Страница 53 из 100
— В-видел Алпатова, — сообщал он мне. — Очень нужна биб-бли-огра-фия по вшам!
— ???
— Не удивляйтесь! Война в-всегда война. И вошь ест красноармейца, как, бывало, с-солдатика при царе. Алпатов получил задание нарк-комата.
— Наркомпроса?
— Подымайте выше! Наркомата обороны. А мы сделаем Алпатову библиографию! Пригодимся еще н-на что-нибудь!
Или:
— Дав-вайте сделаем выставку по Ньютону. Его юбилей. А у нас и цитата уц-целела:
Видите, какие буквы зо-золотые!
Когда решено было прекратить эвакуацию и библиотеку не консервировать, он прямо-таки с энтузиазмом помогал составить смету, все время привычно опасаясь, что ее сократят:
— Как скажут нам: «Л-любую половину!»
Конечно, это был золотой человек, опытный, деятельный, мужественный, порядочный. Я предложил ему должность «драпанувшей» заместительницы директора.
— А я, знаете, уже б-был здесь замдиректора. Ничего хорошего из этого н-не получилось.
Пришлось оставить старика в покое.
Но однажды ко мне подошла Павчинская — самый старый работник библиотеки, можно сказать — хранитель традиций. И среди советов, которыми никогда меня не оставляла, сообщила, что у нас произошло ЧП и виной тому — Николай Владимирович.
— Подумайте, он завещал свое собрание не нам, а Ленинской.
Все тогда «ходили под богом». Речь о завещании меня не удивила.
— У Николая Владимировича большая библиотека?
— Не очень большая, но… как бы вам сказать… специфическая. У него самое полное во всей Москве собрание порнографической литературы… извините, но я вам в матери гожусь, мы говорим о деле, и нечего нам стесняться. Библиотека Московского университета должна быть полной, и этот род литературы тоже собирать. Вы должны с ним поговорить.
Я и поговорил.
Скородумов протер очки.
— Да. Это ч-чистейшая правда. И на то есть весьма ве-веские причины. С точки зрения биб-блиотечного дела, конечно. Изволите ли видеть, у-у меня большая коллекция порнографической литературы. Но не уник-кальная. И в Ленинке большая коллекция, но тоже не уникальная. И вот, представьте себе: если я за-завещаю свою коллекцию нашей библиотеке, которую, поверьте, всей душой л-люблю, как-никак полжизни с ней связано, во-от, видите ли, если я завещаю свою коллекцию нам, тогда и б-будет в Москве две больших коллекции, но н-ни одной уникальной. А во-от, если я завещаю Ленинке — вот тогда-то и получится у-у-уникальная коллекция порнографической литературы!
Как говорится, крыть было нечем. Логика железная.
А Николай Владимирович увлекся. Ему хотелось хотя бы описать свое сокровище.
— У меня том-мов не много, но есть очень ре-редкие экземпляры. Изволили ли читать виноградовские «Три цвета времени»[122]? Наверное, помните, что в начале там и-ищут для Даву редкое порнографическое издание (и назвал французское заглавие неясно, особенно для моих небогатых познаний). Даву, знаете ли, и вправду был большой люб-битель всякой такой к-клуб-бнички. Так во-от, у меня эта книжечка есть…
Уже провожая старика, я все-таки рискнул задать ему вопрос, который вертелся у меня на языке с самого начала разговора.
— Скажите, Николай Владимирович, если не секрет. Почему вы, такой, насколько мне известно, скромный во всех отношениях человек, избрали для коллекционирования именно этот род литературы?
— А в каком другом, как вы изв-волили выразиться, роде литературы мог бы я создать б-большое собрание п-при наших жилищных условиях? — сказал он, прищурясь.
И опять — логика была железной.
Мозжинка, январь 1972 г.
Московская группа
Марка Осиповича Косвена я повстречал случайно в вестибюле метро «Курская». Старик (впрочем, ему было тогда 58 лет, много меньше, чем мне теперь) шел потихоньку к эскалатору и имел такой же аккуратный и благородный вид, как и до войны.
— Марк Осипович! Давно ли вернулись? Что вас не видно в университете?
— Здравствуйте, доогой! Что мне ваш унивеуситет? Я тепей едактоу Госполитиздата — иначе не удаваось веунуться (последние слова он протрассировал мне на ухо — шел февраль 1943-го). Но это не надоуго. Вы знаете, что Толстов в Москве? Оуганизует здесь такую гуупу для выполнения уазных пуавитейственных заданий. Нас там уже несколько человек. И вы зайдите обязательно к нему — он пйинимает в фундаментауке, там, знаете, на Воздвиженке. Зайдите, зайдите! Может быть, у нас, виибус унитис, что-нибудь и получится дельное!
Марк Осипович был образованный классик и чрезвычайно любезный человек. Вирибус унитис — соединенными силами. Его и моими. Ну не был ли это самый утонченный, самый высокий комплимент?
Весь разговор занял минуты две, пока мы спускались по эскалатору. А внизу поехали в разные стороны.
— Так я скажу пуо вас Толстову. Зайдите! — это уже в дверях вагона. Конечно же, я зашел.
В мрачноватом кабинете директора Фундаментальной библиотеки по общественным наукам Академии наук СССР сидел Толстов — живой и, можно бы сказать, невредимый, если бы не красная ленточка ранения на тужурке.
В октябрьские дни 41-го на истфаке получали много телеграмм и писем. В большинстве извещали о своем местонахождении, просили разыскать родственников. Единственной в своем роде была телеграмма Толстова: «Ранен в бою Можайском прошу срочно ходатайствовать оставлении рядах Красной армии».
Выполнить эту просьбу, конечно, было в ту пору некому. И, наверное, кто-то возбудил о нем совсем другое ходатайство. Во всяком случае, Сергей Павлович говорил мне как-то, что местный военком уверил в бесполезности его настояний остаться в армии («все равно вас извлекут!»).
Если бы не знать, что Толстов и до войны одевался, как бы сказать, в стиле военного коммунизма, чуть подправленном сталинской «партийной формой»: френч, обмотки, широкий кожаный ремень, лихо заломленная кубанка, можно было бы упрекнуть его в том нарочитом щегольстве полувоенной одеждой, что так распространилась в те трудные годы (да ведь и достать штатской одежды не было возможности).
— Организована московская группа Института этнографии Академии наук, — сказал Сергей Павлович. — Пока нас четверо — Косвен, Никольский, Богданов и я. Пьет а терр[123] — вот в этом кабинете. Нам нужен ученый секретарь. Так вот, не станете ли вы им? Предупреждаю: археологией заниматься не придется.
Признаться, меня останавливало то, что опять надо будет все устраивать — от неустройства я устал и в библиотеке. А тут еще перспектива работать в Ленинке — такой устроенной, ухоженной.
— Это ты успеешь, когда будешь постарше, — сказал Василий Серапионович Турковский. — Я бы на твоем месте не боялся нестроения. Когда же и бороться с ним, как не в твои годы? В этом есть и необходимость, и свой немалый интерес.
Словом, я пошел в эту Московскую группу, даже не показавшись в министерстве. Яковлеву сказал по телефону, что с болью душевной отказываюсь от его предложения.
— Душевная боль при себе и останется, — ответил он несколько раздраженно.
Альберт Кинкулькин, бывший с Яковлевым в добрых отношениях, сказал, что тот звонил ему, пораженный моей беспартийностью (успел, значит, затребовать личное дело): «Может быть, он был членом партии?» (не исключен ли, как тогда многие). Получив заверение, что никогда не был, Яковлев удивился еще больше. И до конца своих дней относился ко мне корректно, но несколько настороженно.
Когда дошло до министерства, что я работаю не там, куда направлен, были звонки, но Толстов все уладил.
121
Цитируется «Ода на день восшествия на престол Елисаветы Петровны, 1747 года» М.В. Ломоносова.
122
Имеется в виду книга А.К. Виноградова «Три цвета времени» (1931).
123
Пьет а терр — временное пристанище (фр.).