Страница 39 из 48
В июне же произошла весьма примечательная встреча Шумилова с доктором Николаевским. Еще с момента прочтения дневника покойного Шумилов предполагал повидаться с доктором и обсудить некоторые медицинские аспекты этого дела, но сделать все это никак не получалось в силу различных обстоятельств. А тут, прямо по пословице, гласящей, что на ловца и зверь бежит, Николаевский вышел из здания прокуратуры навстречу Шумилову, намеревавшемуся войти внутрь.
Они поприветствовали друг друга, как старые знакомые, и врач объяснил цель своего визита:
— Меня приглашал Вадим Данилович для повторного допроса.
— Он показывал дневник Николая? — спросил Шумилов.
— Да, я прочитал некоторые фрагменты.
— В частности, про посещение публичного дома, — подсказал Шумилов.
— Да, читал.
— Скажите, Николай Ильич, что это было с Николаем? Поллюция, преждевременное семяизвержение?
— Нет, ну что вы, — Николаевский улыбнулся. — Ничего такого.
— Тогда что? — простодушно спросил Шумилов.
— Извините, Алексей Иванович, господин Шидловский настоятельно предложил мне ни под каким видом никому этого не рассказывать.
— Даже мне?!
— Никому. Извините, я обещал. Вы можете расспросить его самого.
— Благодарю покорно, я так и поступлю. Ваш ответ меня чрезвычайно интригует. Николай Ильич, вы несколько лет наблюдали семью Прознанских. Как вам кажется, Жюжеван была любовницей Николая?
— Хотите слышать горькую правду? — иронично спросил Николаевский.
— Да, разумеется.
— Николай не был любовником Мари. Я понимаю, это разрушает все ваше обвинение. Но это правда. Это было невозможно… — Он запнулся. — В силу объективной причины. Говорю вам как врач.
Шумилов с минуту обдумывал услышанное. Он не сомневался, что были сказаны очень важные для понимания сути дела слова. Другой вопрос, обдуманно ли они были произнесены, и согласится ли доктор их повторить.
— Николай Ильич, можно дать вам один совет?
— Разумеется.
— Вы можете представить таракана под стеклом? Под перевернутым стаканом?
— Ну… — Николаевский запнулся, недоумевая. — Полагаю, что могу.
— Свидетель на судебном процессе подобен такому таракану. Он до поры думает, что окружен со всех сторон надежными стенами, он чувствует себя защищенным от преследования и полностью свободным в суждениях. Ему кажется, что он может говорить или не говорить что только ему заблагорассудится. Есть, конечно, присяга, но ее нравственная сила действует, увы, далеко не на всех. Очень часто свидетеля опьяняет власть над судьбою обвиняемого. Но такой глупый свидетель до поры не понимает, что все его движения, все действия прекрасно видны со стороны и полностью понятны сведущему человеку. И стакан над ним — это не его защита, а его ловушка.
— М-м, — лицо Николаевского вытянулось и взгляд сделался напряженным. — И в чем совет?
— Николай Ильич, никогда не лгите в суде. И детям своим закажите. Даже если будете уверены, что никто вас не разоблачит, и ложь ничем не грозит, все равно не лгите. Всегда может найтись сведущий человек, умеющий превращать убежища в капканы.
Шло время. Минул июнь, за ним — июль и август. Вадим Данилович Шидловский благополучно отгулял трехнедельный отпуск, который провел вместе с семьей на даче в Парголове. Там, окруженный семейной идиллией, он обдумывал текст обвинительного заключения и исписал кучу маленьких карточек — шпаргалок, с которых после выхода из отпуска и надиктовал это заключение секретарю Никите Шульцу. Документ отправился наверх, на утверждение прокурором окружного суда Андреем Александровичем Сабуровым. Там, в канцелярии прокурора, обвинительное заключение пропало на несколько недель. Дело застопорилось на неопределенный срок.
Разговор с Николаевским навел Шумилова на мысль, давно мелькавшую прежде — Шидловский ведет дело, сообразуясь не со здравым смыслом или истиной, а некоей схемой, согласованной с полковником Прознанским. То, что в схему укладывалось, живо приветствовалось помощником прокурора; то, что противоречило — игнорировалось. В какой-то момент сам Шумилов, видимо, стал восприниматься помехой, мешавшей исполнению схемы, потому-то Шидловский и предупредил доктора о молчании. У Алексея Ивановича был большой соблазн явиться к Шидловскому и прямо потребовать объяснения случившемуся. Но по здравому рассуждению он решил этого не делать, руководствуясь стародавней мудростью, согласно которой «прямо — короче, а в объезд — быстрее». В самом деле, пусть Шидловский пребывает в уверенности, что его тактика работает и Шумилов остается в неведении. Куда-то кривая выведет?
Скорое петербургское лето клонилось к концу. Ночи стали прохладными, дни заметно укоротились. В природе чувствовалось прощание с теплом и неотвратимое приближение осени. В конце августа в парках и садах Санкт-Петербурга рано начала облетать листва, ее разноцветные ворохи манили яркими красками и шелестели на дорожках. То и дело стал доноситься грустный запах костров, в которых сжигалось это осеннее великолепие. Все чаще на столичных улицах и проспектах стали попадаться вереницы телег, груженых сундуками и поклажей — это петербургские семьи возвращались с гостеприимных дач.
С грустью Алексей Иванович обращался мыслями к Мариэтте Жюжеван, к предстоящему в недалеком будущем суду и зиме, которая была уже не за горами.
На один из сентябрьских дней был назначен «прогон» прислуги семейства Прознанских. Вадим Данилович решил еще раз пригласить к себе Яковлеву и Радионову, посмотреть, как женщины себя чувствуют, сколь уверенно продолжают говорить о деле, каков их настрой в преддверии суда. На полицейском языке такое общение, не ограничиваемое рамками формального допроса, называлось «пощупать свидетеля» или «пощупать материал». Шидловский, подобно выпускающему спектакль режиссеру, хотел убедиться, что артисты готовы к премьере, знают роли и горят энтузиазмом.
По установившейся традиции «свидетеля щупали» вдвоем. Делалось это для того, чтобы человек столкнулся с предвзятым к себе отношением, почувствовал, каким может быть скепсис, и не испугался перекрестного допроса в суде. Шидловский пригласил в свой кабинет Шумилова.
Горничная Матрена Яковлева, облаченная в строгое черное платье, была похожа на монашку. Она держалась строго, в глаза никому не смотрела, говорила коротко, четко и сухо.
Алексей Иванович вошел в кабинет как раз в ту минуту, когда Шидловский заканчивал рассказывать процедуру судебного допроса.
— Вы будете свидетелем обвинения, поэтому ваши заявления не будут оспариваться мною. Я не буду пытаться вас запутать, поэтому меня вам бояться не надо, — говорил женщине Вадим Данилович. — Но после ответа на мои вопросы с вами начнет разговаривать защитник Жюжеван. Он будет задавать вопросы неожиданные, призванные смутить вас. Вы не должны дать себя запутать, иначе все, сказанное ранее, обесценится и потеряет смысл.
Алексей Иванович вглядывался в лицо Яковлевой, пытаясь заметить в нем перемены, но нет, оно было напряжено, бесстрастно, но и только. Шидловский между тем продолжал:
— Давайте поглядим, как это будет выглядеть в суде. Я буду говорить за себя, а мой любезный помощник (последовал поклон в сторону Шумилова) сыграет роль защитника француженки. Итак, начнем… Свидетель, что вы можете сказать о характере отношений между гувернанткой Мариэттой Жюжеван и Николаем Прознанским?
— Спала она с ним, — уронила Матрена. Губы ее почти не шевельнулись.
«Ну, чисто сомнамбула», — подумал Шумилов.
— Свидетель, вы имеете ввиду плотские сексуальные отношения?
— Да, у них была плотская связь.
— А откуда вам это известно?
— Она сама рассказывала.
— Поясните, пожалуйста, от кого вы слышали такого рода рассказы. Вы видите этого человека в этом зале? Вам придется показать на Жюжеван, — пояснил Шидловский женщине, что именно от нее требуется.
— Я слышала такой рассказ от обвиняемой Жюжеван, находящейся в этом зале, — ответила Яковлева.