Страница 18 из 26
Сам Глеб сидел совершенно прежний – огромный, добрый, шириной в дверь. Ел за четверых, говорил мало, больше кивал. Все как всегда. Однако Скудин уже заметил: после ранения Глеб стал какой-то задумчивый, сосредоточенный, как бы постоянно слушающий то, что другим не дано услышать. При этом он с глубочайшим уважением посматривал на Виринею, и та отвечала ему короткими заговорщицкими взглядами. Грин зеленел от зависти, если их замечал. А между тем так смотрят друг на друга вовсе не любовники. Скорее, единомышленники, увлечённые люди, имеющие общую цель. Иван Степанович видывал нечто подобное у Звягинцева в лаборатории, когда там подвигался к успеху очередной судьбоносный эксперимент.
После закусок и горячего не избалованные обжорством организмы потребовали двигательной зарядки. Тем более что на горизонте маячил десерт – строго засекреченный и оттого требующий подготовки. Женя включил музыку и чопорно повёл в танце Ксению Ивановну. Глеб, как и следовало ожидать, завладел Виринеей, Борька помчал длинноногую Бригитту, невероятно изящную в спортивном костюме, а Веня Крайчик успел перехватить у Альберта Фросеньку. Скудин воспользовался танцами и подсел к профессору.
– Простите, Лев Поликарпович, не помешаю?
– Да что вы, голубчик, пожалуйста…
Канули в прошлое времена, когда отец Марины и её муж при виде друг друга готовы были хвататься за шпаги. Только теперь до них в полной мере доходил смысл слова «родственники».
– Что с вами, Лев Поликарпович? – негромко спросил Иван.
Язык тела был для него важным источником информации, по временам способной даже спасти жизнь. От него и теперь не укрылось: хоть профессор был внешне весел и бодр, шутил, улыбался, а у самого вид был такой, словно аккурат вчера ему поставили очень страшный диагноз и он ещё не решил, как с этим быть, как вообще жить дальше.
– Ну… пока ничего особенного не случилось, но к тому идёт, – так же тихо проговорил Звягинцев. – Куратора нам прислали по научной линии… из Москвы.
Скудин понимающе кивнул.
– Чтобы перед Америкой не оплошать, – горько усмехаясь, продолжал Лев Поликарпович. – Академика Опарышева… Слышали, может быть?
«Как же, слышал. И даже видел разок. По телевизору…» Ту передачу об успехах отечественной науки Иван смотрел вместе с Мариной. Ему ещё бросилось в глаза, до чего этот Опарышев соответствовал фамилии. Круглый, толстый, белый – и в мощнейших очках. Очки уродливо искажали глаза, но, против ожидания, вместо впечатления трогательной беспомощности ощущалась аура хитрого и опасного существа. «Я как-то папу спросила: „Почему ты до сих пор не академик?“ – прокомментировала Марина. – А он мне ответил: „Докуда можно было дойти умом, я дошёл. А выше – только жопы лизать. Вот как этот…“ – Марина с отвращением кивнула на экран.
Теперь Скудин спрашивал себя, а не было ли в этом Опарышеве чего-то от кота-переростка. Например, щелевидных зрачков. «Приедешь – надо будет рассмотреть тебя хорошенько…»
– Пересветов сегодня выпил три рюмки коньяку, два раза выругался матом и удрал на неделю на дачу… – с явной завистью рассказывал между тем Лев Поликарпович.
– За свой счёт?
– Ну да, за свой. На больничный… Сказал – в санаторно-профилактических целях. Он же в своей последней статье – в «Ворд Сайнтифик», ни больше, ни меньше, обозвал результаты, представленные Опарышевым, бредом шизофренического больного. И от слов своих отступать не намерен. Сами понимаете, отношения после этого… Ну а у вас как дела?
– Пока никак. – Скудин вздохнул. – Информацию по американцам доводить будут завтра, с утра пораньше.
Вспомнив о том, что завтра придётся опять спешить пред светлые очи начальства, Иван в тысячу первый раз тоскливо подумал, как это было бы здорово – ходить обычным батальонным где-нибудь в родном Заполярье, желательно там, куда московский Макар телят не гонял. Чтобы ни начальства высокого, ни показухи казённой, ни всей этой обрыдлой мишуры. Ещё слава Тебе, Господи, у нас не столица. Там, говорят, вообще полковники шнурки гладят. Генералам. Субординация и дисциплина голимые, подход и отход от начальства. Тьфу…
– Да положите вы на него, Лев Поликарпович, – вдруг сказал Скудин. – На Опарышева этого. Крестообразно и с прибором. Ну его, не таких видали… Прорвёмся.
Ощутив, что профессору чуть-чуть полегчало, Иван чокнулся с ним «Запеканкой» (символически – Звягинцев был за рулём) и перехватил вернувшегося Глеба.
– Ты меня, конечно, извини, – начал он, когда Гринберг уволок кружить Виринею в медленном вальсе. – Знаешь, Глебка, какой-то ты не такой. Я же вижу. Давай колись. Не наводи на мысли. Или организм чего требует? А может, душа?
– Да нет, командир, с организмом все в порядке. – Глеб хмыкнул, воровато оглянулся на Гринберга и… намотал на руку коллекционный, литого серебра поднос. – Видишь? И в душе такая же гармония, можешь не сомневаться.
Скудин с интересом ждал продолжения.
– Только вот знаешь… после ранения я… будто прозрел, – тихо и медленно выговорил Глеб. – Увидел мир… словно с другого ракурса. Ну, будто кто глаза мне протёр. Мир, он ведь совсем не такой, как нам с детства рисуют… заставляют думать, что это – так, а то – этак. В общем, прикинь… как будто ты всю жизнь смотрел на одну грань кирпича и думал, что он плоский. А потом вдруг понял, что граней-то шесть. Хотя на самом деле их гораздо больше… А ещё, командир, я… как бы тебе сказать… только ты не пугайся… я голоса слышу.
«Так…» – только и подумал Иван.
– Разные, – задумчиво продолжат! Глеб. – Мужские, женские, громкие, тихие. Маленькие, вроде наших с тобой. И другие – огромные… Одни вблизи, другие издалека… Ты бы только знал, командир, что они говорят… Только я пока ещё не все понимаю. Вот для неё, – Глеб улыбнулся и взглядом, полным натурального благоговения, указал на Виринею, торжественно вносившую с кухни десерт, – для неё уже не существует пределов. Все видит, все слышит. И, наверное, все понимает. Скоро она сосчитает все грани кирпича. А я… – Глеб подмигнул, лихо пожат плечами и вроде бы даже виновато потупился, – только учусь.