Проклятие феи

Герольд прищурился и расстроенно вздохнул. Солнце внезапно прорезало лиственный полог, и золотисто-зеленый луч упал на тропу. Нахмурившись, герольд посмотрел на свет: откуда здесь, так далеко от тракта, на дороге, покрытой в основном мокрой палой листвой, столько пылинок? Густая пыль, смешавшись с влажным воздухом, оставит неистребимые известковые пятна на его ливрее. Он снова вздохнул. Возможно, в Туманной Глуши – первой деревне, куда ему полагалось прибыть, – найдется кузнец, который посмотрит ногу его коня.

Туманная Глушь услышала о рождении принцессы не позже, чем вся остальная страна: одна из деревенских фей близко дружила с малиновкой, у чьей жены был двоюродный брат, а у того – невестка, приходящаяся близкой родней семье малиновок, которая жила в кусте под окном спальни королевы и слышала первый изумленный крик принцессы. Жители Туманной Глуши ожидали, что к ним явится какой-нибудь герольд (и привыкли к тому, что путешественники, никогда прежде не бывавшие в Двуколке, добирались к ним раздраженными и изрядно потрепанными), но никак не могли предугадать привезенную им новость.

Они охотно собрались, чтобы выслушать его, – это была одна из тех деревень, где герольд оглашал объявление у общинного колодца, – но ожидали всего лишь дежурных королевских эпитетов, украшающих известную уже новость о рождении юной принцессы. Их так поразило приглашение на именины, что они забыли посмаковать ее имя.

– Из каждой деревни? – переспросила местная трактирщица по имени Кернгорм.

Посреди деревни располагалось нечто вроде площади, хотя и не совсем ровной. Колодец стоял напротив кузницы, по одну сторону от него был трактир, а по другую – общий двор тележного и колесного мастеров. Герольд встал у самого колодца, чтобы в который раз повторить заученные слова: сейчас его естественному стремлению к трактиру противостояло желание узнать, все ли в порядке с его конем и сможет ли он продолжить путь.

Отвлекшись от своих мыслей, герольд кивнул. Он все еще наслаждался собственной ролью, вызванным им изумлением, тем, как на лицах стоящих перед ним людей приятное предвкушение сменяется удивлением и даже потрясением, с удовольствием доставал из кошеля особую, защищенную от жульничества длинную соломинку, которая при этом внешне ничем не отличалась от обычной. В городках побольше соломинку следовало вручать мэру, в мелких деревушках герольд действовал по собственному усмотрению. Он предпочитал трактирщиков – и Кернгорм, по его мнению, подходила прекрасно.

– Из каждой деревни. Герольдов разослали во все деревни. По крайней мере, – поправился он, – во все деревни, о которых известно из последней переписи.

– Если это не касается всех, то я поехать не смогу, – заявил Грей, чье хозяйство располагалось за пределами деревни.

Он явился сюда, потому что сломал рукоять плуга и хотел починить ее, чтобы продолжить свои труды.

– Завоюй всеобщую любовь, продав свой жребий! – выкрикнул его друг поверх голов.

Кое-кто рассмеялся, и все принялись оживленно обсуждать новость.

Катриона стояла рядом со старшей дочерью Кернгорм, Флорой. От волнения девушки держались за руки.

– Я должна идти! – выпалила она, обращаясь к подруге, пригнулась, проскользнула под чьими-то руками, обогнула нескольких зевак и помчалась к дому своей тети. – Я же говорила, что ей стоит прийти и послушать объявление герольда! – бормотала она на бегу. – Я ей говорила!

Ворвавшись в дверь, Катриона взахлеб выложила новости, однако тетя оставалась невозмутимой: ни ее рука на веретене, ни нога на педали прялки не дрогнули, а тонкая и прочная шерстяная нить продолжала наматываться совершенно ровно.

– Ничего удивительного, – отозвалась она, хотя все же приостановила колесо, чтобы обнять и немножко успокоить взволнованную племянницу. – Мне всегда нравилась королева: не у каждого под окном гнездятся малиновки.

Тетушка Катрионы была той самой феей, которой сообщил о рождении принцессы ее друг-малиновка. Люди считали ее лучшей феей в Туманной Глуши, а кое-кто утверждал, что и во всей Двуколке.

Герольд провел приятный вечер за рассказами о королевской семье (отчасти даже правдивыми) в трактире Кернгорм, отлично выспался на лучшей перине и уехал на следующий день. Он полностью отдался веселью, поскольку кузнец сообщил, что конь сможет назавтра продолжить путь, хотя и высказался об этом как-то уклончиво, как если бы за ночь должны были подействовать какие-то чары, о чем в кузнице, конечно, и речи не шло. Кузнецы часто бывали загадочными – это одно из побочных следствий их ремесла, как и густая, скрывающая лицо борода. Правда, у этого кузнеца ее не было, что показалось герольду странным: он никогда прежде не видел чисто выбритого кузнеца.

Герольд слегка сожалел о раннем утреннем отъезде: он с тоской вспоминал вчерашнее пиво и думал, что и в пользу подобной глухомани, пожалуй, найдется что сказать. Но конь уже ждал его, фыркая на пылинки в воздухе и пританцовывая на всех четырех ногах. Герольд покосился на него с некоторым раздражением: ему нужно было ездовое животное, а не приключение.

– Он уже попривык к нашим дорогам, – неопределенно заметил кузнец. – Просто сядь в седло и направь его.

«И держись крепче», – подумал герольд, уносясь по деревенской улице в направлении Дымной Реки.

Жребий в Туманной Глуши тянули тем же вечером. Люди немного подтрунивали над тетей Катрионы, над Нурле, прачкой, а особенно над Сником, который не был настоящей феей, но, сам не зная почему, всегда выигрывал в карты, и над парочкой других местных фей – дескать, пусть не ворожат, влияя на жеребьевку, – и над самой Катрионой, хотя та трясла головой и повторяла: «Я так не делаю, вы же знаете, что я так не делаю». Ее тетя, которая могла, но не стала бы (и в глубине души с изрядным пренебрежением отнеслась к этому якобы защищенному от жульничества жребию), только улыбалась и мягко отшучивалась. Сник же, предполагавший, что не может, но не уверенный в этом и не способный ничего с этим поделать, выглядел обеспокоенным. В Туманной Глуши любили своих фей – Нурле даже была замужем – и не принуждали их браться за веточки боярышника и рябины, защищающие от волшебного вмешательства, как поступали в некоторых городках, хотя Сник, просто на всякий случай, положил понемногу тех и других себе в карман.

Соломинки разбирали в полной тишине. Держал их Грей, поскольку отказался и сам тянуть жребий, и отдать его кому-то другому, и чем больше их выдергивали, чем меньше оставалось у него в кулаке, тем больше становилось всеобщее напряжение. Наконец Гаш, тянувший последним, поднял свою соломинку, оказавшуюся той же длины, что и все остальные.

– Так у кого же она? – спросил он.

Повисла тишина, и Катриона расплакалась. Кернгорм подошла к девушке – тетя уже приобняла ее за плечи – и разогнула сжатые пальцы: там лежала единственная длинная соломинка.

– Ты знала, – позже сказала Катриона тете, когда они вернулись домой.

Девушка сидела так близко к огню, что ее лицо опаляло жаром, а тяжелые юбки вот-вот могли обжечь ноги. Жар и яркое сияние успокаивали ее, как будто ее вот-вот уволокут навстречу некой холодной и темной, непредсказуемой участи. За ее спиной постукивала и жужжала тетина прялка.

– Ты знала! Недаром твой приход на жеребьевку показался мне странным. Я была уверена, что ты ни за что не пойдешь на именины, даже если вытащишь длинную соломинку. Ты знала, что она выпадет мне.

– Что ж, правда, – призналась тетя. – Меня это удивило – я имею в виду знание. Со мной не случалось предвидений с тех пор, как ты была еще малышкой и я увидела, что ты переедешь ко мне. Я не знала о приглашении, пока ты мне не рассказала, но ясно увидела, как ты вытащишь длинную соломинку, и поняла, что так и будет. Я подумала, что тебя это может изрядно потрясти, и решила быть рядом.

– Может, я и не пойду.

Стук. Ж-ж-ж.

– Почему нет?

– Ты призналась, что ты бы не пошла.

Тетушка рассмеялась:

– Я уже пожилая дама, предпочитаю спать каждую ночь в одной и той же постели и… Я не рассказываю тебе все, что слышу от малиновки, не потому, что не хочу, а потому, что не могу.