Страница 101 из 142
Лукреция выросла. Её скромность и красота восхищали как духовенство, так и мирян.
В то время король созвал в Бамберге рейхстаг.[219] По этому случаю, в город съехалось столько придворных, прелатов и князей, что он стал тесен, и мать с дочерью скрылись от сутолоки в загородном доме. Но епископ, покровительствующий вдове, так красочно расписал девушку королеве, что та пожелала иметь эту юную красавицу среди своих фрейлин.
Двор короля Генриха не отличался строгостью нравов,[220] поэтому заботливая мать, сколько могла, противилась этому, хотя и была благодарна за оказанную её дочери честь. Но настойчивость королевы и советы епископа, авторитет которого так много значил для колеблющейся женщины, сломили наконец её сопротивление, и она дала своё согласие.
Целомудренная Лукреция, роскошно и со вкусом одетая, появилась при дворе. В её обязанности входило оберегать игольный ящичек королевы и во время дворцовых празднеств, вместе с другими девушками благородного происхождения, нести за ней шлейф. Когда появлялась королева, все взоры всегда были обращены на Лукрецию, ибо, по единодушному признанию придворных, она была грацией среди нимф королевской свиты.
Каждый день при дворе был праздником. Это упоение беспрерывным удовольствием, сменившее однообразную жизнь под надзором матери, наполняло душу Лукреции невыразимо сладостным чувством. Ей казалось, будто она перенеслась, если не в лоно небесного блаженства, то, по крайней мере, в преддверие его. Помимо жалованья за охрану игольного ящичка, она получила ещё и от своей доброй матери один шок[221] яиц, снесённых волшебной курицей, и потому ни в чём не нуждалась. Лукреция могла исполнить любое желание, какое только способна была придумать красавица, непоражённая ещё стрелой Амура и в детской непосредственности считающая высшим счастьем мишурный блеск наряда, который она не променяла бы и на святое сияние. Великолепными нарядами, она выделялась среди всех девушек свиты королевы, а те, втайне, хотя и завидовали подруге, но вслух превозносили её за тонкий вкус.
Так как королева благоволила к Лукреции, то и придворные дамы, по заведённому обычаю, окружили её вниманием и заботой, а своё недовольство и досаду постарались спрятать глубоко в сердце. Не меньше внимания, но без лицемерия, оказывали ей и придворные кавалеры. Каждое их слово было искренним. Лесть представительнице прекрасного пола из уст мужчины льётся, как масло, тогда как слетевшая с языка женщины, она кисла, как уксус. Беспрерывный фимиам, который курили ей при дворе, был бы для Лукреции не меньшим благом, чем золотые куриные яйца, если бы ясную поверхность чистой девичьей души не начала разъедать ржавчина тщеславия. Сладкая лесть потакала желанию девушки беспрестанно слушать похвалы её красоте. Юная грация требовала как принадлежащих ей по праву признаний, что она самая красивая среди королевских фрейлин.
Лесть скоро стала матерью и родила нескромное кокетство. В свою победную колесницу Лукреция впрягала князей, графов и дворян и где только могла, с триумфом, выставляла на показ весь этот цвет германской нации Священной Римской империи. Она умела скрывать гордое тщеславие под маской скромности, и тем лучше ей удавалось её пиратство. По своему желанию, Лукреция воспламеняла любое чувствительное сердце, и эта страсть палить и жечь была, пожалуй, единственной, унаследованной ею от отца. Когда она видела, что достигла цели, то отступала с холодным равнодушием, обманывая надежды всех, кто добивался её благосклонности, и с нарочитым злорадством смотрела, как скрытая скорбь и печаль мучает несчастных и стирает румянец с их щёк. Но её собственное сердце оставалось окружённымо бронзовой стеной бесчувственности, и преодолеть эту преграду, чтобы хоть в отместку, точно также воспламенить его, не мог ни один из её поклонников. Юная фрейлина была любима и никого не любила. Потому ли, что ещё не пришёл её час или что честолюбие подавляло нежную страсть, а может и оттого, что её характер был неустойчив и непостоянен, как открытое море, и зерно любви не могло прорасти в этом беспокойно бьющемся сердце.
Наиболее опытные сердцееды скоро заметили, что эта местность недоступна для завоевания и потому ограничились только слепым нападением, поднимая всякий раз шум, после чего незаметно отходили в сторону. (Так и наши легкомысленные мужчины: стучатся в сердце каждой красавицы, но боятся чистого факела Гименея не меньше, чем хищники, в африканской пустыне, огня). Менее опытные, напротив, с наивной надеждой предпринимали серьёзные атаки, но Лукреция хорошо оберегала свои укреплённые позиции, и они вынуждены были отступать.
Вот уже несколько лет в свите короля находился молодой граф из Клеттенберга. Несмотря на свой телесный недостаток, он был любимцем всего двора. У него было вывихнуто одно плечо, за что он и получил прозвище «Ульрих Кривой». Зато все остальные его качества и таланты заставляли даже самый строгий ареопаг дам, критически оценивающих даже стройность Адониса, не обращать на этот недостаток внимания и не ставить ему в упрёк несовершенство фигуры. Он пользовался уважением при дворе и был так любезен с прекрасным полом, что все дамы, не исключая самой королевы, благоволили к нему. Неистощимое остроумие, умение придумывать новые забавы и придавать обычным увеселениям новую прелесть и привлекательность, делали его незаменимым в женском обществе. Если была плохая погода, или король находился в дурном настроении, которое ему часто портил Папа, и двор изнывал от скуки, то посылали за графом Ульрихом, чтобы он весельем и шутками развеял хандру и снова оживил королевские покои.
Близость к дамскому обществу, не мешала ему легко избегать неотразимых стрел лукавого Амура. Он никак не давал себя загарпунить. Ему нравилось играть роль влюблённого пастушка, но если только женщина готовила для него оковы, он разрывал их, как Самсон семь пут, накинутых на него коварной любовницей. Ульрих, как и гордая Лукреция, хотел налагать оковы, но не носить их. Не рискуя ошибиться, можно было предположить, что две такие сходные натуры, коих случай свёл настолько близко, что они жили под одним небом, спали под одной крышей, обедали за одним столом и укрывались тенью одной листвы, встретившись, захотят испытать силу воздействия своих талантов друг на друга.
И вот уже Лукреция вознамерилась наконец завоевать сердце графа. Однако, зная что он имеет при дворе славу самого непостоянного поклонника, она решила держать его крепче, чем других, — тех, кого меняла, как модные платья по временам года, — и не отпускать до тех пор, пока не убедится, что надёжно удерживает возле себя эту непостоянную блуждающую комету.
Что касается Ульриха, то честолюбие побудило и его завести любовную игру с прекрасной фрейлиной двора, чтобы, оттеснив соперников, дать им почувствовать своё превосходство в искусстве любви, но когда они опустят перед ним паруса, быстро сняться с якоря и на крыльях ветра войти в гавань другого любвеобильного сердца. Обе стороны приготовились к взаимному нападению, и на покрытых цветами полях любви одновременно, по желанию обоих сторон, начались наступательные операции.
Лукреции необычайно льстило, что любимец всего двора, на которого она давно имела тайные виды, наконец-то добровольно пришёл присягнуть её чарующей красоте, тем самым предоставив повод отомстить ему за прежнее неповиновение.
Его взгляд, раньше лишь едва касавшийся Лукреции, теперь был устремлён только на неё. Ульрих ходил за ней по пятам, как день за солнцем. Все праздники, устраиваемые им при дворе, предназначались только для неё, и при их подготовке он считался только с её вкусом и прислушивался только к её советам. Любое желание юной красавицы выполнялось с большим усердием, но всё, что не заслуживало её одобрения, будь то просьба самой королевы, не приводилось в исполнение совсем.
[219]. В 1057 г.
[220]. Доказательством этому служит, например, то, что королю с торжественным посольством из Саксонии были доставлены наложницы, от которых он мог отказаться, если бы оставался верным своей единственной супруге и вёл непорочную жизнь.
[221]. 60 штук.