Страница 39 из 63
Тем не менее, сейчас в голосе Евгенидиса не было ни капли смирения, и если Костис когда-либо мечтал увидеть его более похожим на царя, теперь его желание осуществилось в полной мере. Правда, теперь Костис находит это зрелище весьма пугающим.
— Значит, мой брат не виноват ни в каком преступлении?
— О, он виноват, Дитес. Просто не виновен в том, в чем признался. Он виновен в том, что изо дня в день подстрекал моих слуг к дурному поведению. — Евгенидис небрежно махнул рукой в сторону придворных. — А так же в сговоре со своим отцом, имеющим целью добиться увольнения всех, кроме самого Сеануса, чтобы в дальнейшем я мог выбрать новых слуг, которые будут больше устраивать барона Эрондитеса. По настоянию Сеана и фаворитки, которую барон уже выбрал для меня, хотя я упорно продолжал танцевать с ее младшей сестрой, которая, кстати, носит прекрасные серьги.
— Понимаю, — неуверенно сказал Дитес.
— Нет, ты не понимаешь. И я тоже. Потому что, развращая моих слуг, Сеанус должен был стать незаменим для меня, что ему, бесспорно, удалось сделать. Ваш отец желал, чтобы меня аккуратно подцепили на его крючок. Но твой брат почему-то захотел меня убить. С балкона с видом на сад он указывал убийцам, где они могут найти меня.
— Но у вас не было доказательств?
— Ни одного, которое я хотел бы обнародовать.
— И тогда вы положили коноплю в опиум и заставили его признаться в этом?
— Вот именно. А ты бы предпочел, чтобы я арестовал его за действительно совершенное преступление?
Дитес безнадежно развел руки.
— Вы казните его?
Царь покачал головой.
— Нет.
— Спасибо, — выдохнул Дитес. — О, благодарю вас.
— Не за что, — сказал царь, поднимая руку. — Не благодари меня. Ваш отец станет более сговорчивым, пока перед ним будет маячить надежда когда-нибудь увидеть сына на свободе. Это единственная причина оставить Сеануса в живых. К сожалению, Дитес, это исключает вероятность, что твой отец простит тебя и будет поддерживать в ссылке.
Дитес опустил глаза, но жаловаться не стал. Медленно, опираясь на правую руку, царь дотянулся левой до ящика прикроватного столика. Вытянув ящик, он достал из него кошелек, а потом потянулся за сложенным вчетверо листом бумаги. Откинувшись, он бросил кошелек на край кровати и протянул документ Дитесу.
— Ты можешь использовать часть этих денег для решения… семейных дел. Остальных хватит, чтобы добраться до Полуострова. Эта бумага — рекомендательное письмо к князю Ферриа. У него есть для тебя должность придворного капельмейстера.
Дитес уставился на бумагу в своих руках.
— Ферриа… — пробормотал он в благоговейном изумлении.
— Мне очень жаль, Дитес.
Дитес покачал головой.
— Вы пощадили моего брата, когда могли бы казнить его самым жестоким образом. Вы помогли мне покинуть гадюшник моей семьи и выгребную яму этого двора. Вы знаете, что значит для меня писать музыку при дворе самого Ферриа! Вы вложили мне в руки мою несбыточную мечту. Я не понимаю, за что вы должны извиняться.
— За то, что изгоняю тебя, Дитес. Я намерен снести с лица земли твой отчий дом и посыпать это место солью. Тебе решительно не за что меня благодарить.
Дитес поднялся на ноги, чтобы поклониться царю. И все же, глядя на письмо и кошелек в своих руках, он спросил:
— Вы так и не сказали, почему Сеанус желал вашей смерти.
Царь грустно посмотрел на него и спокойно ответил:
— Ради твоей филии.[7]
Щеки Дитеса вспыхнули.
— А так же из братской любви. — царь пожал плечами.
— И вы сохранили нам жизнь и даже дали вот это? — он поднял бумаги и кошелек.
— Я думаю, мы избавились от наших разногласий, Дитес.
Дитес кивнул.
— К счастью для меня, это так. Я предупреждал его, как вы и просили.
— Не твоя вина, что он не поверил, — сказал царь. — Но он любит тебя так же, как ты его. Возможно это спасет его когда-нибудь. Когда меня уже не будет в живых.
Дитес посмотрел вверх.
— Я надеюсь, Ваше Величество. Благодарю вас. Он очень дорог мне.
— Ты должен быть на корабле к вечеру.
— Я буду, — заверил Дитес.
Он посмотрел на вышитую ширму перед камином, а затем снова перевел взгляд на царя. Наконец он произнес с поклоном и улыбкой:
— Будьте благословенны в ваших начинаниях.
Царь усмехнулся.
— Прощай, Дитес.
Когда он ушел, царица вышла из-за ширмы и заняла свое кресло. Она пожала плечами:
— Если он считает мой двор выгребной ямой, странно, что он задержался здесь до сих пор.
— Он был влюблен, — объяснил царь.
— В кого? — поинтересовалась Аттолия.
Царь рассмеялся.
— В тебя.
Царица ничего не ответила, но ее щеки медленно порозовели, пока она молча сидела у кровати.
— Это шутка? — наконец спросила она.
Весь двор был в курсе, что старший сын Эрондитеса влюблен в царицу. Это знала вся страна. Костис подозревал, что это было общеизвестным фактом даже в Сунисе.
— Смешно, — сказала она.
Царь согласился.
— Смешно, как попасть под снежную лавину. Одна ты умудрилась не заметить этого.
Она недоверчиво покачала головой и ждала, что он продолжит говорить. Но прежде она обвела взглядом лица всех присутствовавших в комнате и нашла на их лицах отражение правды. Ее щеки порозовели еще сильнее. Она повернулась к царю.
— Сеанус с братом делали вид, что терпеть друг друга не могут. Это поддерживало расположение отца к Сеану, а Дитеса избавляло от подозрений в связях с оппозицией и давало возможность сблизиться с тобой, по крайней мере до тех пор, пока не появился я со своими претензиями. Сеанус ревновал тебя от лица своего брата. Он надеялся, что в случае моей смерти, ты согласишься принять любовь Дитеса.
— Бедный Дитес, — задумчиво сказала она, все еще не в силах поверить. — А ты ревновал… к его филии?
Его Величество, полубог и вершитель людских судеб, на глазах всех присутствующих вновь превратился в человека, очень молодого и влюбленного. Еще раз расправив покрывало, он опустил глаза и признался:
— Ужасно.
Губы Аттолии искривились, ее глаза сузились, но даже ее самообладание внезапно подвело ее, и царице пришлось прикрыть рот рукой, чтобы скрыть улыбку, а затем смех. Ее плечи слегка дрожали.
— Я брошу в тебя подушкой, — предупредил царь. — Ты роняешь мой престиж перед лицом моих придворных.
Царица подняла голову, но ненадолго задержала ладонь у лица. Когда она опустила руку, ее лицо казалось почти безмятежным.
— Как будто тебя это беспокоит, — сказала она. Потом внимательно посмотрела в лицо мужу. — Ты устал, — добавила она.
— Да, — признался он, это было яснее ясного.
Его щеки горели сильнее, чем от здорового румянца. Она подняла руку, чтобы коснуться его лба, но он отстранился.
— Иди к себе, — сказал он.
— Хорошо, раз ты желаешь, — пробормотала она и встала. — Ты отпустишь слуг и будешь спать?
— Да.
Она наклонилась, чтобы поцеловать его, и ушла.
«Как будто тебя это беспокоит».
Если придворные и чувствовали огорчение, ужас или смущение, им не оставили времени вволю предаться своим чувствам.
— А теперь принесите мою одежду, — приказал царь.
— Вашу рубашку и халат, Ваше Величество. Сей момент.
— Я сказал, одежду. — царь вздохнул и вытер лицо. Он выглядел усталым. — Новый синий шелковый кафтан от портного. Подберите подходящий пояс.
В его словах звучало холодное предупреждение.
— Да, Ваше Величество.
Один из слуг склонил голову и направился к двери. Царь обратился к Костису:
— Предупреди охрану, мне понадобится сопровождение.
Филологос наивно попытался запротестовать:
— Вы сказали, что собираетесь отдыхать.
Царь бросил короткий взгляд в его сторону.
— Я солгал.
Костис приказал отряду сопровождения приготовиться и ждал вместе с ними в караульном помещении, пока мимо него не пробежал слуга с царской одеждой. Еще один направился куда-то с поручением. Вскоре появился сам царь во главе встревоженных придворных.
7
Древнегреческое слово «филия», часто переводимое как «дружба» или «любовь», не имеет точного соответствия в других языках. Оно обозначает не только «дружбу», но и «дружественность», «расположение», «притяжение», «влечение», «любовь». В данном контексте — расположение, предпочтение Эрондитеса-старшего в плане наследования.