Страница 46 из 142
За решёткой, как и полагается искупающим вину грешникам, я провёл несколько лет, пока добрый ангел, пролетавший тогда над страной, освобождая из тюрем всех здоровых заключённых, не раскрыл передо мной двери. Это был офицер-вербовщик. Он предложил мне более благородное занятие, чем возить тачку для короля, — сражаться за него и завербовал меня как волонтёра в королевское войско. Я был рад такой перемене. Мне захотелось стать настоящим солдатом. Я старался отличиться в любом деле: был первым в наступлении; если же мы отступали, то всегда ловко ускользал от врага, и ему никогда не удавалось меня настичь. Удача улыбалась мне. Я уже командовал отрядом всадников и надеялся в недалёком будущем подняться ещё выше, но как-то раз меня послали на заготовку фуража, и я, следуя полученному приказу, добросовестно очистил не только склады и сараи, но и сундуки и лари в частных домах и церквах. К несчастью, то была дружественная местность. Поднялся шум. Обозлённое население назвало экспедицию грабительской, и меня за мародёрство отдали под суд, после чего разжаловали, прогнали сквозь строй в пятьсот человек и исключили из почётного сословия, где я надеялся сделать карьеру.
Мне ничего не оставалось, как вернуться к моему первому ремеслу. Но у меня не было ни денег, чтобы купить кожи, ни желания работать. В прошлом я за бесценок отдавал свои изделия и теперь полагал, что имею на них полное право. Хотя от долгого употребления кошельки, должно быть, сильно потрепались, всё же с их помощью я рассчитывал хоть как-то поправить своё бедственное положение. Я начал исследовать чужие карманы и каждый обнаруженный кошелёк считал своим. Тотчас же я устраивал на него охоту и, если мне удавалось овладеть им, присуждал его себе как заслуженный приз. При этом, к моей радости, ко мне возвращалась добрая часть монет моего собственного изготовления, которые, хотя и были фальшивыми, ходили наравне с настоящими.
Дела мои шли хорошо. Я посещал базары и ярмарки, прикинувшись то покупателем, то торговцем или евреем, и приобрёл большую ловкость в новом ремесле. Моя рука была искусна и проворна. Она работала без промаха и хорошо кормила меня. Мне нравился такой образ жизни, и я решил остановиться на нём. Однако злой рок никогда не позволял мне быть тем, кем я хотел.
Как-то на ярмарке в Лигнице я взял на прицел кошелёк одного богатого арендатора, набитый золотом, как брюхо его владельца салом. Но кошелёк оказался слишком тяжёлым, и искусный приём, который обычно так легко выполняла моя рука, на этот раз не удался. Меня поймали на месте преступления и под негодующие жалобы арендатора доставили в суд как вора, хотя я и не заслужил такого оскорбительного обвинения. Чтобы я хоть раз срезал у кого-нибудь кошелёк по своей воле… Никогда! Все они сами так и просились ко мне в руки, словно хотели вернуться к старому хозяину. Подобные отговорки нисколько не помогли, и на меня надели колодки. По приговору суда, я должен был подвергнуться порке и лишиться куска хлеба, который давало мне моё новое ремесло. Но, воспользовавшись случаем, я сумел тайком выбраться из тюрьмы и избежать тягостной церемонии исполнения приговора.
Чтобы не умереть с голоду, нужно было придумать какое-нибудь занятие. Я попробовал было нищенствовать, но не удачно. Полиция в Глосглогау вздумала заставить меня, против моей воли, выполнять работу, которая была мне противна. С трудом мне удалось ускользнуть от цепких лап присваивающей себе право опекать весь мир юстиции, ибо издавна моим правилом было не иметь с ней никаких дел. Я старался обходить стороной города и как кочующий странник бродил по деревням.
Случилось так, что я оказался в деревушке, через которую как раз в это время проезжала графиня. Что-то сломалось у её кареты и, пока устранялась неисправность, люди, движимые праздным любопытством, подходили поглазеть на чужих господ. Подошёл и я. Мне удалось завязать знакомство со слугой, и тот в простоте душевной признался, что очень боится вас, господин Рюбецаль, так как из-за задержки в пути им придётся ехать через горы ночью. Это навело меня на мысль воспользоваться робостью путешественников и попытать счастья, прикинувшись призраком. Я прокрался в дом моего покровителя и наставника, — деревенского пономаря, и, пока он отсутствовал, украл у него чёрную мантию. Там же мне попалась на глаза и тыква, украшавшая платяной шкаф. Прихватив всё это и вооружившись дубиной, я отправился в лес, где надел на себя свой маскарадный костюм. Что было дальше, вам хорошо известно, и не вмешайтесь вы, мастерски задуманная шутка, без сомнения, была бы доведена до конца.
Отделавшись от обоих трусливых парней, я погнал карету в глубь леса, где, не причиняя дамам ни малейшего вреда, собирался открыть маленькую толкучку и предложить им обменять их наличные деньги и драгоценности на мою чёрную мантию, после чего пожелать путешественницам счастливого пути и учтивейшим образом откланяться.
Сказать по правде, я меньше всего опасался, что вы, господин Рюбецаль, испортите всё дело. Мир стал недоверчив и вами не испугаешь теперь даже ребёнка. Если бы иной простак, вроде трусливого слуги, или какая-нибудь женщина за прялкой время от времени не вспоминали о горном духе, вас давно бы уже забыли. Мне казалось, Рюбецалем может стать каждый, кто захочет. Я получил хороший урок, и в вашей власти наказать меня, или помиловать. Но, может быть, мой чистосердечный рассказ смягчит ваш гнев. Вам ничего не стоит сделать из меня честного человека. Если бы вы отпустили меня и дали из вашего пивного котла денег на пропитание… Или нарвали бы мне в кустарнике, растущем перед вашей изгородью, горсть терновых ягод, как вы сделали это для одного голодного странника, который сломал о них себе зуб, не заметив, как обычные ягоды превратились в золотые… Или подарили бы одну из оставшихся у вас восьми золотых кеглей, — девятую вы когда-то отдали пражскому студенту… Или дали мне кувшин молока, которое, свернувшись, превратилось бы в золотой сыр… Или, если я заслуживаю наказания, высекли меня для назидания золотой розгой, после чего подарили бы её мне на память, как тому бродячему сапожнику, о котором рассказывают мастеровые в трактирах… Вот тогда вы сделали бы меня счастливым на всю жизнь.
Право, господин Рюбецаль, если бы вы знали, как тяжело быть честным человеком, когда во всём испытываешь нужду! Вот если, к примеру, чувствуешь голод, а в кошельке нет ни гроша, то надо быть воистину святым, чтобы не украсть хотя бы одну булку из хлебных запасов богатого булочника Креза, разложившего их на прилавке перед публикой. Недаром пословица говорит: «Нужда не знает запретов».
— Ступай прочь, плут! — воскликнул гном, когда Курчавый закончил рассказ. — Виселица будет вершиной твоего счастья.
Он проводил арестанта хорошим пинком, а тот был счастлив, полагая, что только благодаря своему красноречию, ему удалось на этот раз так легко избежать наказания и выйти из этой передряги целым и невредимым.
Оказавшемуся на свободе счастливчику не терпелось как можно скорее убраться с глаз строгого хозяина гор. В спешке, он забыл даже свой чёрный плащ. Но, как ни торопился парень, все его усилия были напрасны. Вокруг были всё те же места, будто он только сейчас оставил негостеприимный замок. Бесконечное кружение на одном месте утомило его, и он растянулся в тени, под деревом, решив немного отдохнуть и подождать какого-нибудь путника, который указал бы ему дорогу. Но тут его одолел крепкий сон, а когда он проснулся, вокруг была кромешная тьма. Парень хорошо помнил, что заснул под деревом, а сейчас всё куда-то исчезло, — ни шелеста ветерка в ветвях, ни мерцающих сквозь листву звёзд, ни мягкого ночного света. Он испугался и хотел было вскочить, но неведомая сила удерживала его, а само движение отозвалось гулким звуком, похожим на звон цепей. Тогда он подумал, что Рюбецаль, должно быть, опять бросил его в тюрьму, заковал в кандалы и оставил одного, на глубине, может быть, многих сотен лахтеров под землёй. Ужас овладел им. Прошло несколько часов. Стало светать. Однако свет едва пробивался сквозь железную решётку маленького окошка в каменной стене. Хотя парень и не знал, где он находится, этот погреб не показался ему таким уж незнакомым. Надежды, что войдёт сторож и всё прояснит, оказались тщетными. Шли долгие часы ожидания, голод и жажда всё сильнее давали о себе знать. Наконец, терпение его истощилось. Он начал шуметь, греметь цепями, стучать в стену, взывая о помощи. Вблизи послышались голоса, однако никто не спешил отпереть камеру. Но вот тюремщик, вооружившись молитвой, изгоняющей призраков, открыл дверь и, осенив себя широким крестом, стал заклинать бесновавшегося в пустом погребе чёрта. Как же удивились оба, когда один из них, всмотревшись в привидение, узнал сбежавшего заключённого, а другой — тюремного сторожа в Лигнице. Кунц догадался, что Рюбецаль вернул его опять на прежнее место.