Любимые не умирают

  —   Мам, почему мне хочется петь?

  —   Как зовут твою песню?

   —  Ну, вот ты сразу раскусила? У тебя тоже такое было?

  —   Все через это прошли.

  —   Мам, мне хочется всегда быть с нею!

   —  Так всегда бывает, сынок!

   —  Я не могу без нее!

   —  Не спеши! Проверь, любит ли она тебя? Не при-ведись любви без взаимности, не выпросишь ее и не вымолишь,— вспомнила свое и выдохнула горький ком.

   —  Мне кажется, она тоже любит меня. Когда видит, улыбается, глаза, как звездочки, горят. И вся такая подвижная становится, радостная. Словами не объяснить, но я чувствую, она мне радуется. Только меня видит и ждет.

   —  Не торопись, Димка. Проверь, твоя ли она? — предупреждала сына.

  —   Она красивая, самая лучшая девчонка в городе!

  —   А будет ли ждать тебя из армии?

  —   Я ее не просил о том. Пока присматриваемся,— краснел парнишка.

   Колька, услышав от Кати, что Димка влюбился, даже подскочил:

   —  Еще чего? Не успел опериться, встать на ноги, а уже на баб потянуло! Не хватало нам этого горя! Приволокет какую-нибудь «телку» и посадит нам с тобой на шеи! Нет уж, благодарствую! Пусть самостоятельным станет, чтоб сам обеспечивал свою «метелку», а уж тогда хоть косой десяток заводит,— возмутился мужик скороспелости Димки и выскочил из-за стола, пропал аппетит. Он выскочил на балкон, глянул во двор, но сына там не увидел.

  —   Слушай, не разрешай ему шляться допоздна! Нечего ему ночами шататься по городу. По себе знаю, на что нарваться можно. Друзья не помогут, разбегутся, как тараканы, а его как придурка подставят. Сколько таких на зоне тянули сроки ни за хрен собачий. Зато друзей собою отмазали. А нынешние дружбаны, сама знаешь, до хорошего не доведут.

   —  Ладно, угомонись, скажу!

   —  Видишь, едва школу закончил, а уже баба появилась! — кипел Колька.

  —   Какая баба? Девчонка!

  —   Ну, это исправить не сложно!—огрызнулся мужик.

  —   И зачем я тебе сказала? Меж ними ничего нет, они даже не встречаются, а ты уже бегаешь, как с фитилем в заднице! Успокойся, забудь, что сказала.

  —   Ему скоро в армию. Разве она его станет ждать?

  —   Димка сам еще не определился!

  —   Тогда чего мозги мылишь? — встал посреди зала удивленный.

   —  Остынь, спичка! Наш сын много лучше и порядочнее нас с тобой. Он не сделает наших глупостей, чтоб потом не жалеть о них всю жизнь, как мы...

   —  Я ни о чем не жалею, кроме той стервы, что привел в дом сдури!

   —  Всю жизнь сетовал, что на мне женился. Потом и я поняла. Тоже кляла свою глупость. Да Димку сиротить боялась. Может, и счастливее были, разойдись мы вовремя. Ведь давно все прошло и отгорело. Вот только годы жаль, их не воротишь никогда!— вздохнула баба тяжело.

   —  Кончай наезжать. Я давно ни о чем не жалею. Я даже счастлив, что вы у меня есть, моя радость, моя жизнь...

  —   И это ты говоришь мне такое? — не верила баба своим ушам.

  —   Катюха! Ты даже не заметила, что я давно не называю тебя Оглоблей,— улыбался Колька.

  —   А и правда! — вспомнила баба.

  —   После зоны многое изменилось. И сам стал иным. На жизнь смотрю иначе. Все не сразу и неспроста переосмыслил. Ведь вот раньше казалось, что ничего в жизни не изменится. Да видишь, клюнуло в задницу, и понял, что могу потерять все одним махом. А лишаться дорогих людей очень больно. Да еще по глупости. Это уже непростительно. Вот и взял себя за жабры. Оно тоже непросто далось,— глянул на Катьку.

       —    Зачем же себя силовал?

       —    Ничуть.

       —    Жил со мной, проклиная судьбу за то, что я навязалась тебе. Только потом поняла, любить не заставишь. И ребенок не привяжет. Зря надеялась...

       —    Ты зачем вот так меня изводишь?

       —    Обидно, Коля! Больно, что все годы в постылых прожила. Первые годы, пока на что-то надеялась, любила тебя. А потом все прошло. Сама не знаю, куда делось? Ты меня очень часто обижал. Забыть не могу, как душу мою топтал. Зачем я терпела?

       —    Катя! Я дурак! Может, когда-нибудь забудешь эти обиды и даже простишь?

        —   Никогда! Ни за что! — сверкнули слезы в глазах.

       —    Значит, впрямь не любишь! Все ушло,— опустил человек голову.

       —    Ты сам виноват во всем.

      —     Я знаю. Но ведь сколько времени прошло, а ты все шпыняешь. Иль кайф, от того ловишь? А может, тот, прежний, я был дороже, чем нынешний? Чего пилишь за прошлое? Оно ушло, его не вернуть, не переделать и не исправить. Вглядись в нынешнее, пока я не понял, что жить не нужным тебе тоже не смогу. И, как ни держись, смогу сорваться.

       —    Ты снова грозишь?

       —    Опять не поняла. Я вовсе не собираюсь наезжать, трясти тебя за душу Зачем? Я прошу у тебя хоть каплю былого тепла. Если сможешь, верни его. И я буду счастлив!

   —  Колька! Ты столько лет выбивал и оплевывал все, что было к тебе. Когда оно отгорело, спохватился.

   —  А ты забудь плохое. Прости! — говорил тихо.

   О-о, если б знала баба, как трудно и совсем непросто дались Николаю эти просьбы о прощении. Их он выстрадал на зоне, в сумрачном, сыром бараке, когда избитый и униженный валялся под шконкой, осмеянный всеми зэками.

  —   Господи! За что так наказал? — обращался к Богу, и тут же перед глазами вставала измордованная, избитая Катька, забившийся в угол испуганный сын. Они смотрели затравленно и молили о пощаде. Колька их не услышал.

   —  Пальцем больше не трону! Дай только дожить и выйти! — просил Колька Господа.

   Зона потрепала мужика со всех сторон, на своих жерновах пропустила здоровье и душу. Она, словно играя с ним, ткнула носом во все прошлые ошибки. Он познал одиночество среди людей и вспомнил, что, живя с Катькой, тоже оставлял ее сиротой в собственной семье и никогда не задумывался, как это больно.

  Конечно, его презренье к Катьке подогревала и поддерживала мать. Но ведь он мог осечь ее, запретить обижать жену.

   —  Кать! Давай в выходные сходим в парк, отдохнем! — предложил жене.

   Та чуть воздухом не подавилась от удивления, глаза округлились:

  —   Чего я там не видела?

  —   Ты в парке за все годы ни разу не была,— вспомнил Колька.

   —  Сколько нам лет, чтоб в парк тащиться? Там молодые, такие, как Димка. Мы свое упустили. Опоздали. Нашу весну зима подморозила. Так и не

дошли мы до парка, застряли в сугробе. До сих пор из него не вылезли.

   Колька стоял у окна, смотрел на людей, идущих по улице. Вон старики не спеша гуляют. Старик весь седой, не без труда переставляет ноги, а свою старушку крепко держит под руку. Ни на шаг от себя не отпускает. Сколько лет вместе прожили, а тепло сберегли. Вон как заботливы друг к другу.

   Мимо них молодая пара шагает торопливо. Эти в обнимку идут. Не оглядываются, не смотрят по сторонам. У девки юбка на ладонь от пояса, ничего не прикрыла, от кофты одни тесемки, на голове воронье гнездо, но парень не видит, ему нравится подружка. Ну и что с того, что старая пара, покраснев, отвернулась. У каждого времени свои мода и любовь. А потому, эти свое не упустят.

   Там пожилая женщина прогуливает в коляске ребенка. Что-то ему говорит. Хорошая бабка, заботливая, и дитя ее любит, улыбается беззубым ртом, агукает.

   —  Коль, мы на эти выходные обещали съездить в деревню, к твоим. Давай навестим. Ведь ждать будут! — стала Катька рядом. Колька приобнял ее, почувствовал, как дрогнула от неожиданности. Человек приобнял покрепче, прижал легонько, женщина постояла, затаив дыхание, положила голову на плечо, замерев от радости. Она даже по молодости не знала от мужа ласку, а тут вдруг накатило на него. С чего так и надолго ли? Может, сейчас на бутылку попросит иль потребует?

   А он ничего не просил. Колька смотрел на улицу, на прильнувшую к нему жену и жалел, что так бездумно и глупо потеряны годы. Их не вернуть...

   —  Ты и взаправду изменился,— прошептала тихо.