Страница 66 из 100
Но, кажется, я увлекся: ведь хотел рассказать о студентах. Они отлично показали себя и на самых тяжелых землекопных работах, и на просмотре земли. Благодаря их энтузиазму и наемные рабочие интересовались и старались. Многие студенты помогали и в документации — вели чертежи, дневники, делали полевые зарисовки. А Володе Логинову поручили даже целый раскоп — наряду с научными сотрудниками (раскопами «командовали» Галина Павловна Смирнова, Эммануил Абрамович Рикман, Петр Иванович Засурцев). И помощниками начальников раскопов были не только сотрудники — Вилена Ивановна Качанова, Галина Петровна Латышева, Ирина Гавриловна Розенфельдт, — но и студенты — Юра Золотов, Толя Ушаков, Женя Шолохова, Светлана Фомина и другие.
Раскопки в Зарядье кончались где-то в середине августа, и мы успевали еще до начала занятий исследовать какой-нибудь небольшой, но поэтический объект вроде Тушкова городка в самых верховьях Москвы-реки, в дивно красивой местности. Однажды даже предприняли археологическую разведку в Белоруссии, ища города-крепости, построенные еще Грозным в Полоцкой земле. Тут уж было вдоволь экспедиционной экзотики — и вытаскивание застрявшей машины («хлебнули бензинчику», — говорил Володя Логинов), и беседы у костра, и охапки цветов, которые таскал Толя Ушаков для Зори Стародубской.
А с началом занятий до глубокой осени — опять курганы каждое воскресенье. А зимой — кружок, где нас волновало множество проблем. А с весны — новый такой же цикл. В те годы я не знал ни выходных, ни отпуска — все некогда было… Чудесное время! Кажется, таким же оно было и для студентов… Во всяком случае, многие из них появлялись потом на раскопках уже со своими учениками — школьниками — то на курганах, то в Тушкове.
Собственно научные дела тоже шли хорошо. Для публикации результатов археологических работ в Москве была основана небольшая «подсерия» в серии «Материалы и исследования по археологии СССР» — «Материалы и исследования по археологии Москвы»[139]. Теперь в ней четыре тома, но одно время, после второго тома, мне казалось, что больше уж не будет ничего…
Пожалуй, самым успешным был 1950 год. Раскопки в Зарядье развернулись широко и приблизились к Кремлю, насколько это было возможно при тогдашних условиях, когда резиденция Сталина охранялась сотнями тысяч глаз, невообразимым множеством всяких препон. В Зарядье открылся богатейший средневековый слой XV–XVII веков. Десятки домов, усадьбы ремесленников, приказных, хоромы бояр и даже князей — Патрикеевых, Сулешовых. Множество прекрасных вещей (о чем я так соскучился после Новгорода). И наконец — древнейшие сооружения, например усадьба кожевника, жившего здесь еще до Юрия Долгорукого.
Дирекция института даже направила в Президиум Академии наук особый доклад о наших достижениях.
За всем этим мы как-то не заметили общего резкого ухудшения обстановки в стране, известный обскурантский доклад Лысенко и сессию ВАСХНИЛ восприняли юмористически или, во всяком случае, как частное дело биологов. Из уст в уста передавался анекдот: «Как себя сейчас вести? Как в трамвае: не высовываться, не занимать передних мест, а главное — не задавать лишних вопросов» (в тогдашних трамваях были соответствующие надписи).
Кажется, мы именно высунулись — обратили на себя внимание как раз тогда, когда не следовало. На меня устремил свой оловянный глаз сам Лихолат. Это была мрачная фигура — заместитель заведующего отделом науки ЦК. Среди историков потом эти годы назывались в просторечии лихолатьем. Небольшого роста, невзрачный, с каким-то кривым лицом, блондинистыми редкими волосами, коротко подстриженными так, что видно было на затылке две макушки, этот человек был каким-то сгустком мракобесия. Это, видимо, и оценило в нем начальство — приспешники, а может быть, и сам Сталин. Да еще ценили и бульдожью хватку: куснув кого-нибудь, он уже не отпускал, если, конечно, не приказывали.
За моей спиной начались какие-то тайные разговоры. Во всем, с чем бы я ни обратился в дирекцию, я получал отказ. И вот в один прекрасный весенний день 1951 года Удальцов пригласил меня к себе в кабинет. Пощипывая свою козлиную бородку, директор сказал:
— Вот мы тут… э-м… посоветовались и решили предложить вам… может быть… э-м… лучше, чтобы начальником Московской экспедиции стал кто-нибудь другой. Из крупных ученых. Ну, скажем, Артемий Владимирович. А вы бы зам. начальника… Вот.
— А за что вы меня снимаете?
— Ну вот сразу: снимаете! За что! Никто вас не снимает. Мы вами… э-м… очень довольны. Но ведь Москва же… и э-м… Рабинович. Вот.
— А когда назначали, вы не знали, как моя фамилия?
— Фамилия… фамилия. Дело… э-м… не в фамилии.
Между тем было ясно, что дело именно в фамилии.
— Я человек дисциплинированный. Готов завтра же сдать дела тому, кого вы назначите.
— Ну вот. Что вы говорите: «Я человек дисциплинированный!» Тут дело., э-м не в дисциплине… вот. Мы (мне так и не стало ясно, кто это были «мы») хотим, чтобы вы… э-м… по-прежнему возглавляли… вот… работу. Начальник… э-м… кто бы он ни был, будет чисто номинальный.
Первый разговор так и кончился ничем.
— Вы только не думайте, что это, как говорят, пятый параграф, — сказал секретарь парткома Либеров, тоже пожелавший со мной поговорить. — Просто надо укрепить руководство. Москва же.
— Соглашайся немедленно! Сам предложи кого хочешь начальником. Завтра-послезавтра тебе уже и этого не разрешат. Ты не знаешь, что делается везде. И у нас в министерстве. Я не чаю, как дотянуть те полтора года, что мне остались до пенсии, — сказал Яков Лазаревич Лившиц.
Мне показалось, что честь моя будет спасена, если начальником экспедиции директор назначит самого себя. Удивительно, но эта мысль Удальцову понравилась. Он согласился.
— Видишь, — поделился я с Монгайтом, — он соглашается! А так как все знают, что он никакой не археолог, то будет ясно и положение со мной!
Увы, друзья познаются в несчастье. Шура был тогда ушами Удальцова (чего я не знал) и выполнил, как видно, эту свою функцию. На другой день Удальцов отказался и начальником назначил Арциховского. Сразу открылись все двери. Были выделены и средства, и сотрудники. Сезон 1951 года я провел уже как зам. начальника экспедиции.
— И не приду на растопти, чтобы не подумали, что я вас проверяю, — сказал Арциховский. И сам я старался делать вид, что ничего не произошло, что я такой же, как прежде, руководитель экспедиции, хоть и подписываюсь заместителем. Однако уже по поведению Г. П. Смирновой, ставшей подчеркнуто самостоятельной (Засурцев еще в прошлом году окончательно перешел в Новгород), было видно, что «времена уже не те».
Наконец этот самый тяжелый для меня сезон раскопок позади. И вдруг Киселев предложил срочно поехать в Белгород Курский. Там-де А. В. Никитин не справляется, есть жалобы. Словом, нужен опытный консультант. Много лет спустя выяснилось, что Аркаше он писал тогда же, мол, Рабиновича нужно срочно куда-нибудь пристроить — убрать на месяц из Москвы. Возможно, это был отвлекающий маневр: Лихолата не устроило, чтобы я вообще оставался в институте и в экспедиции. Он требовал снятия и увольнения. А Киселев то ли относился ко мне неплохо, то ли просто в интересах дела хотел удалить на время неугодного сотрудника с глаз разгневанного начальства: может быть, отойдет. Не тут-то было.
Но тогда я ничего этого не знал. С удовольствием поехал в Белгород. Конкретная археологическая работа отвлекла на время от недавних бед. И этот милый, утопающий в садах городок, окруженный меловыми скалами, где наши предки построили крепость!
И тут еще событие, возможное только в тогдашней неразберихе. Сработало прошлогоднее представление института: успехи Московской экспедиции были отмечены специальным постановлением Президиума Академии наук, почти все сотрудники, консультанты и я, как начальник экспедиции, премированы. Словом, Московская экспедиция была поднята на щит (а начальника только что сместили). Поистине одна рука не знала, что творит другая! Но что был Президиум Академии наук по сравнению с самим Лихолатом!
139
См.: Материалы и исследования по археологии Москвы. Т. 1 / Под ред. А.В. Арциховского. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1947.