Страница 72 из 75
— Он разозлился и однажды сказал:
— Ты не рассчитывай на меня, ребенком не привяжешь. Я полюбил другую и хочу быть с нею. Мы должны расстаться. Пойми верно, наша с тобою связь оказалась ошибочной и потому недолгой. Обдумай все и не вяжи мне руки. Мы с тобой никогда не будем счастливы...
— Я ушла от него в барак к матери. Куда нам было тянуться до выхоленной девки, у какой помимо театра вся родня была в начальстве. Никто из ее близких не жил в бараке и не занимал простые должности. Так вот получил он все сразу, женившись на Елене. В день их свадьбы родился ты. Твой отец не пришел, чтоб хоть увидеть тебя. А я чуть ни влезла в петлю от горя. Мамка вытащила, успела. И наш барачный люд сказал, что поможет поднять тебя на ноги. И не сбрехал, как твой отец. Ты рос, не зная и не видя отца. Я понемногу задавила в себе все, что было к Петру, но о его жизни слухи доходили. Его жена и через годы отказалась рожать. Заявила, что не хочет портить фигуру и губить здоровье из-за беременности и родов. Елена очень боялась обабиться. Она считала, что ее жизнь должна быть сплошным праздником, без детских визгов и вонючих пеленок. Но так хотела она. Петр, как говорили, думал иначе. Но переломить свою бабу не смог. В семье начались скандалы. Оно и понятно, ведь каждый мужик хочет иметь хоть одного сына, без него какой смысл в жизни? И их идиллия кончилась. Петька мужик нахрапистый, настырный. Она тоже с характером. Но, когда годочки повалили к сорока, одумалась пташка, захотела ребенка, а мимо! Бог не дал ей беременность. Она оказалась бесплодной. Петька, узнав о том, ударился во все тяжкие, стал выпивать, поговаривали о его связях со студентками. Но при всем этом он ни разу не пришел ко мне и к тебе, отец забыл нас. Он и не знал, как трудно жилось нам с тобою. Ведь из театра я ушла. Не могла оставаться и видеть рожу Елены. Мне она казалась последней шлюхой, разбившей мою семью. Ведь она знала все и увела Петра не только у меня, а и у тебя. Отняла его, но на нашем горе не порадовалась. Говорили, что она села «на иглу», потолстела, резко и быстро стала стареть. Потом оба лечились. Но детей у них так и не появилось. Они уезжали в другой город, чтоб там начать жизнь заново. Правда это или нет, я уже не знаю. У меня умерла мать, и выживать стало еще сложнее, Я пыталась устроиться на работу, но не брали никуда. Видели, что выпиваю. Завязать с этим не смогла. Не сумела себя сломать, не хватило воли. Помочь стало некому. Меня предал твой отец. Было обидно до чертей, когда я тебя кормила грудью, у нас очень часто не было на хлеб. Ты оставался голодным и кричал на весь барак, жить хотел. И тогда наши соседи помогали, кто чем мог. Как выжили, сама не знаю. У тебя не было распашонок и ползунков. До четырех лет бегал беспортошным. А где было взять, Остап? Оно и теперь день ото дня тянем, не зная, что будет завтра? Ты говоришь, что полюбил Снежанку, но подумай, куда ее приведешь? Третьей на эту койку? Что предложишь? Кусок хлеба, отнятый у детворы или стариков? Будет ли счастлив ваш ребенок, да и какая дура согласится вернуться в барак? Снежанка уже познала другую жизнь, знает сравненье и не полюбит тебя. Лучше забудь ее. Я знаю, как это трудно. Но еще хуже — предательство! Поверь, если даже вы будете вместе, во что не верю, то ненадолго. Не терзай душу, скажи себе, что она умерла. Так проще смириться. Я вот так же похоронила в душе твоего отца и выжила сама, вырастила тебя и никогда не унижалась перед Петром, не просила ничего, не клянчила для тебя. Пусть бедно и голодно, но выжили сами. И ты его не ищи. Отказавшийся, забывший, уже не отец. Нет меж нами родства. А ведь я, поверь, не навязывалась Петру. Это он клялся в любви, а я поверила. И у нас была радостная пора очень недолгая. Счастье всегда бегает на коротких ногах, долгим случается только горе...
Остап запомнил все, что рассказала мать, обдумав сказанное о Снежанке, согласился полностью и перестал дежурить под ее окнами. Вскоре его взяли к себе воры, он быстро освоился у них, считался удачливым, дерзким.
Расставшись со Снежанкой, Остап очень изменился. Стал безжалостным, грубым, мстительным. У него очень скоро появились деньги. Их он тратил на водку и девок, ни одну не любил. И вдруг, словно проснувшись, вспомнил о матери. Ей купил дом за городом с садом и участком. Дал денег на хозяйство и харчи, попросил отказаться от выпивки. Она пообещала и спросила Остапа:
— Где деньги взял, сынок?
— Тебе это знать не нужно! — оборвал резко.
— Я поняла! Скажи, я здесь надолго? С кем жить буду, одна иль приведешь невестку?
— О семье и не мечтай, ее у меня никогда не будет. Живи сама! Мало ли что со мною случится. Из этого дома никто тебя не выгонит.
А вскоре Остапа осудили за воровство. Мать узнала о том из письма, какое получила из зоны. Восемь лет дали сыну. Но через полгода он сбежал. Стукнул в окно поздней ночью, вошел продрогший, уставший. Раздевшись, выключил свет, пил чай в полутемной кухне, прислушивался к каждому шороху за окном.
Как он изменился за прошедшее время. Куда делась его кудрявая шевелюра и беззаботная улыбка. Лицо будто усохло, посерело и сморщилось. Сын стал сутулиться. Он мало говорил. Сказал, что утром он уйдет, но о том, что был дома, мать никому не должна говорить.
Утром, когда мать проснулась, сына уже не было дома. А через месяц снова пришел неожиданно. Дал ей много денег. Велел спрятать их. Себе оставить только на жизнь.
— Не боись, они не кропленые. В Ростове у барухи очистил. Сорвала стерва нимало. Но с ней не побазаришь. Таких, как я желающих, у нее хоть жопой хлебай. Пришлось согласиться на ее условие,— сказал хмуро.
— Коль они чистые, чего прятать? — не поняла женщина.
— Чтоб за хвост не поймали. На баруху тоже могут выйти менты и расколоть до самой задницы,— ответил коротко. О себе ничего не рассказал. Вскоре опять ушел. Услышала о сыне уже через год, он снова отбывал срок в зоне. Спустя два месяца, опять пришел.
Женщина заметила, что Остап возмужал, уже не выглядел измученным. Одет с иголочки, при деньгах, веселый, он шутил с матерью и выглядел беззаботным. Но она чувствовала сына не по словам и шуткам. Видела, сколько седины прибавилось в голове, как потускнели и состарились глаза. Понимала, что устал ее мальчишка от одиночества и холода. Нет у него будущего, нет завтрашнего дня. И будет ли он теперь у сына?
Остап много раз был судим, за грабеж и воровство, за убийства и разбой, за побеги. Сколько раз его ранили при поимках и побегах, сколько пережил и вытерпел на зонах, он не рассказывал матери ничего. Но она много Лет прожила в бараке и хорошо разбиралась по зажившим рубцам и швам, что довелось перенести человеку.
Вот так заснул Остап раздетым, сползло с него одеяло, мать подошла поправить, глянула на тело сына:
— Остапик! Сынка мой! Как же так? За что тебя так мордовали? И арматурой били, пучком колючей проволоки стегали, горячим утюгом спину палили. А вон там шилом ткнули. Это вот финкой порезали. Видно крутою была разборка. Здесь и свинчатки и кастеты походили. Как же ты все это вынес и выдержал? Кто и за что изгалялся над тобой? Малыш мой! Где твоя доля? Почему она такая корявая? Вон все ноги в дырках от пуль. Охрана или менты увечили? С самого детства нет у нас счастья! Где оно заблудилось? Да и есть ли оно на свете? Вон даже пальцы тебе ломали. Под ногти совали иголки. Свои бандюги на разборке, иль менты забавлялись? Когда ж мы с тобой заживем спокойно? Дождусь ли я от тебя внуков? А может, есть у тебя дети? Ведь ты добрый и стал бы хорошим отцом...
Остап проснулся, увидел мать, натянул на себя одеяло:
— He плачь, мам! Я живой! Где-то слегка поцарапан, так это ж мелочи, на то родился мужчиной, нас рубцы украшают...
Он больше не говорил о Снежанке. И можно было подумать, что навсегда выкинул ее из сердца и забыл. Но нет, вон на плече имя девчонки, посеченное «ежом». Снята не раз кожа, но имя осталось. Ни одной буквы не вытравили, хотя били жестоко. За что?