Тени на стене

Свернув в одно из ответвлений, парнишка остановился.

— Пришли, — сказал он Нечаеву.

Это и был подземный лагерь.

Лагерь… Парнишка поднял фонарь, и тени стали длиннее, подвижнее. Тут и там валялись какие–то ржавые ломы, кирки и лопаты со сломанными черенками. На каменном столе стояла мертвая коптилка, сооруженная из плоской бутылочки из–под духов, лежал тощий оккупационный журнальчик «Колокол». В ближнем углу Нечаев увидел груду заржавленных гильз.

Потом он перевел взгляд на степы. Они, как и везде, были покрыты черными и белыми иероглифами, понятными только подпольщикам. К одной из них был прибит какой–то листок. Оказалось, что это партизанское воззвание. Партизаны обращались к жителям Одессы: «Священный долг каждого патриота нашей Родины требует…»

Лагерь… Несколько комнат, вырезанных в скале. Каменные нары, покрытые слежавшейся соломой. Ниши для оружия. Старое ведро, веник… Здесь на пишущей машинке печатались листовки, разрабатывались планы боевых операций. А вот и кухня, в которой на примусах готовили еду, и кадка для муки, и ящики для продуктов, вер честь по чести. Здесь, в подземелье, приходилось держать не только кур, но и откармливать поросят. В стойлах стояли даже коровы.

Пояснения давала Ольга Андреевна.

— Ты забыла про Рекса…

Да, была у них и собака по кличке Рекс. Овчарка. Она им здорово помогала. Особенно в те дни, когда в городе были облавы. Человек не пройдет, а собака…

— Она ни на шаг не отходила от Василия, — сказала Ольга Андреевна.

— Так это была его собака?

Кивнув Нечаеву, она опустилась на железный ящик от пулеметных лент. Силы, казалось, покинули ее. На нее нахлынули воспоминания, и она уже не видела ни жестянок, ни бутылок из–под горючего, валявшихся вокруг, ни людей, которые стояли рядом. «Василий!..» Ее губы шевелились. Быть может, она видела его в камере, на цементном полу, видела, как со стен струйками стекает вода, видела старушку, которая на коленях молится богу… Однажды, как знал Нечаев, ей самой довелось просидеть два дня в такой камере.

— Думаете, это так просто жить под землей? — спросил парнишка. — Сидеть–то было некогда. Все время работа, работа, работа. То копаешь, то долбишь этот проклятый камень. А потом надо печь, варить и одежонку какая ни есть починить, заштопать. Я уже не говорю про бои, про вылазки и диверсии на дорогах. Я вот даже раны врачевать научился. Когда приспичит, научишься. Командир сказал: «Ты в медицинский хотел поступить, вот и лечи, практикуйся. Авось настоящим врачом будешь».

— Не хвастай, — прервал его отец. — Думаешь, товарищу это интересно?

— Пусть рассказывает, — сказал Нечаев. — А что было, когда румыны забетонировали главный ход?

— До того, как забетонировать его, они попытались проникнуть в катакомбы. Только черта с два! Попробуй сунуться с фонарем! Наши снайперы били без промаха. А без фонарей в катакомбы не пойдешь. Вот им и пришлось забетонировать вход.

— А как же вы? Воспользовались запасными?

— В том–то и дело, что не было у нас запасных. Раньше были, но к тому времени… Словом, пришлось искать выход. Горючего уже было так мало, что командир приказал погасить фонари. Только один оставили. Да и то пришлось фитиль обрезать, чтобы горел не так сильно. Ну, с этим фонарем мы и пошли. Было нас четверо, батя соврать не даст. Шли почти ощупью, наобум. Час, второй, третий… А тут с фонарем что–то неладное. Тогда батя снял стекло, вынул нож. И тут мы все заметили, что пламя гнется. Понимаете? Когда пламя гнется? Когда сквознячок. И мы двинулись в ту сторону, и нашли трещину, и стали рыть. Руками. Лопаты и ломы мы побросали раньше, чтобы легче было ползти.

Глава третья

«Виллис» стоял на прежнем месте. Морячок–водитель дремал за баранкой, и Нечаеву пришлось его окликнуть. Поехали!.. Но тут из калитки вышел хозяин хибары, успевший вернуться из города, и сказал, что его хозяйка просит их откушать. Она уже все приготовила, накрыла на стол.

— Не побрезгуйте, гости дорогие, — сказал он, приложив руку к сердцу.

Нечаев колебался не больше минуты.

Двор был сравнительно невелик. В стороне от хибары виднелся погреб, сложенный из такого же ноздреватого ракушечника, и курятник, в котором кудахтали тощие хохлатки. Перед собачьей будкой, опустив морду на вытянутые передние ланы, лежал огромный пес. Когда он увидел Нечаева, который вошел во двор первым, по его загорбку прошла темная дрожь. В мгновение ока пес вскочил на сильные лапы и рванулся вперед, обнажив желтые клыки. Несдобровать бы Нечаеву — он слишком близко стоял от будки, как вдруг он услышал властный голос хозяина:

— Рекс, на место! Я кому сказал?

— Рекс, дружище, — Ольга Андреевна бросилась к собаке и прижала ее к себе. — Милый! Так вот ты где оказался!..

Пес заскулил, ткнулся влажной мордой в ее колени, лизнул шершавым языком ее руку и опять заскулил. То ли радостно, то ли жалобно. А Ольга Андреевна гладила его по голове, теребила за уши и все приговаривала:

— Псина ты моя дорогая, псина ты моя хорошая… Бедняжка, тебя на цепь посадили? Ну ничего, сейчас я тебя освобожу.

— А что было делать? — сказал хозяин хибары. — Все норовил убежать. Зпаете, где я его нашел? У главного входа. У того, который румыны еще зимой забетонировали. Сидит и воет. Тощий, злой. Я ого сразу признал. Так это же, думаю, Васькин пес. Дай, думаю, я его домой заберу. Лапа у него была перебита. Передняя. Ну, я его и выходил. А он все еще рвется к тому входу. Пришлось на цепь посадить.

— Давно он у вас? — спросил Нечаев.

— Месяца три. Я ведь говорил, что тогда еще зима была.

Нечаев повернулся к Ольге Андреевне.

— Он разве был с вами? Я спрашиваю о том дне, когда вы пошли на задание.

— Был. Увязался за Василием. Тот его пытался прогнать, палкой замахивался, а Рекс отскочит в сторону, посидит и снова трусит за нами.

— Когда вы его в последний раз видели?

— Дай вспомнить. Кажется, возле рынка. Василий свернул в переулок, и Рекс, разумеется, последовал за ним.

Какие там разносолы! Стол был накрыт скромно, но для военного времени обильно. Ржаные коржи, яичница со старым салом (кабанчика хозяин заколол еще под новый год), картошка в мундирах, соленые огурцы, ряженка в кринке… Ели деревянными ложками и ножами. Рекс покорно лежал под столом у ног Ольги Андреевны, ожидая подачки. Еще в катакомбах он научился довольствоваться малым.

Говорили тихо. Зачем вспоминать о том, как горевали? Яблочная водка и та была горька. Нечаев прислушивался к спокойным голосам, а думал о другом. И всегда так. Стоит тебе что–нибудь задумать, как жизнь спутает все твои планы. Еще вчера, до встречи с Ольгой Андреевной, он собирался этот день провести иначе. И начальство пошло ему навстречу, предоставив машину, чтобы он мог смотаться под Чебанку. Ведь он все еще не знал, жив ли его дед. Но была у него и другая цель. Он надеялся, что узнает что–нибудь про Аннушку.

А тут появилась Ольга Андреевна со своим горем.

И вот он едет в другую сторону и спускается в катакомбы, ищет, сопоставляет факты, строит догадки… Тщетно. Мещеряк, конечно, с этим делом сразу бы справился, а он… Что он скажет Ольге Андреевне? Ему ничего не удалось выяснить. Так что не снять ему камня с ее души.

Он посмотрел на Ольгу Андреевну — поседевшую, с горькими складками вокруг рта, — и невольно подумал, что и Аннушка теперь, должно быть, ужо не та. В том, что она жива, и он еще встретит ее, он почему–то не сомневался. Но виделась она ему такой, какой он оставил ее в Севастополе — в его белой бескозырке, в прюнелевых туфельках…

В город вернулись еще засветло. Высадив Сазоновых на Пушкинской, Нечаев велел водителю ехать на улицу Пастера. Ольга Андреевна, державшая Рекса за ошейник, сидела сзади.

Когда машина остановилась возле их дома, Нечаев, не оборачиваясь, сказал:

— До завтра.

Он боялся встретиться с ее глазами. Но она сказала:

— Я все понимаю.