Царь Аттолии (ЛП)

— У вас нет доказательств против Дитеса. Я ничего не скажу.

— И мои бароны не смогут вытащить доказательства из твоего кричащего рта? — спросил царь.

— Я отказываюсь от своего признания. Я буду все отрицать.

— Это серьезный аргумент. Впрочем, у меня он тоже есть. Несколько сыновей и племянников баронов стоят здесь, ожидая изгнания за проступки, которые сочтут вопиющим преступлением даже самые чувствительные из моих баронов. Как ни парадоксально, они попали в эту неприятную ситуацию по твоей вине. — он улыбнулся придворным. — Как ты думаешь, они встанут на твою сторону, Сеан? Они не так великодушны, как я, и они теперь ненавидят тебя. А их семьи ненавидят твоего отца. Он подкупал, шантажировал и убивал их на пути к власти. Хотя, в основном, шантажировал. Ни один барон не может позволить себе противостоять ему, но если найдется способ сбросить его вниз без риска для своей шкуры, каждый из баронских Домов набросится на него.

— Я не дам вам ни одного доказательства против Дитеса. Вам не в чем будет обвинить его. И тем более, казнить.

— Мне не нужно его казнить, Сеан. Достаточно изгнать его за оскорбление престола. А для этого все необходимые доказательства имеются.

Та глупая песенка, подумал Костис. Вероятно, Сеанусу пришла в голову та же мысль, потому что он грохнулся перед царем на колени, как разрушенный храм, как марионетка с оборванными ниточками, так, что даже зубы лязгнули у него во рту.

— Он не сможет прокормить себя, — прошептал Сеанус.

Царь согласился.

— У него нет денег. Твой отец не давал ему ни гроша в течение многих лет. Он жил на благотворительность царицы и тратил все, что она давала ему. Через месяц он будет просить милостыню где-нибудь на углу, через два пресмыкаться в грязи ради куска хлеба, а через год умрет от голода. С другой стороны, если ты откажешься свидетельствовать против него, я прикажу палачу вытащить из него признание раскаленными щипцами, а потом четвертую его. Решай сам, что более предпочтительно. В конце концов, он мог бы зарабатывать на жизнь, сочиняя эпитафии и поздравления в стихах где-нибудь на Полуострове.

Сеанус закрыл лицо руками.

— Твой отец не станет поддерживать его. — царь словно забивал последний гвоздь в крышку гроба. — Зачем ему наследник, который не может управлять имуществом семьи из ссылки? Твой отец мгновенно лишит его наследства и выберет другого наследника. Только… если выбранный наследник не является родным ребенком, он должен получить одобрение престола. Мое. Мое согласие.

Сеанус впился ногтями в щеки.

— Все твои кузены, дяди, незаконные братья начнут карабкаться вверх. Все они будут готовы воткнуть нож в спину друг другу, чтобы оказаться рядом с бароном Эрондитесом. Они будут искать его расположения, ведь он должен будет выбрать одного из них. А еще они будут нуждаться в моем одобрении, поэтому будут заискивать передо мной. Если я не соглашусь, а твой отец умрет, все его имущество отойдет трону. И тогда я сам выберу наследника.

Царь посмотрел на Сеануса с высоты своей кровати.

— Дом Эрондитесов, — пообещал он, — падет.

Костис слышал, как хриплые вздохи прорываются через холеные пальцы Сеануса.

— Ваше Величество, — он опустил руки, но говорил, не поднимая головы.

Он сосредоточенно смотрел в пол, словно в поисках последнего, самого убедительного довода.

— Мой брат служил царице верой и правдой. Он будет так же служить вам. Он никогда не испытывал к престолу ничего, кроме преданности. Прошу вас. Прошу вас, пусть ваша месть обрушится на того, кто действительно ее заслуживает. Не на мой Дом. Не на моего брата. Позвольте мне признаться в любом преступлении по вашему выбору и понести назначенное вами наказание. — он облизнул губы. — Я прошу вас.

— Это не месть, Сеанус, — произнесло это новое воплощение царя. — Я не собирался истребить весь Дом, чтобы уничтожить одного человека. Но я готов уничтожить человека, чтобы уничтожить Дом. Твой брат будет выслан, твой Дом падет не потому, что я вдруг возненавидел тебя, а потому, что Эрондитес контролирует больше земель и людей, чем любые четыре барона вместе взятые, и становится все опаснее с каждым днем. Само его существование является угрозой для трона. Этот Дом обречен.

Царь дал Сеанусу время обдумать свои слова, чтобы найти какой-нибудь контраргумент, но такового не нашлось. Сын барона бросил короткий взгляд на придворных, но они вышли из-под его власти. Даже если он откажется от своего признания, он сделал его перед слишком многими свидетелями. Они были младшими сыновьями и племянниками самых могущественных в стране баронов, и они обязательно повторят все, что услышали здесь, своим дядям и отцам. Совет баронов никогда не поддержит того, кто признался в покушении на цареубийство. И Евгенидис был прав: у барона Эрондитеса слишком много врагов, которые будут рады падению Дома. Сеан был не в силах спасти свой Дом, но судьба Дитеса по-прежнему находилась в его руках.

— Я не откажусь от признания, — сказал Сеанус. — Я предоставлю вам любые необходимые доказательства, кроме порочащих Дитеса, если вы согласитесь заменить его казнь изгнанием.

— Спасибо, — согласился царь.

Сеанус поднял голову и посмотрел на него. Затем с небольшим усилием он пожал плечами, как человек, потерявший ставку на бегах или при игре в кости. Приняв сокрушительное поражение со спокойным достоинством, он казался симпатичнее, чем когда-либо. Костис почти почувствовал жалость к нему.

Сеанус приветствовал царя.

— Базилевс, — сказал он, используя архаичное обращение к легендарным князьям древнего мира.

Он оглянулся через плечо, словно вызывая охранников, которые шагнули вперед, чтобы поднять его на ноги, и он покинул комнату, не сказав больше ни слова.

После его ухода слуги переглянулись в молчании, но никто не посмел заговорить. Царица вошла и опустилась в кресло. Царь болезненно поморщился и откинулся на спинку кровати. За креслом царицы встали две ее служанки: Хлоя и Иоланта. Все слуги царя, кроме Сеана, оставались в комнате, а Костис словно прирос к своему неудобному мягкому пуфику. Спальня была заполнена людьми.

— Девяносто восемь дней, — сказала царица, складывая руки на коленях. — Ты говорил, что потребуется шесть месяцев.

Евгенидис расправил покрывало.

— Я хотел оставить небольшой запас времени. На случай непредвиденных осложнений.

— Я тебе не верю, — призналась царица с тонкой улыбкой.

— Тем лучше для тебя.

Царь улыбнулся в ответ. Они словно забыли обо всех присутствующих в комнате.

Внезапно царица повернула голову и прислушалась. Кто-то кричал в караульном помещении. Костис напрягся. Его рука потянулась к поясу в поисках меча.

— Кажется, это Дитес, — сказал царь. — Он должен был ждать в одной из приемных. Я могу поговорить и с ним тоже.

Царица поднялась и шагнула за вышитую ширму перед камином. Ее служанки последовали за ней. Придворные царя остались стоять на своих местах, пытаясь осмыслить тот факт, что их беспомощный, бестолковый царь обещал своей жене уничтожить Дом Эрондитесов за шесть месяцев, а сделал это за девяносто восемь дней.

Дитес, стоящий в дверях между двух охранников, был бледнее своего брата, покинувшего комнату несколько минут назад. Он тоже опустился на колени у постели царя, но не смотрел в пол. Он глядел в лицо царя в поисках ответов.

— Я тебя предупреждал, — сказал царь ровным голосом.

— Да, Ваше Величество.

— И я велел тебе предупредить твоего брата.

— Да, Ваше Величество. Я предупредил его. Наверное, вы мне не скажете, но почему мой брат пытался отравить вас?

— Он не пытался, — сказал царь, и когда Дитес в недоумении уставился на него, пояснил. — Он признался, чтобы защитить тебя. Он думал, что это ты положил коноплю в опиум.

— Но я этого не делал! — запротестовал Дитес.

— Конечно, нет, — согласился царь. — Это сделал я.

— Почему? — беспомощно спросил Дитес. — Почему?

— Я не принимаю наркотики, — резко сказал царь. — Дитес, мне не нужна конопля, чтобы видеть кошмары, они приходят сами собой. Боги посылают их мне, чтобы напомнить о скромности.