Крушение

Гальдер: — Но Гитлер хочет во что бы то ни стало этот пункт удержать.

Лееб: — Вы знаете, Гальдер, что таким путем можно потерять и корпус?

Гальдер: — Да!

Лееб: — А вы знаете, что таким путем можно потерять и армию?

Гальдер: — Да!

Лееб: — А вы знаете, что таким путем можно и войну проиграть?

Гальдер: — Да! Но ведь вы, господин фельдмаршал, знаете, как обстоят дела. Все, что мы изучали, теперь ничего не значит…

Этот разговор, записанный службой подслушивания, попал к Гитлеру. Вначале фюрер не вспылил, выжидал удобного момента для расправы. И этот момент наступил. Когда положение на северном участке стало критическим и русские окружили там значительные силы, командующий этой группой вновь заикнулся было об отходе. Гитлер ответил, что Лееб должен выстоять там, где стоит. Лееб сказал, что не сможет, и был вызван в ставку. Разгневанный Гитлер набросился на него с кулаками, обвинил во враждебности к национал–социализму, изобличил фактами, взятыми из донесений постоянно следившей за ним тайной полиции.

Лееб был снят. Это последний из командующих группами армий, которые начинали восточный поход.

— Последний… — мрачно проговорил Гальдер и, прежде чем уйти из кабинета, почему–то рассеянно оглядел стол, углы стен, будто что–то забыл и никак не мог вспомнить. «Кто же следующий? Кто?» — терзался Гальдер.

Почти машинально позвонил на телефонную станцию:

— Всем, кто спросит меня, скажите, что Гальдер живет и здравствует, лишь отбыл в отпуск.

— Яволь1! — раздалось в ответ.

На другой день, уже в Берлине, у Гальдера было двойственное чувство. Расхаживал ли он по залам своего особняка, спускался ли вниз, в прохладный винный погребок, где от одного запаха можно было запьянеть, выходил ли на прогулку с фрау в парк Тиргартен, — все было прежним, давно знакомым и вместе с тем непривычным, нарушенным. Картины и статуэтки в залах, семейные фотографии, личный портрет во всю стену кабинета, наконец, даже этот винный запах погребка как бы вернули его к прежнему образу жизни. Ощущение было такое, словно никогда не уходил отсюда. Но вот в городе многое удивило, показалось до смешного глупым и чуждым. Там и сям дома корчились в развалинах — уже ощутимы были бомбовые удары английских самолетов. Однако по аллеям парка Тиргартен, как и раньше, утром и вечером гарцевали на конях женщины из влиятельных семей.

«113 тысяч обмороженных немецких солдат, — неожиданно, подумав о лютой русской зиме, прошептал Гальдер и помрачнел: — А тут гарцуют пышно разодетые амазонки».

Он улыбнулся, хотел было рассеять мрачное настроение, но странно — такая уж, видно, участь военного! — Даже в минуты, когда фронт и хлопоты штабные остались где–то позади, Гальдер поймал себя на мысли, что живет войною и не перестает думать о войне. Вот он вернулся с прогулки, зашел в свой кабинет, сел в кресло, начал перебирать газеты, и настроение у него совсем упало. Газетные листы были усеяны черными крестами некрологов. Стоило закрыть глаза, как эти некрологи плеснулись кровавым огнем и смешались с надмогильными крестами на русских полях. И среди этих некрологов померещился ему, встал перед глазами черный расплывчатый крест генерал–фельдмаршала Рейхенау.

— Трудно поверить. О, добрейший Рейхенау! — простонал Гальдер, вспомнив, что еще совсем недавно сидел с ним за чашкой кофе. В тот же день Рейхенау был назначен командующим группой «Юг», а 6–ю армию принял генерал Паулюс.

Рейхенау уверял, что он коренным образом повернет судьбу войны на юге в пользу немецкого оружия, а не прошло и месяца, как и этот старый генерал не выдержал. «Россия поглотит не только всех немецких солдат, но и нас, генералов», — пришли на ум Гальдеру кем–то сгоряча брошенные в его кабинете слова.

Был послеобеденный час. По заведенному обычаю, никто не мог Гальдера побеспокоить. Он прилег на диван, положив на валик ноги, чтобы не отекали, закрыл глаза, тело начало успокаиваться, обрело даже некую легкость, а мысли будоражили, и голова была воспалена. Тревожился. Где уж тут обрести покой, до отдыха ли? Размышлял над судьбою немецкой армии, которая увязла в русских просторах. Кто полагал, что так затянется эта война и будет пожирать наши собственные силы — армию? «А в окружении фюрера грезят о победах. Никакого представления не имеют о положении на фронте и мыслят так, будто пребывают в безвоздушном пространстве».

Словно наяву, возникла перед глазами неприятная сцена, разыгравшаяся в штаб–квартире у генерал–фельдмаршала Рундштедта. Его войска не выдержали напора русских на юге, сдали Ростов. Чтобы избежать полной катастрофы, Рундштедт потребовал отвода группы армий. Своей властью Гальдер не мог этого разрешить. Доложили Гитлеру, и тот запретил всякое отступление.

Вопреки обыкновению, он не захотел вызывать командующего в ставку, а лично сам поехал в полевой штаб, находящийся в Полтаве. С ним поехали генерал–фельдмаршал фон Браухич и Гальдер.

Предупрежденный заранее, Рундштедт готовился принять их честь–честью. Заказал на обед избранные блюда. Сам выехал за город, чтобы достойно встретить их еще на пути в город. Однако Гитлер промчался на бронированной машине мимо, чуть не сбив стоящего на обочине шоссе командующего. «Грянет гроза», — подумал Гальдер.

И действительно, Гитлер взбешен, он обвинил Рундштедта в самовольной сдаче Ростова. Фельдмаршал пришел в отчаяние.

— Я не потерплю возле себя тех, кто отказывается повиноваться! — кричал Гитлер.

Генерал–фельдмаршал фон Браухич, который считал себя опытным стратегом, холодно намекнул, что ответственность за неудачи несет тот, кто отдал приказ Осуществить эти операции… Гитлер вспылил, кинулся на Браухича, пытаясь сорвать с него рыцарский крест… Потрясенный этим, Браухич упал в обморок…

В ставке все упреки обрушились на Главнокомандующего сухопутными войсками Браухича, виновника катастрофы. И тот, сломленный физически, разуверился в своей карьере, в победах немецкого оружия, во всем на свете, и сам запросил отставку.

Рапорт об отставке генерал–фельдмаршала фон Браухича был принят. В тот же день Гитлер пригласил к себе и Гальдера. С тяжелым предчувствием спускался он в подземелье, в роскошно обставленный кабинет фюрера, ожидая самого худшего и для себя. Гитлер встретил его с ледяным спокойствием, вышел из–за стола и, широко расставив ноги в лакированных сапогах, неожиданно сообщил, что решил сам взять на себя верховное командование сухопутными силами. Браухич командовал ими не в истинно нацистском духе. Поэтому были допущены две принципиальные ошибки. Во–первых; в немецкой армии внедрили понятие «тыловая позиция», требовали отвода войск на эти оборонительные позиции и тем самым ослабили боевой дух солдат; во–вторых, не подготовились к ведению зимней кампании.

— Главной задачей Верховного главнокомандующего сухопутными силами является национал–социалистское воспитание армии, — сказал Гитлер. — Я не знаю ни одного сухопутного генерала, который бы мог выполнить эту задачу в моем духе. Поэтому я принял решение лично взять на себя верховное командование.

Гальдер сбросил с дивана ноги. Подумал, как унизительно было ему вечно угождать.

— Властелин, идущий к славе по костям других! — вслух проговорил Гальдер, все еще лежа на диване, — Очередь за мной… — Он почти машинально сказал это и неожиданно вздрогнул: «За мной?» Встал, походил по комнате: «Нет, нет, надо быть умнее!» В дверях появилась служанка, вежливо улыбаясь, попросила к столу. Гальдер даже не повернул головы: он стоял, прикрыв глаза рукою, мрачный, сосредоточенный. «К кому идти, с кем посоветоваться?» — ломал он голову, зная, что за всеми всюду установлена слежка.

Не позже чем через час он и сам не заметил, как оказался на Берл–ин–Лихтерфельде. Вышел из машины и, не говоря ни слова адъютанту, шагнул в подъезд серого дома.

У дверей его встретила служанка, позвонила затем хозяину особняка. Не снимая цепочки, отставной генерал приоткрыл дверь и удивленно поднес кустистые брови к щели, подслеповато рассматривая, кто это незвано пожаловал к нему.