Пекарь Ян Маргоул

Да, но вы этой снисходительностью злоупотребили, — возразил тот. — Прошло шесть месяцев — платите!

— А если не могу, что вы сделаете? — спросил Ян. Управляющий заколебался — секунда повисла над его губами, как молот над поковкой. Потом он сказал:

— Будь мельница моя, я бы, может, не решился выселять вас среди зимы; но я только управляю владениями герцога. Итак, платите, что следует, а не заплатите — вас выдворят силой, по суду.

Оставалось только ударить Яна по лицу и выставить его за дверь, но управляющий не был настолько последователен; он уткнул нос в бумаги и сделал вид, будто собирается писать.

— Это все, — сказал он. Маргоул ответил:

— Мне некуда идти, и я буду ждать — пускай будет все так, как вы сказали.

Он побрел домой, оставляя в глубоком снегу жалкую цепочку следов. Надо было идти; он шагал, устремив все внимание на отпечатки своих чиненых башмаков.

Лес был белый, и поле белое. Вороны слетались к амбарам, низкое солнце стыло над горизонтом.

Наконец он пришел домой и стал рассказывать. Йозефина ужаснулась.

— Просить было напрасно, — сказал Ян. — Управляющий — слишком усердный исполнитель, и герцогская казна того требует.

— Значит, нас выселят по суду!

Да, — ответил Ян. — Придется уезжать из Надельгот, как уехали из Бенешова.

Теперь гораздо хуже, Ян. Неужели ты не мог попросить, чтоб он дал нам отсрочку?

Дело не в словах; я мог говорить что угодно, а нужны были только деньги.

Тогда почему ты его не ударил?! — воскликнула Йозефина.

Но Ян считал, что отчаиваться рано, они еще не на улице, а впереди ночь и день, прежде чем что-нибудь изменится. Последний час не настал.

Лик чудовища после того, как оно село во главе стола и ест и спит с нами, не так уж страшен. Дом Яна стал прибежищем горя-злосчастья; оно клало костлявые руки ему на грудь и ело из одной миски с Яном Йозефом. Бескровное, одетое в будничность, глазеет оно из темного угла, по при виде его никто не замирает от ужаса. Оно — тут. Скулит, сипит, хрипит — бедняки хорошо знают его голос. Опять явится судебный исполнитель, и Маргоулы потащатся дальше со всеми своими пожитками. И горе-злосчастье, каркая, поплетется за их тележкой. Таков дом, таковы дороги бедняка. Йозефине хотелось бы плакать день и ночь — по много дела на кухне, и жена должна ежедневно творить чудо приготовления обеда.

— Ешьте, — говорит она, когда похлебка на столе. Соленая, горячая похлебка во сто раз полезнее слез. День, настигаемый ночыо, сменялся новым днем, а от управляющего не приходило вестей. Так миновал месяц.

Тогда в Надельготы прикатил на паре Немец, боусовский мельник; осмотрев мельницу, он сказал Яну;

Я ее арендую, только я не такой дурак, чтоб соглашаться на плату, которую назначили вам. Мельница малость приведена в порядок, и, хоть немногого стоит, я все-таки хочу попробовать. Что касается вас, может, договоримся, сам я не собираюсь переезжать в эту глушь. Здесь будет жить мельник Дурдил и, если хотите, вы.

С большой охотой, — отозвался Ян.

Боусовский мельник был скряга и шкурник, из тех, что в кармане кожаных штанов носят бумажник, туго набитый сотнягами, и до смерти не любят выпускать гроши из рук. Космы его волос спадали на воротник, грязная пасть издавала трубные звуки. он чуть не лопался от самоуверенности, трубя свою волю во все стороны.

Оставайтесь тут, — приказал он Яну и один облазил всю мельницу. — Вы будете жить в комнате, каморку займет мельник.

Ладно, — ответил Ян, — но скажите мне, на каких условиях и что я должен буду делать для вас?

Печь хлеб; я буду давать муку, и вы через день будете выпекать по сорок буханок определенного веса; насчет дров я решу позднее.

Выходило, что Маргоул делался подручным мельника, не получая никакого вознаграждения, если не считать жилья да права выпекать из Немцовой муки немного хлеба для себя. Но Ян не мог отвергнуть предложение.

Сад и те несколько деревьев за мельничной запрудой — мои, но, если хотите, могу сдать их вам в аренду за отдельную плату.

Эти дички? — удивился Ян. — На что они мне?

Коли будете думать только о своей выгоде, мы с вами каши не сварим, — заявил бородач.

Ян ответил:

— Поверьте, сударь, я ничего не требую и ни о чем не хлопочу, кроме одного: чтоб зарабатывать хоть пятьдесят гульденов. Я слишком долго работал на этой мельнице даром, да и покалечился малость. Думаю, вряд ли вы арендовали бы надельготскую мельницу год назад, когда перекрытие держалось вон на тех трухлявых балках, крыша протекала, а на чердаке пол прогнил!

— В чем дело, — сказал мельник, — вас никто не заставляет, можете уходить, если угодно. Но фруктовый сад, заборы, ограда и весь двор не должны оставаться в таком жалком виде, как сейчас. Подумайте и решите, что лучше — жить тут или убираться? Так что, Маргоул, берите-ка вы весною кельму да пилу и принимайтесь за работу; когда-нибудь я вас отблагодарю, и за деревья тоже.

С этими словами Немец положил свою большую руку Яну на плечо; Ян молчал. Невольно в нем распрямлялось какое-то сопротивление, поднимались к горлу слова, грозившие разрушить только что достигнутый уговор, — но тут вошла Йозефина, и Ян ничего не сказал. Так состоялась гнусная сделка между Яном и мельником Немцем. Бородач отряхнулся, пережевывая удачное дельце, и влез в бричку, объяснив предварительно и Йозефине, что от нее требуется.

— Пошел! — крикнул он, и кони побежали. Ян, глядя ему вслед, промолвил:

— Смотри, как этот волк в мельничьей шкуре, которому место в самом пекле, исчезает из глаз, будто возносится к снежному небу!

С того дня кончился для Яна скорбный и жалостный период аренды, который только и дал ему, что звание несостоятельного должника. Семь тощих месяцев были как семь коров фараоновых. Что будет дальше? Скаредность боусовского мельника не мешала Яну ждать будущего с волнением новой надежды.

Вскоре на мельницу прибыл мельник Дурдил; не обратив никакого внимания на Надельготы, на Яна, он принялся перетаскивать к себе в каморку свой скарб: солдатскую койку, узел с постелью, сундук и еще какое-то барахло, о котором заботился больше всего. Ян заговорил с ним, но из этого человека нельзя было слова вытянуть, он молча волок ящик, в котором пестрела смесь всякого хлама, и только кивал, слушая речи Маргоула. Мельнику было лет сорок, и вид он имел изможденный — на лице его лежал отсвет недуга, обычного для работников этой профессии.

Наконец, после того как Ян внес последний баул, мельник, усевшись на койку посреди каморки, заговорил.

Я не буду мешать вам, Маргоул, — сказал он, — мне бы только было где поставить вещи. Болен я.

Ах, — возразил Ян, — нет такой болезни, которая со временем по прошла бы. Зачем такие мысли? Мир и Надельготы слишком хороши, чтоб трусить, живя в них.

Э, — ответил мельник, — мы, в которых вцепилась смерть, у кого она сожрала без остатка легкие, потеряли мужество. Видал я, как надежда приподымала бедняг даже на смертном одре, но сам-то я — умный больной.

Что же вы так? Не успели приехать, не успели зайти на мельницу, которая вас ждет, не успели подышать ветром нашего края, как уже проклинаете его? Неужели край наш — могила, а сами вы разве не живой человек посреди своих, таких разных, вещей? Ваша покорность судьбе — всего лишь бесовское наваждение, и стоит вам твердо взглянуть ему в лицо, оно исчезнет. Эх, был бы я молодой да было б у меня вдоволь денег, чтоб пустить в ход эту развалину, — ее голос убедительнее всяких слов.

Я жил не так уж далеко, — сказал чахоточный, — чтоб не знать о Надельготах почти столько же, сколько вы, мастер; я и вас знаю по рассказам.

Да, — кивнул Ян, — вот уже несколько месяцев держатся морозы, и нам нелегко живется, но до того я продавал достаточно хлеба, и мы не нуждались.

Знаю, — сказал мельник. — А теперь Немец будет продавать ваш хлеб в тех же местах.

Ян встал и, словно его заставляли, спросил резко, требуя ответа: — Где?

На Мрачской дороге.