Страница 34 из 37
Огорченный Внук налил себе чаю, пожевал галеты. Пастухи, позевывая, полезли в палатку: было уже поздно, и костры вдоль сопок едва краснели.
Через два дня, еще в предутреннем тумане, Кияв-старший двинулся вверх по Парапольскому долу.
Из тумана доносился приглушенный топот копыт. Олени шли кучно, мешая друг другу. Справа и слева слышались резкие окрики пастухов.
Начался переход, который закончится лишь к весне. Где-то там на Чукотке, когда начнут таять снега и появятся молодые оленята, стадо развернется и до самой осени будет спускаться к океану, чтобы опять напиться на целый год соленой воды и омыть в прибое израненные ноги.
Кияв дал Внуку самую беспокойную должность, поставил его замыкающим, а сам ушел в голову стада.
— Приглядывай за Одноухим! — крикнул он издали.
Развиднелось. Олени вольготно разбрелись чуть не до самого горизонта. Они неторопливо щипали ягель, неторопливо двигались вперед. Пастухи время от времени сбивали стадо в кучу. Потом оно снова расползалось.
Внук носился из стороны в сторону, подгоняя олешек, кричал, размахивая чаутом. Но они обращали на него внимания не больше, чем на комаров, что тучами висели над каждой спиной. Одноухий шел в самом последнем косяке. Он спокойно рвал ягель и никуда не убегал. Другие олени доставляли больше хлопот.
Стадо гнали до самой темноты. Внук, дойдя до костра, как повалился между двух кочек, так и не встал. Поспел ужин, его растолкали. Но он поглядел на ярко пылавший костер, на низкие тучи, готовые вот-вот пролиться дождем, заполз в палатку и, не раздеваясь, провалился в тяжелый сон.
Под утро он услыхал тихий монотонный шум. Кто-то тысячью пальцев барабанил по стенкам палатки. И, убаюканный, Внук уснул еще слаще.
Чуть свет в палатку заглянул мокрый Кияв и поднял всех на ноги. Одноухого нет! Показал-таки себя! Ушел, проклятый, и еще пятнадцать важенок увел...
— Говорил ведь, надо было пустить его на мясо... Мороки с ним не оберешься... — раздраженно цедил Манруни.
Кияв, низко согнувшись, пролез в палатку, поставил большой чайник и глубокое блюдо с горячим мясом.
Внук накинулся на еду.
— Давай, давай заправляйся, — сказал Дед. — Однако, твоя очередь искать Одноухого...
— Как же, — улыбнулся Внук. Разыгрывают его, конечно. Куда ему, рано еще.
Но вот, почаевав, бригада собрала скарб, сняла палатку. Манруни навьючивал оленей. Пастухи пошли к стаду. Дед, сняв свой карабин, протянул его Внуку.
— Держи. Нож есть? Внук кивнул.
— Там, у костра, тушенка и хлеб для тебя, — сказал Дед и нахлобучил капюшон дождевика. — Без Одноухого не возвращайся! Он где-то здесь... — Дед обвел рукой еле выступавшие из дождя холмы и, не оглянувшись, пошел к стаду, которое неохотно задвигалось, встревоженное пастухами.
— Как же я найду? — воскликнул растерянно Внук.
Но его никто не услышал. Он ощутил раздражение против Деда, Манруни и остальных. Самим лень, вот и нашли крайнего... И Дед хорош. Неужели не жалко Внука?
Мягкая тундра была нетронутой, точно ничья нога не ступала по ней. Внук шел к холмам, продирался сквозь заросли жимолости, шиповника и кедрача. Ветви осыпали его брызгами. И, несмотря на плотно запахнутый дождевик, Внук скоро вымок. Зацепившись за корень, он разодрал правый сапог, и теперь внутри булькала холодная вода. Целый день он бродил по окрестным холмам, И все без толку. Стало смеркаться. И с сумерками в душу Внука закрался страх. В тундре полно медведей, волков... Внук выбрал открытое место, нарезал молодых побегов кедрача и, торопливо изведя полкоробки спичек, развел костер. Коробка отсырела, расползлась, и он раздраженно швырнул ее в кусты.
Костер разгорался. Внук бросал целые кедрачовые лапы. Они, мокрые, шипели и окутывались дымом. Огонь на мгновенье припадал к земле, потом, шумно вздохнув, вскидывался на дыбы, далеко разгоняя темень. Одежда исходила теплым паром. Горячая тушенка с хлебом казались лакомством. И никакой зверь не был страшен, пока бушевал огонь. Но кедрач подходил к концу. Внук оглянулся на темные кусты и не решился пойти за ветками. Он поджидал Деда. Ему казалось, тот непременно должен прийти — узнать, как да что, ободрить. Ему даже слышались шаги. Но никто не приходил. А может, Кояна давно в стаде, а его поджидают, чтоб поднять на смех: вот, дескать, какой следопыт... Но он не пойдет искать бригаду. Не пойдет. Вдруг оленей нет, и все подумают — он испугался ночной тундры.
Небо не прояснялось. Ни одной звездочки не сверкало, а ведь сколько их там, за дождем...
Внук сидел, согнувшись, у огня. Захотелось спать. Страх притупился, но не исчез. Внук взвел карабин, поставил его между колен, привалился спиной к кочке и, закрыв лицо капюшоном плаща, уснул.
Поднялся он, когда едва начинало светать. Дождь не переставал. Но теперь у Внука не было огня, и он, злой и озябший, закружил по холмам, помаленьку продвигаясь вслед ушедшему стаду. К полудню он наткнулся на остатки костра. Значит, здесь ночевала бригада. Обугленная палка торчала в середине выжженного круга, наклоняясь к северу: пастухи сообщали, куда лежит их путь. Эх, какой же он незапасливый! Были бы спички — можно было обсушиться и поесть горячего, а в банке из-под тушенки вскипятить чаю... К вечеру он вышел к реке, неширокой, метров на двадцать, чаут перекинуть можно. Сломив длинную иву, очистил ее от листьев, сунул в воду. Палка не достала дна. Он прошел вверх, вниз — брода не было. Не зимовать же перед этой речкой! Внук разделся, привязал узел с одеждой к карабину и полез в воду.
Поднятая рука занемела, не было мочи держать карабин. Внук перевернулся на спину, перехватил карабин другой рукой. Раз и еще раз голова скрылась под водой. В уши ударил шум реки, быстрой и многоводной. «Утону — и никто не придет на помощь, — мелькнула мысль. — И никто не узнает». Внук отчаянно заработал ногами, немеющая рука тяжело загребала воду, приближая его к берегу. И когда ноги наконец нащупали дно, Внук отдышался и, качаясь, вышел на берег. Натянув влажную одежду на мокрое тело, он побежал вдоль берега. По окоченевшему телу медленно поднималось тепло. Взобравшись на небольшой холм, он оглянулся и увидел в распадке... оленей. Впереди вышагивал Кояна, разве можно было не узнать его?
Вспыхнула радость. Внук заплясал, заорал во все горло и, сорвав с плеча карабин, выстрелил в воздух. «Ага, попался!» — крикнул Внук и, ухватившись за шею, вскарабкался на крутую оленью спину. Кояна недовольно закрутил головой. Но Внук, сдавив его бока ногами, нагнулся вперед и дернул за толстые окаменевшие рога.
— Пошел, пошел! Хак, хак!
Кояна оглянулся на косяк, робко жавшийся за ним, и неторопливо двинулся. Следом легко и ладно затрусили молоденькие оленихи. Внук даже не подумал пересчитать их: был уверен, что Кояна привел всех. Такой разве даст в обиду своих?
В серой мгле, затянувшей небо, появились промоины, голубые и бездонные, как весенние озера. Дождь перестал, и ветерок, пробегая по тундре, сушил кусты и травы, разгонял хмарь. В сумерках Внук увидел огонек. Он подбоченился, подъехал к костру и, лихо спрыгнув, хлопнул Кояну по шее:
— Пошел в табун!
Конечно, Дед нарочно послал его в тундру. Идти с бригадой невеликое дело — топай да топай. А вот побудь один-одинешенек да найди пропажу, если ни следа, ни следочка...
Пастухи встали, приветствуя его. Дед тоже приподнял свой тощий зад, пожал когтистой сухой рукой руку Внука, выплеснул остатки чая из своей кружки и протянул кружку ему.
— Повезло тебе, — сказал Манруни. — Я зимой четыре дня блукал, пока нашел Одноухого.
— Да, да, — польщенно кивнул Внук.
— Ну, где нашел? — поинтересовался Манруни.
— А это... Возле речки, вон там... — Внук ткнул рукой в темноту.
— Кхе, кхе, — кудахтающим смехом отозвался Дед. — Вот походишь с нами годика два, так все речки назубок знать будешь...
Внук лежал в палатке и слышал разговор у костра. Говорили о том, что завтра пойдут грибные места и где, в какой пади надо особенно зорко следить, чтоб олени не напали на мухомор.