Превыше чести

Злясь на себя до головокружения, Тэйглан снял с пояса крохотную, на три небольших глотка, флягу. Больше у него нэллеха не было с собой ни капли. Потому он и не предложил его Даллену в прошлый раз, когда зашивал раны… но теперь без нэллеха никак не обойтись.

— Пей, — отрывисто сказал он. — До дна. Залпом.

Даллен принял фляжечку из его рук, но прикладываться к ней не спешил.

— Что это? — спросил он.

Тэйглан едва сдерживал рвущееся наружу раздражение. Вот он еще спрашивать тут будет, что да почему! Вопросы, видите ли, задавать!

— Нэллех, — сухо ответил Тэйглан. — Это чтобы не больно…

— Не нужно, — отмолвил Даллен, не открывая фляги.

— Пей, — сдавленно приказал Тэйглан.

Даллен посмотрел на него, пожал плечами и откупорил флягу. Когда он вернул ее Тэйглану, целитель перевернул ее над ладонью, проверяя, все ли выпито. Из фляги не вылилось ни капли.

— Жди, — коротко велел он Даллену.

Время тянулось медленно. Даллен сидел, не шевелясь. Тэйглан старался не смотреть на багровые вздутые раны, которые ему предстояло вскрыть. Уж лучше смотреть на белый рубец. У того, кто его зашивал, вместо рук из плеч ноги росли, не иначе… но он, по крайности, сделал свою работу за один раз.

Когда нэллех по всем расчетам должен был подействовать, Тэйглан начал снимать швы — стежок за стежком. Дело это оказалось против всякого ожидания трудным. Холодный пот заливал Даллена с ног до головы, мускулы закаменели в протяжной судороге.

Позвольте… пот? Закаменели?!

Да не может этого быть!

Он же сейчас и вообще ничего чувствовать не должен.

Растерянно оглядываясь, Тэйглан наконец заметил возле заднего колеса телеги темное пятно на земле. Мокрое пятно. Тэйглан, не в силах поверить увиденному, нагнулся к самому пятну… так и есть. Нэллех, вне всяких сомнений. Выплюнул, значит. И когда успел? Тэйглан ведь глаз с него не сводил.

Даллен искоса наблюдал за ним с полным безразличием. А, чтоб тебя согнуло да не выпрямило — это ведь был последний нэллех, больше нету ни капли!

— Теперь терпи, раз ты такой кретин, — зло бросил Тэйглан, вновь принимаясь за работу.

Даллен сидел к нему спиной, но Тэйглан и не глядя ощущал усмешку в уголке его рта, явственно говорящую: «А что я, по-твоему, делаю?» Тэйглан выпрямился, перевел дыхание, унял дрожь в руках и начал чистить рану, заставляя себя не спешить… хотя бы уже затем, чтобы не делать этого в третий раз — без единой капли нэллеха.

— Между прочим, это был мой последний нэллех, — сообщил он немного погодя.

— Я же сказал тебе — не нужно, — не вполне твердо и чуть врастяжку откликнулся Даллен, — Я знаю, как действует нэллех.

— И что? — огрызнулся Тэйглан.

— Не люблю терять сознание, — пояснил Даллен. — Предпочитаю оставаться в рассудке.

У Тэйглана дрогнула рука.

— Что — всегда? — невольно спросил он.

— Всегда, — отрезал Даллен и внезапно осекся — будто его кто по губам ударил.

Поздно спохватился. Тэйглана затрясло от ненависти. Убийство Поющего… ну, скажем, в порыве гнева, в приступе ярости — это Тэйглан еще мог бы понять. Простить — никогда, но понять мог бы. Даже такое, ножом в спину. Но вот чтобы так… в полном рассудке, холодно, спокойно, не теряя самообладания… да что же это за существо такое с рыбьей кровью и беспредельно подлым разумом?

Только привычная работа позволила Тэйглану не сорваться. Он не вправе придушить эту мразь собственными руками. Убийца Поющего должен доехать до Найгеты живым.

Что весьма сомнительно, к слову сказать. Даллен может хорохориться сколько угодно, но на самом деле он очень плох. Раны не заживают совершенно, да вдобавок они все-таки загноились, причем глубоко.

— Может, надо было тебя и впрямь мухам на вычистку ран оставить? — пробормотал Тэйглан, обращаясь не столько к Даллену, сколько к самому себе. — Совсем ведь не зажило.

— Нужды нет, — равнодушно отозвался Даллен. — На покойниках и вообще, знаешь ли, плохо заживает. Просто потому, что незачем. Теперь уже незачем. Оставь это, Поющий. Не возись. До Найгеты я и такой всяко доеду, а дальше не твоя печаль.

Что на покойниках раны не заживают — сущая правда, и с ней никакому Целителю не сладить. Им ведь и правда уже незачем… совсем как Даллену. Он ведь и вправду почитай что мертв — а в Найгету он не жить едет, а умирать окончательной смертью. Долгой и мучительной. Так и зачем его телу стараться заживлять раны, раз ему все равно жить не придется?

Захваченный этой мыслью Тэйглан не сразу сообразил, что же Даллен сказал ему, — но вот когда понял…

— Ты как меня назвал? — выдохнул он.

— А разве ты не Поющий? — удивился Даллен. — Правда, уголки глаз у тебя еще не полностью удлинились… прости, если ошибся.

— Младшей ступени, — отрывисто ответил Тэйглан. Ты не ошибся. Откуда ты знаешь про глаза?

— Я сражался у Кроличьей Балки, — очень обыденно объяснил Даллен. — Мы стояли наверху, сразу за рощей, а лучники найгери справа от нас. Полторы сотни. Так что я знаю, как может сражаться найгери. И про глаза тоже знаю. Да и вообще многое.

Тэйглан был почти рад тому, что спина Даллена отнимет у него еще много времени. Заняться ранами на его груди означало посмотреть ему в лицо — а взглянуть в лицо человека, который бок о бок с найгерис бился у Кроличьей Балки, а потом убил Поющего ударом в спину, было превыше сил.

Обратная дорога была для Тэйглана сверх меры мучительной — и все же он предпочел бы, чтобы она длилась вечно. Чтобы никогда не наступил тот неизбежный день, когда ему придется взять за повод коня с мертвым всадником и безмолвно шагнуть навстречу тем, кто вышел встречать Анхейна — живого…

Тэйглан сотни и сотни раз отгонял от себя мысленные видения этого страшного мига. Но ни одно из этих видений не было и вполовину таким страшным, как страдание в глазах Мастера Поющих Дэррита, когда Тэйглан взялся за повод и молча опустил голову.

Анхейна отпевали всю ночь. Лишь к рассвету, как и велит обычай, остывший уже пепел погребального костра был закрыт землей. Когда солнце взошло, Тэйглан от горя и усталости был словно стеклянный… или это не он, а мир вокруг него такой хрупкий, твердый и холодный, отзывающийся равнодушным звоном на всякое прикосновение? Впрочем, какая разница, с ним или с миром случилось это странное превращение? В любом случае Тэйглан доведет свое дело до завершения, не дозволив себе ни малейшей поблажки — как не позволял все бесконечные восемь дней дороги из Шайла в Найгету. Войти в Немую Комнату — на редкость тяжелое испытание для Поющего… ну или так Тэйглан считал до гибели Анхейна. Теперь, после похорон друга, ничто не казалось ему слишком тяжелым.

Входить в Немую Комнату ему, однако, не пришлось. Даллена уже вывели наружу. Лицо его в ярком утреннем солнечном свете выглядело таким утомленным, словно Тэйглан в зеркало мимоходом заглянул… с чего бы это? Для найгери и уж тем более для Поющего ночь заключения в Немой Комнате, где невозможно ни слышать музыку, ни петь самому, бесспорно, была бы суровым наказанием — да только навряд ли человек этой ночью пытался петь или даже разговаривать с самим собой. Скорей уж эта усталость проистекает из недостатка сна. Даллен и в дороге засыпал последним, а просыпался первым, еще затемно — он и теперь не изменил этому странному обыкновению. Собственно, Тэйглан не мог бы с уверенностью сказать, а спал ли Даллен и вообще: во всяком случае, сам он Даллена не видел спящим ни разу. Хотя восемь суток совсем уж без сна… нет, это что-то из древних до неправдоподобия легенд, а вовсе не из обыденной жизни. Даже из такой жизни, где убивают Поющего.

— Ты готов? — резко спросил Тэйглан у пленника.

— А что, если я скажу «нет», мне дадут время приготовиться? — странно мягким голосом поинтересовался Даллен. Вот ведь рыбья кровь — иначе и не скажешь!

— Приготовиться тебе придется в любом случае, — отрезал Тэйглан. — А то вид у тебя… будто сей момент с мусорной кучи спрыгнул.

Упрямый рот раздвинулся в усталой улыбке.