Страница 66 из 88
— Ты показать? — спросил один из Одиннадцати.
— Покажу, — согласился я.
— Когда?
— Утром.
— Утро. Да.
— Можно теперь нам вернуться на наш корабль?
— Нет.
— Почему нет?
— Вы остаться, вы не остаться. Мы не знать. Поэтому вы остаться.
— Ладно, — пожал я плечами. — Тогда, наверное мы можем где-нибудь поспать до утра. — По крайней мере, подумал я, мы сможем поберечь свою энергию, пока не решим, как действовать.
— Да.
— Тут есть постоялый двор, где мы могли бы остановиться?
— Да, но вы не остановитесь там.
— Почему же? Вы можете охранять его, если не доверяете нам.
— Да, но вы умереть, вы не умереть. Мы не знать. Поэтому вы оставаться здесь.
— Почему это мы можем умереть?
— Напасть, чума заставлять умереть.
Я понял. Они не хотели, чтобы мы заразились чумой, все еще удерживавшей власть в городе. Наверное, это место было больше защищено, чем все остальное в городе.
Мы согласились остаться.
Затем первый отвел нас из помещения по короткому коридору, в конце которого лестничный марш вел вниз, в подвалы Центрального места.
Мы спустились по лестнице и прошли по другому коридору со множеством дверей по обеим сторонам. Они выглядели подозрительно похожими на ряд камер в тюрьме.
Я спросил провожатого, что это такое.
— Здесь хранить испорченные головы, — сообщил он мне.
Я сообразил, что именно здесь содержались в заключении люди, все еще полезные для Кенд-Амрида, по понятиям этого города, но сочтенные безумными опять же по тем понятиям.
Надо полагать, нас приняли относящимися к этой категории.
Пока они не отобрали у нас оружие, я готов был позволить им запереть нас на ночь, если, допустив это, мы сможем в конечном итоге отремонтировать мотор и добраться обратно в Варналь, а там уж решить, как мы лучше всего сможем сбросить двойное проклятие, лежащее на Кенд-Амриде — проклятие физической и психической болезни. Такая комбинация, подумал я, является редкой на Марсе, где болезни вообще редки, но на Земле она встречалась куда чаще. Еще одно обстоятельство, которое я не мог не обдумать — это было ли положение вещей таким же, будь на Марсе болезней больше. Я пришел к выводу, что нет. Мне думается, что я прав.
Знаю, я ученый, но не философ — я предпочитаю мысли действие. Пример Кенд-Амрида глубоко повлиял на меня, и я чувствую, что должен взять на себя труд объяснить, почему именно я предпочитаю общество Марса обществу Земли. Марс, конечно, не совершенен — и наверное, именно потому-то я и нашел свой истинный дом на Марсе. Ибо там людям преподавался урок слишком упорной попытки добиться совершенства. Там люди уважали прежде всего человеческую индивидуальность. Уважали не только сильного, но и слабого тоже, потому что сила и слабость присутствуют в большей степени во всех нас. Это обстоятельство больше, чем что-либо иное создает того, кого мы называем слабым или сильным.
И это — часть причины, почему я возненавидел то, чем стали жители Кенд-Амрида.
В конечном итоге, наверное, это должно было разрешиться в состязании умов и мечей. Но вы должны знать, что мой мозг вступил в поединок раньше руки, державшей меч.
И если Марс — место, более предпочтительное для меня, чем Земля, то вы должны понять, почему. Причина в следующем: обстоятельства добрее к Марсу, чем к Земле. На этой планете мало болезней, а население достаточно невелико, чтобы позволить каждому человеку стать самим собой.
Итак, человек с неподвижным лицом открыл дверь и посторонился, дав возможность нам пройти.
Я удивился, увидев еще одного обитателя маленькой камеры, снабженной четырьмя нарами. Он не походил на Одиннадцать, но в его глазах было что-то затравленное, заставившее меня вспомнить о враче, встреченном нами.
— Он не хорош для других, — сказал наш провожатый. — Но это единственное место для вас. Не говорить с ним.
Мы ничего не сказали, войдя в камеру и наблюдая, как за нами закрыли дверь. Мы услышали как упал засов и поняли, что заточены. Нас утешал только тот факт, что оружие осталось при нас.
— Кто вы? — спросил нас человек, сидевший в камере, как только затихли шаги тюремщика. — Почему Шестой заточил вас и позволил сохранить при себе мечи?
— Так его зовут Шестой? — улыбнулся я. — Нас так и не представили.
— Ты смеешься над этим? — он показал на дверь. — Неужели ты не понимаешь, над чем ты смеешься?
— Конечно, — став серьезным, ответил я. — Но мне кажется, если против этого потребуется предпринять какие-то действия, — я кивнул в указанном им направлении, — то мы должны не терять головы и не становиться такими же сумасшедшими, как и те, с кем мы намерены бороться.
Он посмотрел мне в лицо ищущим взглядом, а затем опустил глаза к полу и кивнул.
— Наверное, ты прав, — признался он. — Наверное, именно в этом-то я, в конечном счете, и оказался не прав.
Я представился сам и представил своего друга:
— Я — Майкл Кэйн, принц Варналя, лежащего на юге, а это Хул Хаджи, принц Мендишара на далеком севере.
— Странные друзья, — сказал он, поднимая взгляд. — Я думал, что народ юга и Синие Гиганты — потомственные враги.
— Теперь дела обстоят совсем не так плохо, — возразил я. — Но кто ты и почему ты здесь?
— Я — Первый, — ответил он. — И здесь я, если угодно, именно из-за этого.
— Ты хочешь сказать, что ты — отсутствующий член Совета, правящего Кенд-Амридом?
— Именно так. Более того — именно я сформировал этот Совет. Вы видели, где он заседает?
— Да, в экстравагантном месте.
— Я положил скелет в центр стола. Ему было предназначено служить постоянным напоминанием о том, с чем мы боремся. С этой ужасной чумой, все еще опустошающей город.
— Но в чем причина эпидемии? Я не слышал ни о каких смертельных болезнях на Марсе.
— Причиной ее являемся мы, косвенно. Мы нашли неподалеку от окраины города древнюю канистру. Она оказалась настолько старой, что явно была создана шивами или якша. Нам потребовалось много месяцев, прежде чем мы сумели ее открыть.
— И что же оказалось внутри? — полюбопытствовал Хул Хаджи.
— Ничего, как мы и думали.
— Просто воздух? — недоверчиво переспросил Хул Хаджи.
— Не просто воздух — чума. Она все время находилась там. И по своей глупости мы выпустили ее.
Теперь Хул Хаджи кивнул.
— Да, я помню отрывок истории, — подтвердил он, — что-то о том, как в своей самостоятельной войне шивы и якша применяли болезни, которые им как-то удавалось поймать в ловушку и выпускать на своих врагов. Именно это вы, должно быть, и нашли.
— Мы поняли это, но какой ценой! — человек, назвавшийся Первым, подошел и сел на нары, обхватив руками голову.
— Но что же случилось потом?
— Я был членом совета, правившего в Кенд-Амриде. Я решил, что для сдерживания чумы нам нужна логичная система управления. Я решил — и, поверьте мне, я пришел к этому решению, не испытывая удовольствия — что пока чума не будет уничтожена напрочь, мы должны расценивать каждого человека просто как машину, иначе чума распространится повсюду. Если чума распространится не очень сильно действует на личность — а ее воздействие, знаете ли, варьируется — то его можно считать потенциально функционирующим механизмом. Если чума сильно воздействует на него, то его следует рассматривать как бесполезный механизм и, следовательно, уничтожить, а полезные части хранить в банке органов, если они могут потребоваться функционирующему или потенциально функционирующему организму.
— Но такая концепция предполагает, что у вас имеется намного более сложная форма хирургии, чем указывает ваше общество, — заметил я.
— У нас есть оборудование шивов. Руку, кисть, любой важный для жизни орган можно вставить или подсоединить туда, где ему следует находиться в человеческом теле, а потом включается машина шивов. Из машины вытекает какая-то сила и соединяет части тела, — человек говорил с удивлением, словно мне следовало бы это знать.