Сквозь стену

— Всегда лучше расставить все по своим местам, и я хотела бы быть уверена, что будет завтра, так что, может быть, вы дадите мне знать, если задумаете что-то изменить.

Это не звучало как предупреждение об уходе, но ничего нельзя принимать на веру.

— Я ничего не хочу менять, Элиза.

— Тогда я уверена, что буду очень рада остаться. Я всегда говорила, что здешняя плита лучше, и Мактавиш привык.

— Я просто счастлива, Элиза. Только я переживаю из-за миссис Брэнд и мисс Ремингтон...

Не то чтобы Элиза фыркнула. Ее ноздри резко дернулись. Она решительно заявила:

— Миссис Бэлл следит за их половиной дома, а ее сестра миссис Вулли будет приходить по утрам и готовить для них. Я научу ее пользоваться плитой, и они смогут подогревать то, что она будет оставлять им на ужин. Обо всем есть договоренность, и вам не о чем волноваться. А если вы и миссис Фелтон будете сами прибираться в своих комнатах...

— И в кабинете, — быстро сказала Мэриан, — я бы хотела прибираться и в кабинете.

— Мы прекрасно заживем. И, если мне позволено просить об этом, я была бы рада компании Пенни, время от времени, и Феликса тоже.

Глава одиннадцатая

По другую сторону стены мисс Ремингтон резко вскинула голову.

— Я уверена, что это счастье, когда окна этой комнаты не выходят на ту же сторону, что и в музыкальной гостиной.

Леди расположились в их собственной гостиной, из окон которой открывался вид на дорогу, на согнувшиеся от ветра кусты и на холмы, возвышающиеся вдали. Здесь было очень много мебели и изрядное количество безделушек. Каждый дюйм подходящего пространства на стене был занят. Пол был заставлен множеством маленьких столиков. На окнах висели тяжелые плюшевые занавески голубого цвета. Брюссельский ковер был в высшей степени износостойким, его голубая с коричневым расцветка практически не пострадала от времени.

Миссис Брэнд сказала:

— Мы не видим солнца, и моря тоже.

Кэсси тряхнула головой.

— Ты не слишком-то тоскуешь по солнцу, и, я уверена, море создает немало шума на той стороне. Так же, как Хелен Эдриан. Я поговорю с Феликсом. Они действительно должны бы держать свои окна закрытыми во время своих занятий. Не понимаю, почему мы вынуждены закрывать наши.

С этими словами она быстро подошла к окну и с грохотом захлопнула раму.

Флоренс Брэнд штопала чулок. Она подняла глаза. На мгновение задержала взгляд на сестре и затем вернулась к штопке, продергивая нить и отпуская ее в неторопливой, размеренной манере.

— Люди платят за то, чтобы послушать ее, — сказала она.

Мисс Кэсси обернулась.

— Я не понимаю, почему ты здесь ее держишь.

— Я ее здесь не держу. И Феликс ненадолго удержит.

Кэсси уставилась на сестру.

— Откуда тебе знать? Она выйдет за него ради пары пенсов.

Флоренс Брэнд покачала головой.

— О, нет — не теперь — без денег Мартина.

— Что ж, скатертью ей дорога, — сказала Кэсси Ремингтон.

Пока она говорила, дверь, слегка приоткрытая, отворилась еще шире. Скорбное лицо миссис Бэлл, обрамленное белокурыми волосами разных оттенков, показалось в проеме. Она окинула взором комнату.

— Эмма готовит для вас рыбу, миссис Брэнд. Она привезла ее с собой, но пикши не было, поэтому это треска, и еще несколько селедок на завтрак.

Она вернулась назад и сообщила своей сестре миссис Вулли, что мисс Ремингтон «крутит носом», но, что хорошо, хоть кто-то в доме ест треску, после чего они продолжили с энтузиазмом обсуждать «эту мисс Эдриан».

В гостиной Феликс убрал руки с клавиш и сказал:

— Не так уж и плохо. Давай проработаем это еще раз. И постарайся петь в полный голос.

Солнечный свет вливался в комнату через три окна. Обе двойные оконные рамы были широко раскрыты, но окно в центре, на самом деле являвшееся дверью, было закрыто занавесками из тусклой парчи с поблекшими красками. Комната была точно такой же, как и кабинет Мартина Брэнда по другую сторону стены, но выглядела совершенно иначе — она казалось какой-то нежилой. Обои цвета слоновой, кости в атласную полоску тут и там закрывали акварельные рисунки с широкими белыми подложками или в узких золоченых рамках. Мебель, как ее и описывала Пенни, была позолоченной и плетеной. Большая ее часть оставалась накрытой пыльными чехлами, но с двух самых больших кресел они были заботливо сняты и свалены в кучу на кушетке в стиле ампир.

Среди всей этой церемонности и блеклости красок Хелен Эдриан выглядела такой же живой и горячей, как солнечный свет. Ее волосы были почти золотыми. Ее кожа лучилась здоровьем, а ее глаза были всего на один тон темнее, чем небесная голубизна, в чем и заключалось единственное существенное различие между ними. Она покачала головой и сказала:

— Нет, хватит.

Феликс отбросил назад густую прядь темных волос, вечно падающих ему на глаза.

— Просто пой в полный голос. Я уверен, он лучше, чем когда-либо.

Она облокотилась на рояль и склонилась к нему.

— Нет, я не хочу.

Он с осуждением сказал:

— Ты боишься?

— Я боюсь повышать голос. Я не чувствую...

— Тебе не надо чувствовать. Пой! Все при тебе, просто дай голосу выход.

Он задел ее чувствительную струнку, но она продолжала стоять, склонившись над роялем, вычерчивая на темном дереве воображаемые узоры и разглядывая свои пальцы с отполированными розовыми ногтями.

— Феликс...

Он сыграл несколько аккордов и остановился.

— Что такое?

— Это бесполезно. Я не могу выйти на сцену и петь шепотом, и я не намерена петь в полный голос и срывать его.

— К чему ты клонишь?

— О, ну...

— У тебя ангажемент в Брайтоне на две недели. Как ты собираешься им воспользоваться, если не поработаешь над голосом?

— Ну, тут все просто, я не собираюсь им воспользоваться.

— И всеми остальными ангажементами тоже?

— Я не думаю...

— Ты не думаешь? А тебе следовало бы подумать!

— Я не хочу сорвать голос.

— Ничего с твоим голосом не случится.

Она, усмехнувшись, выпрямилась.

— Итак, это мой голос, дорогой. Я буду признательна, если ты согласишься с этим,и, если я не хочу петь, ты не можешь меня заставить.

Он резко повернулся на своем вращающемся табурете.

— Ты что-то хочешь этим сказать? — кровь бросилась ему в лицо. — Что ты хочешь этим сказать?

Она смотрела на него и улыбалась.

— Я просто не хочу петь, дорогой.

Он поднялся и приблизился к ней медленными, неторопливыми шагами.

— Ты имеешь в виду, только сейчас — или...

— Сейчас.

— Хорошо, тогда мы позанимаемся завтра, так?

— Нет, я так не думаю. Феликс, рассуждай же здраво.

Кровь отлила от лица. Прядь волос опять упала на лоб, подчеркнув его бледность.

— Что значит, рассуждай здраво?

Она беззаботно рассмеялась.

— Это тебе сложно понять, не так ли, дорогой?

С трудом сдерживаясь, он сказал:

— Нет, я не могу рассуждать здраво, когда речь идет о тебе, даже не рассчитывай на это. Но ты собиралась рассказать мне, что ты имела в виду.

— Разве?

Он сказал с внезапной яростью:

— Однажды ты дождешься, чтоб тебя убили.

Она невольно отшатнулась.

Перед ней стоял всего лишь Феликс, раздраженный донельзя, но что-то внутри нее дрогнуло и сжалось от страха.

Она отступила назад, и в поле ее зрения попала дверь. Панели из слоновой кости, фарфоровая ручка и таблички на дверях с узором из мелких розовых роз находились почти в углу. Дверь была закрыта неплотно. Она подошла к ней, открыла и выглянула наружу. В ярде от них стояла на четвереньках миссис Бэлл, натирая паркет.

Хелен Эдриан невозмутимо закрыла дверь и вернулась обратно. Феликс по-прежнему был в ярости, но теперь он ее уже не пугал. Она приободрилась и сказала:

— В следующий раз, когда почувствуешь себя убийцей, дорогой, не думаю, что об этом следует оповещать прислугу, — она рассмеялась. — Да перестань же, Феликс! Пойдем-ка вниз и посмотрим, достаточно ли теплая вода, чтобы искупаться.