Страница 7 из 16
Чарльз вздохнул.
- Ты можешь стать школьным учителем, Джон,— сказал он,- У тебя нет своей церкви, и ты не можешь проводить свою жизнь, просто совершая походы в Германию или проповедуя в чужих церквах. Ты, конечно же, можешь вернуться в Оксфорд, если захочешь.
Он встал и положил свою руку на плечо Джона.
- Как ты думаешь, чем Бог желал бы, чтобы мы занялись?
- Не знаю, но Он укажет нам, Чарльз, я в этом уверен. А пока мы должны продолжать проповедовать.
Джон взглянул на стопку бумаг и гусиное перо, лежавшие на столе, за которым сидел его брат.
- А ты должен продолжать писать свои гимны.
- Продолжать писать! — рассмеялся Чарльз,— Я не могу остановиться, чтобы не писать их, Джон! Мне кажется, что гимны и поэмы просто льются с кончика моего пера. Я ловлю себя на том, что сочиняю стихи, пока одеваюсь, моюсь или иду по городу.
Вдруг он стал очень серьезным.
- Но я не могу судить о том, насколько они хороши. Никто никогда не исполнял их.
- Когда придет время, Бог воспользуется и твоими гимнами, братишка. Как ты сказал, мы должны заниматься своим делом - писать и проповедовать.
Однако сказать проще, чем осуществить. Уже множество лондонских церквей отказалось от проповедей Джона. Вместо того, чтобы читать проповедь по книге и проводить спокойные служения, во время которых можно было немного вздремнуть, этот новый проповедник, казалось, был охвачен пламенем; его проповеди были слишком жизненными и убедительными. Они проникали в сознание слушающих, бередили их души, а они этого не любили. И так было везде, где бы Джон ни проповедовал.
Сразу же после возвращения из Германии Джон отправился в церковь, чтобы провести там утреннее служение.
— Я разделю свою проповедь на две части,— сказал он Чарльзу.— Половину я прочту утром, а другую половину — вечером.
Собрание было довольно многолюдным, поскольку имя Джона Уэсли становилось уже широко известным в Лондоне. Когда Джон встал за кафедру, голоса беседовавших смолкли. Вместо торжественных гимнов исполнили несколько унылых, монотонных песнопений, да и то пели их только некоторые. Джону хотелось бы разучить с этими людьми один из новых гимнов своего брата с веселой, захватывающей мелодией, но он знал, что это вызовет настоящий бунт: англиканская церковь не любила гимнов на своих служениях. Даже то, что Джон говорил прихожанам в своей проповеди, растревожило их почти так же, как если бы исполнили гимн. Он взглянул на хорошо одетых людей, собравшихся в церкви, и сказал, что они все являются грешниками — и мужчины, и женщины — и что бы они ни делали, и что бы ни жертвовали, они не смогут угодить Богу до тех пор, пока не полюбят Его всем своим сердцем.
Среди прихожан поднялся ропот. Всюду слышалось одно и то же недовольное восклицание: “Грешники!” Богатые, уважаемые люди выражали свой протест против слова, которое, по их мнению, должно было относиться только к ворам и бродягам. То здесь, то там поднимался человек и с шумом, демонстративно пробирался к выходу. Несколько дам в париках и в широких юбках тоже последовало к дверям, и даже не выйдя из церкви, они принялись громко болтать. Джон спокойно продолжал свою проповедь, говоря о Божьей любви и о своем собственном недавнем опыте. Когда он закончил служение и сошел со ступенек кафедры, вперед вышел человек с позолоченным жезлом в руках. Вместо своей обязанности препроводить проповедника из церкви, он обратился к собранию.
— Хотите еще раз услышать подобную проповедь? — спросил он громко.
Недовольные возгласы раздались во всех концах церкви.
Тогда церковный служитель холодно сказал:
— Поэтому вы, мистер Уэсли, не будете, как предполагалось ранее, проповедовать здесь ни сегодня вечером, ни в любое другое время. Я прослежу, чтобы вы ушли, и позабочусь, чтобы вы сюда не вернулись!
Когда Джон вернулся домой, Чарльз догадался о случившемся, как только взглянул на серьезное лицо брата.
— Еще одна церковь закрыла перед нами свои двери, да, Джон?
Джон устало опустился на стул и кивнул.
— Впредь мне придется говорить прихожанам все сразу, Чарльз, и не делить проповедь на две части,— сказал он, криво улыбнувшись.- Мне в ближайшие дни не дадут возможности выступить в одной церкви дважды!
— Мы столько всего можем дать людям! Если бы они только согласились нас выслушать! Мы можем предложить им новую жизнь, но, похоже, они не хотят ее.
— Я думаю, так происходит с каждым, кто желает показать людям новый образ жизни.
Джон встал и выглянул через крошечные дутые стекла на улицу, по которой неведомо куда стремилась озабоченная неведомо чем толпа людей.
— Бог им не особо нужен, Чарльз. Взгляни на них! Если бы мы только могли выйти и рассказать им, беспечным людям, о Нем. Большинство из них вообще не ходит в церковь.
— Послушай, брат,— голос Чарльза стал более резким, чем обычно.— Церковь — это место для проповеди Божьего слова. Если люди не хотят посещать ее, то они не заслуживают слышать эту проповедь. Если ты не оставишь эти свои идеи, ты станешь как молодой Джордж Уайтфилд.
На его красивом лице отразилось беспокойство.
— Ты знаешь, что люди о нем думают.
Джордж Уайтфилд был другом братьев Уэсли
во время их пребывания в Оксфорде. Теперь он стал одним из самых известных проповедников в Англии. Уайтфилд тоже был в Америке и произвел на братьев Уэсли очень хорошее впечатление. Теперь ему, так же как и Джону, запретили проповедовать в церквах, но он просто не мог молчать, и тогда он начал проповедовать в Бристоле под открытым небом. На полях и в шахтерских поселках, которые находились неподалеку от города, тысячи горняков и сельских жителей собирались послушать Уайтфилда.
— О нет, Чарльз!
— Джон недовольно покачал головой,— Я никогда на это не пойду. Проповедь под открытым небом — не способ поклоняться Богу. Я никогда не сделаю этого!
Однажды Джон получил письмо из Бристоля, и у него возникло странное чувство, что проще всего было бы оставить это письмо нераспечатанным на столе, на том месте, где оно лежало. Это письмо было важным — Джону что-то сразу же об этом сказало,— но он почему-то не хотел читать его. Сломав сургучную печать и развернув плотный лист бумаги, он дважды или трижды перечитал письмо, прежде чем отложить его.
— Это от Джорджа,— тихо сказал он,— от Джорджа Уайтфилда.
— С ним стряслась беда?— спросил Чарльз,— Его посадили в тюрьму за нарушение порядка в Бристоле? Я всегда знал, что это рано или поздно произойдет.
— Нет, Чарльз. Он снова отправляется в Америку.
Чарльз встал со стула с улыбкой на лиде.
— Тогда это означает конец проповедей под открытым небом,— весело сказал он.
— А может, и нет, брат,- ответил Джон.- В письме он просит меня поехать в Бристоль и... взять на себя его работу: проповедовать горнякам... под открытым небом.
ПРОПОВЕДЬ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ
— Он проделал верхом большое расстояние!
Хозяин лавки смотрел в сторону человека, ехавшего верхом на лошади по узкой улочке. На мостовой лошадь споткнулась о скользкий булыжник, и всадник чуть не вылетел из седла.
— И, судя по лошади, дорога была нелегкой,— ответила стоявшая рядом женщина, повернувшись спиной к своим разложенным на грубой доске мишурным безделушкам,— Да, священники должны быть привычными к верховой езде. Они довольно часто ездят на охоту на лис.
- Это единственное, пожалуй, о чем большинство из них не забывает, не считая, конечно, того, чтобы поесть и выпить со своими богатыми соседями.
Лавочник взял мелкую монету, протянутую ему женщиной за выбранные ею овощи.