Мое неснятое кино

На обложке школьной тетради каракулями, даже иероглифами, Ю.О. написано:

… Мы долго молчали.

— Помните, у Камю «искусство живет в неволе»? — продолжил он. — Экзистенциализм Запада — это когда человек делает всё, что хочет (не только у Камю, да и у Сартра)… И вот ни один из них не оказался предателем. Ни один из них не стал коллаборационистом — вот что такое свобода. Люди активные работают, борются. И если что-либо они утеряли, так это в самом себе… Тут жизнь их учит… Мы можем принять кое-какие поправки в русле нашей заявки; видимо, кино — это компромисс?.. Но работать в этой обстановке (обстановке этого объединения) мы не можем — она аморальна. Что один раз застрелить, что два!.. Что бросить с семнадцатого этажа, что с семьдесят первого!.. Они все хотят, чтобы мы все время поднимали человека. А мы его НЕ РОНЯЛИ! Им обязательно нужно уронить в грязь (наверное, собственный опыт), чтобы потом долго вытаскивать его оттуда. Большие специалисты! Они всю эту белиберду ДДДРРРАМА-ТИЗАЦЦЦИЕЙ называют… У нас он, Человек, и сам себя не уронит. Они этого никогда не поймут… Вот оно — начало экзистенциализма…

6.10. 1976 г. Все разговоры о том, что в ФРГ хотят печатать его ВСЕГО; якобы Ю.О. пригласили в ВААП по поводу печати «ФАКУЛЬТЕТА…». Всё шатко, зыбко, вроде бы погибельно, но валить не на кого — я сам влез в эту упряжь и мне тащить воз.

Недавно пришел приятель с женой (это был Лен Карпинский с Люсей). Сидим, обедаем. Непривычное молчание, словно кто-то из близких в небытие канул… Он смотрел, смотрел на меня и говорит:

— Ты что и впрямь ничего не знаешь?

— А что? — говорю.

— Вот лопушина. Твой Домбровский передал рукопись романа Рою Медведеву… Я вижу, ты действительно ничего не знаешь…

Я цепенею. Если за границей опубликуют книгу, для партийной нашей цензуры заведомо крамольную, а фильм по Домбровскому еще не успеет выйти на экраны, его просто по-тихому зарежут. Как же так? Немыслимо, нет…

— Быть этого не может!

— Может. Десять дней кочевряжился и передал…

Приехал к Домбровскому. Тот клянется, что читать давал, а печатать не разрешал. Более того, предупредил, что если попробуют, то он в суд подаст!..

— Тогда зачем давали именно ему?.. Мы же с вами об этом…

Ю.О. кипятится, жену в свидетели призывает, и тут не все так, как произносится, но, якобы, «печатать не будут». Странная закрученность, — он плутует… Но я эту закрученность понимаю и даже сочувствую. Нелегкая задачка, прямо скажем — тяжелая. Роман-то написан, его бы построгать немного, особенно в конце… Финал… Убрать кое-какие фамилии, да и в тиск!.. «Нельзя же… Вот так помрешь, и нет романа», — лет на тридцать-сорок. У нас умеют и на больший срок.

Ю.О. месяц работал в Голицыне и показал три школьных тетрадки романа о Добролюбове — тетрадками размахивает, а читать не читает. Значит, пока не получается. Он ведь читать любит…

Сегодня 21 марта 1976 г. Среда. Премьера нашего фильма состоялась три дня назад, в кинотеатре «Патриот» на проспекте маршала Жукова — два подозрительных по качеству обозначения… Да и картина «Шествие золотых зверей» радости не дает — вся насквозь искалечена тройным рядом идиотских поправок. Но зато «Первая категория проката» и 2006 копий — рекорд. Как после забега на очень длинную дистанцию — победитель, а тошнит.

Осень 1976 г. Отрывочные воспоминания. По поводу ходячей фразы — «По разную сторону баррикад!» — Ю.О. замечает:

— Баррикады баррикадами, но с вашей стороны что-то много мягкой мебели натащено. А с нашей — «Руки назад!» — и, щелк! наручники…

О сценарной работе:

— Все разговоры в редакционном объединении — вкусовщина, не имеющая основания. Это — витающие духи, а с духами воевать нельзя. Здесь всё построено на так называемых неуправляемых эмоциях: «А мне нравится! Убей меня! Извините! Нравится!» — «А мне, извините, не нравится» — «А я три раза прочла, извините, и… ничего не поняла»… — Ведь никто не признается, вот так, запросто, что он 30 раз прочел таблицу умножения и не понял — ведь стыдно — скажут: кретин!.. А литературное произведение можно прочесть и заявить: «Не понял, извините» — и вроде бы виноват автор… Одни, как каторжники, работают, бьются, а другие — «Нра!» — «Не нра!» — и всё. Побежала в кассу, раскудахтались: «Духовность! Духовность!!» Да. Всё начинается с духовности — Гитлер тоже начинал с духовности. Муссолини начинал с духовности… Сначала идут мученики, а уж за ними топают палачи. Настоящая бездуховность начинается тогда, когда пошла армия. И то (в конце концов) побеждает моральный момент. Который «фактором» обзывают…

Что касается морали и нравственности, то в банде может существовать только бандитская нравственность и бандитская мораль.

23.01. 1977 г. Воскресенье.

Когда-то я подарил Ю.О. на день рождения работу Анатолия Зверева «Кошка Асеевой». Толя сказал: «Кошек не люблю. Но старуха просила — и написал. Увековечил…». Работа в широком золотистом багете. Ю.О. гордился, показывал гостям, сообщал, что мирового класса мастер, на каких выставках в Европе и Штатах он выставлялся — и всегда путал.

А тут я уломал самого Зверева, и мы покатили на Преображенку. Листы ватмана свернули в рулон, краски и соус он распихал по карманам… Зверь быстро расправился с мастером — три портрета в лист, где главное внимание было уделено шевелюре и очкам, но Ю.О., как мне показалось, не понравилось… Зверев на скорую руку сделал портрет Клары и потребовал, чтобы и я сел напротив — мой портрет был завершен в рекордно короткое время. Торопился не только художник, но и писатель — день был в самом разгаре, водка приготовлена и закуска тоже… Одному и другому было не до художеств… Запивая водку пивом, они чувствовали себя всё лучше и лучше и вскоре почувствовали бы себя совсем хорошо, если бы я не умудрился утащить Зверева (благо существовала строгая договоренность). Ю.О. отобрал два своих портрета из трех, портрет Клары, а две работы мы свернули в рулон и уволокли с собой (это был мой трофей).

Несмотря на то, что у Домбровских деньги были они не предложили Звереву ни нормального, ни малого гонорара — словно выпивкой и закуской расплатились. Я тихо заверил художника, что дома с ним расплачусь за всё скопом. Это чтобы он не стал прямо здесь, в гостях, материться. И уволок его. Ю.О. и Зверев наспех договорились ещё раз встретиться в ближайшее время. Но я знал, что этого «в ближайшее время», не произойдёт. Ю.О. не вспоминал и не спрашивал о Звереве, а Зверев довольно часто вспоминал о Домбровском и, хитро хихикая, повторял: «Ничего твой старик, надо бы его как-нибудь ещё раз увековечить. Поехали, а?.. Нормальный старик. Детуля, ты ему скажи: «Надо увековечить», — а то он плох. Мне не нравится. Ты ему скажи. Пусть поторопится. И деньжат подкопит…»

Вот так странно мы отметили тогда окончание работы над сценарием, ни словом не обмолвившись об этом предмете.

6.11. 1977 г. Алма-Ата. Весь вечер сидел у Варшавских — это приятели Домбровских, а дочь — Людмила Енисеева — подруга Клары. Мамаша Людмилы, Любовь Александровна — весьма колоритная дама. Потом пришла Тамара Мадзигон, закадычная подруга Клары, с трудом оторвавшаяся от своих детей. И Валя — маленькая, аккуратненькая — дирижер-хормейстер. Говорили, о чем придется, но все речения сливались в один поток — Юрий Домбровский.

Самое интересное, что Л.А. рассказала не без удовольствия, как бы невзначай, о кампании «борьбы с космополитизмом в Алма-Ате». Год, пожалуй, 1949-й. Бороться начали сразу и решительно: составили большие списки для арестов и последующих проработок (опыт-то громадный, память великолепная!). Первым взяли, конечно, Домбровского. В городе поднялся такой шум и переполох — не ожидали!.. Позабыли, что позади произошла такая война… Больше никого не взяли. Одного Ю.О…. Вся алмаатинская интеллигенция, всё общество разделилось на два лагеря: «за Домбра» и «Против»!