша дрожала рука, и он не раз прерывал работу. Тем не менее ему посчастливилось сделать хороший портрет очаровательной девушки.
— Ах, да ведь это же не я! — воскликнула она и зарделась пуще прежнего. А когда Богуш дал ей маленькое зеркало, чтобы она взглянула на себя и сравнила, Катюшка умолкла. И вдруг словно ее что-то осенило, она спросила в страхе:
— А разве вы хотите этот портрет носить с собой?
— Конечно же, я буду беречь его, как сокровище! — ответил Богуш. Катюшка, прижав рисунок к груди, чуть не плача, прошептала дрожащим голосом, что пусть он его лучше порвет, но не берет с собой.
— А почему, Катюшка, почему, скажите мне? — воскликнул Богуш, напуганный ее словами.
— Говорят, — тихо сказала она, — если девушка даст кому-нибудь свой портрет или разрешит его взять, потом этот человек может заставить ее пойти за ним куда угодно, хоть на край света. И даже может заколдовать ее.
Богуш не знал даже, что ей на это ответить. Он, пожалуй, хотел, чтобы так оно и было, но виду не подал и попытался успокоить девушку.
— Если вы, Катюшка, верите этому предрассудку, если думаете, что я плохой человек, тогда оставьте рисунок себе. Я вас так запечатлел в памяти, что смогу нарисовать и вы даже знать об этом не будете.
— Ну уж ладно, берите, бог с вами, — сказала она немного погодя, решительно протягивая ему рисунок.
Богуш взял портрет, легонько сжал ее руку и молча спрятал рисунок. Катюшка приумолкла и опустила глаза, взгляд ее упал на божью коровку, которая села ей на руку. Некоторое время девушка смотрела, как букашка ползет, потом подняла руку и стала приговаривать, как это делают дети: «Божья коровка, куда полетишь? Вверх или вниз, или к любимому богу?» Божья коровка бегала по руке и вроде не хотела улетать, а потом вдруг расправила крылышки и полетела прочь.
— У нас присказка другая, — сказал Богуш.
— А у нас такая. Девушки загадывают, в какую сторону божья коровка полетит, в той и замуж выходить, а если вверх, значит, суждено умереть, — сказала Катюшка, вставая.
Тут они услышали, что их зовет Зверка, и, не теряя времени, вернулись. Зверка уже раскидал костер, а Зузула взвалила на спину свою ношу.
— Ну и украсила ты себя, как невесту, — сказала тетка.
— Это же не розмарин, — улыбнулась Катюшка, сунула платок под мышку, и они опять пошли лесом по мягкой хвое, поднимаясь по крутому склону в тени высоких пихт и елей. Местами лениво текли ручейки, сбегая вниз сквозь заросли папоротника, цветок которого многие хотели бы найти в ночь на Яна Крестителя, чтобы обрести способность видеть скрытые в земле клады.
Тихо было в лесу, лишь время от времени раздавался клекот ястреба-орешника либо с вершины дерева с криком взлетал филин. Выйдя наконец из-за деревьев на просторный луг, поросший свежей зеленой травой, путники оказались на пастбище. В верхней части его находились хижина пастуха и загоны для овец. От хижины навстречу им бросился с оглушительным лаем огромный белый пес, но, после того как Дунчо проявил дружелюбие, а Зверка окликнул его, пес подбежал к нему, весело помахивая хвостом. Как только пес залаял, из хижины выбежал маленький мальчик, посмотрел, кто идет, и бросился обратно в хижину.
— Эй, бача, бача,[25] сюда поднимаются Зверка, Катюшка и тетка Улка!
— Ах ты господи, ну, да что поделаешь! — И, сняв с костра, горевшего у порога хижины, котел, в котором варился кусок баранины в кислом молоке, пастух поставил его за деревянную перегородку, где находились кадки с молоком и всякая посуда.
25
Бача — у словенцев и моравов, баца у поляков — главный пастух овец в горах; отвечает за надзор над стадом, доит овец и приготовляет сыр.