Страница 20 из 36
— А вот вы и рассказали бы, Яков Васильевич, каково хаживали-то. Право же, преинтересно послушать вас, повелителя драгих и прочих камней. Погода серая, располагает к отдохновению и беседе. Поведайте о себе, голубчик...
Коковин достал деревянный ларец, из него — снега белее полотенце, по которому рукою его жены пущены были пламенно-алые петухи. В полотенце были завернуты две чашки. Коковин обтер их полотенцем, одну протянул Теребеневу. Тот осмотрел, звонко щелкнул ногтем по донышку и в восторге закричал :
— Ай да посуда! Ведь из камня! Ведь из агата, а?
— Верно-верно, — довольный, прогудел в русую бороду Коковин.
Они приступили к чаепитию, и Коковин степенно стал рассказывать о себе.
Сколько он помнил себя, в близком соседстве с ним всегда был камень. Дед его, Евстафий, крепостной каменотес, тесал мрамор в избе при свете лучины, воткнутой в кованый светец. В окоренок — деревянное корытце с водой — падали, обламываясь, тонкие угольки. Белоголовый мальчишка зачарованно следил, как тусклые блики играли на гладкой поверхности камня. Дед — широкоплечий, в забеленном кожаном фартуке, сивая волосня по лбу перехвачена ремешком — играючи выглаживал камень и пел-гудел лихие разбойные песни. В печи, недавно переложенной по-белому, завывал ветер, слетающий с заснеженных уральских кряжей, где таились друзы самоцветов...
Деревенька, где жили Коковины, находилась неподалеку от тихого уездного городка со звучным названием Горный Щит. Здесь, при обширной каменоломне, работал Горнощитский мраморный завод. Отец Якова, Василий Евстафьевич, попал на завод в шестнадцать лет.
Улучив свободную минутку, каменотесы рыскали по уральской тайге. Присыпая порохом ссадины и лопнувшие мозоли, били шурфы, надеясь на счастье, на редкостную находку самоцветного штуфа. Василий возвращался из тайги измученный, с провалившимися глазами, но веселый, с тяжелым берестяным кошелем за плечами. От него пахло махрой, дегтем и еловой смолкой. Яшка с радостным визгом кидался к отцу, лез в кошель. Там лежали тугие белые грибки, круглые, как медяки, рыжики, ягоды в туеске и еще — тяжелые гладкие кристаллы, то темно-красные, то прозрачно-зеленые. Дед взвешивал кристаллы на ладони, оценивающе смотрел на них из-под мохнатых белесых бровей.
— Тумпаз, — авторитетно говорил он и покрякивал от удовольствия. — А это — рубин, горная кровь.
Правда, иногда хмурился.
— А это что, яшма? Где сыскал? Пошто напортил? Нешто так скалывать надо было? Яшма — она твердая, а удара боится. К ней подходец нужен. С ней ласковость в обращении нужна. Без подхода-то яшмовой вазы не сработаешь. А какая ваза самая славная? Ясное дело, из яшмы. Ты, Василий, к этому делу приглядывайся. Я тебя могу научить вазы тесать. Да только вот в окрестности яшмы нету. Ты на то место еще раз сходи, хорошенько обсмотри, доложи мне, велик ли камень...
По первопутку Василий Коковин привез на санях из открытого им яшмового месторождения четыре глыбы камня. Из них он изваял четыре красивые вазы. Директор Екатеринбургской гранильной фабрики, прослышав про талантливого камнереза, самолично приехал взглянуть на эти вазы. Увидев их, он немедленно пригласил Василия работать к себе мастером-камнерезом. За эти вазы Василий был награжден золотыми карманными часами — луковицей с цепочкой. Такая награда не часто выпадала на долю простых камнерезов.
Когда отец стал обучать Яшку мастерству своему, тот взялся за трудное дело с огромной охотой. К своим двенадцати годам Яков уже стал признанным мастером камнерезного дела, и на его работы приходили смотреть опытные мастера гранильной фабрики.
— Учить бы мальчонку-то, — говорили старики. — Художественный талан у него, явственный талан.
Про смышленого мальчишку директор гранильной фабрики написал почтительное письмо президенту Академии художеств А. С. Строганову. Тот не оставил без внимания письмо с Урала, и в 1799 году двенадцатилетний Яков Коковин был принят в Петербургскую академию художеств.
Ко всеобщему изумлению, этот худенький светлоголовый парнишка, едва владевший грамотой, стал с успехом учиться сразу в двух классах — модельерном и скульптурном. В 1804 году на академическом конкурсе он завоевал вторую серебряную медаль «за лепление с натуры». В 1806 году окончил академию с золотой медалью. В дипломе было написано: «Удостоен первой степени аттестата, жалован шпагою и чином 14-го класса и назначен в чужие края». За границу Коковин не попал — начались наполеоновские войны. Но граф Строганов помнил про него: Коковин стал работать на бронзовой фабрике.
После смерти Строганова Коковин уехал в Екатеринбург. Его отец работал на гранильной фабрике главным мастером. Коковин тяжело пережил смерть своего покровителя, но вскоре его постигла еще одна утрата. Умер отец. Коковин занял его место, а затем был назначен директором фабрики.
Летом 1826 года вице-президентом Департамента уделов стал граф Лев Алексеевич Перовский. Личность Коковина, который уже прославился как необычно талантливый ваятель ваз и огранщик камней, сразу же заинтересовала его. Он вызвал Коковина в Петербург, воспользовавшись донесением сердобольского градоначальника Дальберга об открытии в окрестностях Сердоболя удивительно крупных и красивых гранатов.
— Насколько я разумею, дражайший Яков Васильевич, — сказал Теребенев, выслушав историю Коковина, — вы посланы в эти края не токмо затем, чтобы мне воспомоществовать в розыске сердобольских гранитов для ваяния титанов, которые должны украсить Эрмитаж. У вас, насколько я понимаю, свои собственные планы и полномочия.
Коковин механически погладил по карману сюртука, в котором было зашито письменное предписание, где повелевалось ему «проведение осмотра и разведки цветных камней на острове Гохланд, а также в Сердоболе, где сыскиваются отменные финские гранаты».
— Да, — сказал Коковин. — Планы мои немаловажны. По прибытии в Петербург я должен буду сделать доклад на заседании Кабинета Его Императорского Величества.
— Ба, да вы важная птица! — вскричал Теребенев. — Не зря слыхивал я, что вокруг вас лисой бесшумной похаживает Перовский. Хитрая и зловещая бестия, доложу я вам. Властен, холоден и жесток. Опасайтесь его. Есть к тому же у Перовского одна пассия, коя затмевает перед ним прочие прелести мира, а пассия эта — страсть к драгоценному камню. В Петербурге полагают, что у Перовского лучшая в России коллекция самоцветного камня. Правда, граф Кочубей оспаривает это утверждение... Вот, сударь мой, сколько придворных сплетен вам я преподнес!
— Ну что же, — рассудительно заметил Коковин. — Сплетни сии небезынтересны. Охотник и сыскатель должен знать лес, где ему предстоит бродить...
Приехав в Сердоболь, Коковин узнал, что Степан Коргуев, нашедший редкостные гранаты, скончался; перед смертью просил он передать находку своему дальнему родственнику Максиму Кожевникову. Камни взялся отвезти Юхо Карвонен.
Когда Кожевников узнал, какой солидный нарочный послан из Петербурга за камнями, он сказал Коковину в ответ на вопрос о плате:
— Камни сии не мной найдены. Не мне и деньги за них получать. Правда, несколько раз мы хаживали за гранатами вместе со Степаном, да разное везение нам вышло. Ему вышло везение на гранаты, мне — на житие. Берите так, Яков Васильевич. Пущай в Петербурге знают, что и сирая земля олонецкая самоцветы имеет.
Десять гладких кроваво-красных кристаллов, четко и красиво ограненных природой, лежали на серой тряпице, в которой Коковин привез камни.
В высокое витражное окно кабинета Перовского било косое вечернее солнце, и блики его играли на гранях кристаллов, зажигая внутри них зыбкие винно-красные отблески.
— Это все камни из числа тех, что были взяты на Гохланде? — холодным, отчетливым голосом спросил Перовский.
Коковин недоуменно поднял бровь:
— Все, ваше превосходительство.
— И никто по дороге их не утаил?
— Помилуй бог, ваше превосходительство, ведь в донесении господина Дальберга как раз и упоминалось десять камней.