Страница 65 из 75
— Я и малого дать не могу! — понурил голову Колька.
— Тогда откуда он знал адрес и хотел спрятаться у вас от погони. Мы его взяли уже в подъезде, Или тоже скажете, что это случайно.
— Мало чего он намечтал. Я никогда не пустил бы его в свой дом. Не стал бы марать имя отца и память о нем,— заметил, как удивленно округлились глаза Остапа.
— У меня семья. И на зоне я оказался случайно. По глупости. С бабой перегнул. Но на моих руках нет крови. Никто не проклял меня вслед ни на зоне, ни на воле. И пусть этот хмырь не темнит. Я с ним не дружбанил. Даже на зоне сторонился козла. Ни угла, ни хлеба не дал бы, чтоб самому не потерять вое,— увидел кривую усмешку Остапа:
— Да он и на зоне в говночистах пахал, так и не поднялся до мужика, в гнидах канал, ботал вам, что Огрызок ни при чем, случайно в подъезд влетел. Уберите его, лишний он здесь в мужском разговоре,— попросил Остап следователя.
— Сам ты говно раздрызганое, старушачий геморрой! Видал я тебя в жопе пидера, козел облезлый! — взорвался Колька. Остап глянул на него вприщур и сказал, тяжело роняя слова:
— Слушай ты, иль забыл, как на зоне платились за базар? Иль посеял, с кем ботаешь? Да я тебя из-под земли выковырну и жмуром будешь лизать мне пятки, просить пощады! Засиженный лопух! И через годы не прощу твоего базара! Ты еще покрутишься, попрыгаешь на разборке за нынешний треп! Не мечтай, что слиняешь, я еще доживу и достану тебя, пропадлину!
Колька хотел обложить Остапа забористым матом, но по звонку следователя оперативники вывели мужика, затолкали в машину и вернули на базар, хохоча. Они слышали из-за двери как ругались зэки и восторгались Колькой. Тот вернулся в сортир героем, с высоко поднятой головой. Он рассказывал кассирше, как уделал бандюгу, но промолчал об угрозе «бугра» барака. Счел это лишним, мелким, несущественным. И только следователь предупредил охрану следственного изолятора, чтоб следили в оба за этим дьяволом и ни на секунду не спускали с него глаз.
Колька, вернувшись домой, напомнил Катьке о вчерашнем выстреле за окном и рассказал о сегодняшнем визите в милицию. Баба, выслушав, вдруг вся сжалась, побледнела, сказала тихо:
— Ну, теперь жди беды! Эти зря не грозят. И снова твой язык. Опять ты не сумел сдержать его...
— Или я должен был лизать его жопу? Он в бараке всех достал. А меня больше других! Живьем в толчке утопил бы, встреть его один на один. Мне многие за это спасибо сказали бы, и на зоне!
— Ты сам говорил, что он страшней зверя. Я помню твое, как тебя доставал. Нынче что придумает тот змей? Ему все нипочем. И где его ждать, и откуда, никому неведомо. Сколько раз он в бега уходил. Его ни на цепи, ни за проволокой не удержать,— охала баба.
— И не такие как Остап были на зонах. Да где они теперь? Кого на деле убили, других по приговору. Этот тоже не Кащей бессмертный и на него отольют пулю. Сколько не линяй, от пули не смоешься. Она достанет любого,— успокаивал человек Катьку, та вдруг разревелась без видимой причины. И все вздрагивала от каждого звука и шороха. Она уже сама не пустила Димку на балкон, надежно закрыла дверь на шпингалет. И на ночь проверила все форточки.
С того дня она снова стала бояться узких, удаленных от центральной аллеи тропинок и кладбищенских дорожек. Ей казалось, что там ее могут подстеречь сбежавшие бандиты и убить, отомстив Кольке за грязный, несдержанный язык и унизительные оскорбленья. Она сама попросила мужа, и тот каждый вечер встречал бабу с работы. Он понимал, что поделившись, напугал Катьку впервые и всерьез, а потому не высмеивал. Во всем винил самого себя...
Катька, узнав о том, что Остап сумел уйти из-под стражи, испугалась ни на шутку. В городе об этом человеке ходили разные слухи, один другого ужаснее. Говорили, что этот бандит, остановив банковскую машину, как цыплят, перестрелял всех инкассаторов вместе с водителем и, забрав все сумки с деньгами, скрылся с глаз в ту же секунду. Его нигде не могли поймать. Не нашлось и свидетелей. Остапа никто не успел приметить и описать внешние признаки. А и кто решился бы связаться с ним? Подставить себя под пулю уголовника не хотел никто, и свидетелей ограбления не нашлось.
Говорили, что Остапа боится милиция. Мол, стреляет он на слух и без промаха, его никто и ничто не сможет остановить, что он силен и хитер, как дьявол.
Больше других говорила о нем старая уборщица банка, какой ограбили через два дня после инкассаторской машины.
Старуха тарахтела, что этот бандит переоделся в женщину, вошел в банк незадолго до конца рабочего дня, да так и не вышел оттуда. А утром охрана, пришедшая на смену, увидела в коридоре трупы двоих ночных охранников. Они были зарезаны, лежали в луже крови. Телефонная связь была повреждена, а потому сообщить в милицию о случившемся долго не могли.
Следователи внимательно осмотрели место происшествия, дотошно описали его. Но не сумели понять, кто смог проникнуть в банк, забрать громадную сумму и исчезнуть, не оставив после себя никаких следов и отпечатков. Сразу стало понятно, что здесь поработали профессионалы. И конечно, это ограбление банка далеко не первое на их счету.
— Кто ж здесь отметился? — посмотрели в картотеку и вскоре вышли на след Остапа.
— Этого голыми руками не возьмешь! Отстреливаться, защищаться будет до последнего! Ничто его не остановит,— понял следователь.
Целую неделю выслеживали Остапа оперативники. Взяли внезапно, когда тот возвращался из ресторана темной, безлюдной улицей. Тут решили взять мужика, но Остап почувствовал опасность, нырнул в первый же подъезд, решив убедиться в своих предположениях о погоне и слежке за ним. Он и впрямь не знал, что именно в этом подъезде живет Колька. Зато о том знал следователь, и оперативники загнали Остапа в угол. Тот раскидал их и бросился убегать. Не ожидал, что ребята откроют по нему стрельбу в жилом районе. А они стреляли прицельно и ранили Остапа в ногу. Тот пытался сбежать, но не смог...
Его доставили в отдел злого, ощетинившегося, он морщился от боли в ноге и материл всех ментов последними словами.
Отвернулась от мужика Фортуна. Это ж надо так погореть? Ну почему пошел именно этой дорогой? Ведь мог смыться через служебный выход из ресторана. Он не знал, что был обложен со всех сторон.
Он не ожидал подвоха от Кольки, какому немало помог на зоне, запретив зэкам прикипаться и травить мужика. Он посчитал недостойным загонять в угол беспомощного, жалкого человека и сделал королевский жест, приобщив, приняв Кольку за равного другим. Зачем это сделал? Нашло на него, пожалел. И с того дня отдавал Кольке половину из того, что посылала ему на зону мать — Евдокия Петровна.
Мужик и такому исходу был рад, знал, что многие и это не получали, все оседало у Остапа. А уж как он распорядится, не знал никто. «За крышевание» Остапу платили все. Получки, посылки отдавали безропотно. И только Колька оставался не ощипанным. Он всегда имел свое. Пусть половину содержимого посылки ему возвращали всегда. Колька уже не обжимал зэков своего барака на хлебном пайке, так велел Остап, и его слово выполнялось беспрекословно.
На зоне, в своем бараке, все зэки были обязаниками Остапа. Он с любым мог расправиться, унизить, опозорить, выкинуть, не приведись провиниться, влетали зэки на разборку, на пытки и мученья. Остап был изощренным мародером. И Колька не случайно опасался его. Но это было на зоне. На воле все изменилось. Тут Колька почувствовал себя в безопасности. И все ж, увидев Остапа в туалете, струхнул. Тот прощупал мужика, понял, что добровольно он не станет «доиться», не поделится наваром и не возьмет к себе хотя бы на первое время. Про должок за крышевание Колька забыл, сделал вид, что не понял, о чем идет речь. Когда Остап пригрозил разборкой, вывернул Колька пустые карманы и сказал:
— Хоть режь, иль стреляй, кроме анализов ничего не получишь...
Пообещал через пару недель что-нибудь наскрести, если получится. Остап в тот день ответил: