Страница 61 из 75
— Придержите их! Сам гляну! А вы, бегом к себе да впредь будьте внимательны,— отправил Кольку в барак следователь.
Тот влетел на шконку и затаился не дыша.
Колька, конечно, помог зэкам с хлебом, но совсем не знал, что те намылились в бега, и теперь дрожал, чтоб мужики его не высветили. Ведь он не просто отдал, а продал им хлеб. За это администрация могла выкинуть Кольку из хлеборезов и вернуть в ассенизаторы. Такой финт кому придется по душе. А тут и в ШИЗО могли упрятать на месяц. Это наказание даже крепкие мужики с трудом переносят. А ему, хилому, вовсе не продышать. Но шли дни, никто никуда не вызывал и не дергал хлебореза. Все словно забыли о нем, а беглецы не выдали его следователю. Да и обжимал он на хлебе не работяг, а всякое фуфло, таких как те двое, какие жили под нарами в его бараке. Этих Колька не считал за людей, как и в других бараках не называли мужиками шнырей, сявок и шестерок. Эти и жили, и дышали по команде своих паханов, какие остались «без кислорода» от своих малин и банд, а теперь все еще пытались держать закон в забытых, заброшенных зонах. Их еще помнили в прокуратурах и в милициях. Но новые кенты, пришедшие на смену паханам, уже не знали бывших фартовых, не помнили их кликухи и громкие дела. Они фартовали по-своему, ни у кого не спрашивали совета, ни у кого не учились, не признавали прежние авторитеты, устанавливали свои новые законы и порядки.
Колька держался в стороне от крутых и рэкетиров, какими кишела зона. Они всякий день устраивали между собой разборки, играли на деньги, пили коньяк, ели все, что хотели, и к счастью Кольки никогда не заходили и не питались в столовой зоны. Именно потому Николай никогда не сталкивался и не общался с ними. У каждого был свой круг. Каждый зэк в зоне входил в свою иерархию, не корефанил с зэками из чужого барака, не общался с теми, с кем не разрешалось.
Хлеборез не дружил и не враждовал ни с кем. Он мечтал о своем, вернуться домой живым и здоровым.
За все годы заключения в зоне Колька не получил ни одного письма из дома, ни единой посылки. Ни Катька, ни сын не отвечали на его письма, и человек понял, его не простили, не хотят знать, не ждут, в своей семье он никому не нужен. Его возвращенью не будут рады.
...Катька зачастую даже не читала Колькины письма, сразу выбрасывала их в ведро и тут же забывала. Она отвыкла от мужика и не хотела о нем
вспоминать. Баба жила по-своему, ни на кого не обращая внимания, никого не видя и не замечая. Она восстанавливалась и оживала медленно, сама, где-то ей помогал Димка. Изредка они навещали Ольгу Никитичну. Та теперь осталась совсем одна. Ее внуки—дети Василия, как и предполагала Катька, чуть повзрослев, уехали из деревни и не захотели в нее вернуться. Старший остался служить в армии на сверхсрочной, жил где-то далеко, на Урале. Средний поступил в мореходное училище, и его по окончании взяли на торговое судно. Младший закончил в городе какой-то технический колледж. Устроился на работу, постоянно мотается по командировкам, и хотя купил квартиру, почти не бывает дома.
Бабку навещал крайне редко. Младший чаще других присылал письма и деньги. У него еще не было семьи. Двое других лишь иногда поздравляли с праздниками, днями рожденья. У обоих были семьи. И Никитична написала им, чтобы о ней не беспокоились, что она держит хозяйство, получает пенсию и на жизнь хватает. Велела самим обустроиться и не переживать за нее.
Катька, навещая мать, привозила ей гостинцы и деньги, недорогие обновки. Никитична отказывалась от денег, показывала, что есть у нее и на жизнь хватает.
— Ты о себе и о Димке думай. Сама пока не старуха, может какой человек сыщется. Не будешь век одна куковать. Ведь когда-то Димка женится. Об этом сейчас думать надо, век твой не бесконечен, бабы скоро старухами становятся. А дряхлота кому нужна? Так и состаришься без радости, вспомнить будет нечего...
— Уж чем помнить Кольку, лучше никого не надо. Я теперь себя человеком чую, никто не орет, не материт и не колотит. Нервы не мотает. Живем с Димкой спокойно, тихо. И на работе порядок. Не выматываюсь до упаду, не боюсь домой возвращаться. Никто с порога не сунет кулаком в морду. Поверишь, я даже оделась как человек. Димка теперь не хуже других, глаза радуются, глядя на него. Нынче отдыхаем,— хвалилась баба.
— Этот обормот, твой Колька пишет?
— Приходят его посланья. Я их, не читая, выбрасываю в мусор.
— Скоро он воротится. Совсем немного осталось ему сидеть. Конечно, домой придет, куда деваться! Как вы сживетесь под одной крышей, ума не приложу. Как подумаю о том, сердце болит,— признавалась Никитична.
— А ты не переживай. Вон у моей знакомой, тоже дворничихой работает, сын из тюрьмы пришел. В наркоманах был. Тот всех подряд колотил, даже деда с бабкой, деньги вымогал. Изверг, не человек. Уж чем его ни лечили, ничего не помогло. Саму мать чуть не задушил насмерть, еле откачали. Зверюга, а не сын. Ну, так-то сдали его. Тоже срок дали четыре года. И забыли о нем дома. Кому этот гад нужен? Думали что сдохнет. Врачи предупреждали, мол, может не выдержать ломки. Мать и ответила, что претензий иметь не будет, один раз оплачет. Так вот больше года о нем ни слуху, ни духу не было. Подумали, что умер он в тюрьме. Но тогда их известили бы! А тут, вовсе глухо. И мать решила узнать, что ж с тем гадом, живой иль нет? Ей ответили, что живой сын. Предложили приехать на свиданье с ним, а она отказалась, шибко много денег на дорогу надо, нет у семьи такой суммы. И на том замолчали, а время шло. Вот с месяц назад, утром в дверь позвонили. Глядь, мужик стоит. Худей скелета. Одни уши и глаза на лице. Ну и спрашивает:
— Мам, ты чего, иль не узнала меня? Это ж я, твой сын! Вернулся домой!
— Та баба дрожит со страху. Чего от него теперь ждать? Тюрьма человека лучше не сделает, это каждому ведомо. Стерегутся его, опасаются, всякого от него натерпелись. А он тише воды сделался. Через неделю на работу устроился. Всю получку матери приносит, из дома никуда не выходит. О наркоте позабыл, даже курить бросил. Не пьет и не скандалит. Сидит дома тихо, как мышь, никуда носа не высовывает. Каждого звонка в дверь боится. Никого не обижает, как раньше было. Лишь бы его не трогали. Придет с работы, поест и сразу спать. Так эта дворничиха не нарадуется, что на зоне с ее сына всю дурь вышибли. Совсем другим стал. Вот только надолго ли его хватит? Баба все еще боится, а вдруг сорвется снова? Старик уж помер, они вдвоем с бабкой остались. Случись что, ни вступиться, ни милицию вызвать уже некому...
— Кольку так же обломают! Он не из умных. Родился дураком, таким и сдохнет! — отмахнулась Ольга Никитична.
— Я, если наезжать начнет, насовсем к тебе переберусь. Ведь не прогонишь нас? — усмехалась Катька.
— А ты не дожидайся, я вам всегда рада, веселее жить станет! — отозвалась тут же.
— Нет, бабуль, мне школу закончить надо. И курсы по компьютеру, чтоб имел право допуска на работу. В деревне этого нет. А мне придется жить и работать в городе. Но ведь и я уже не малыш. Сам сумею скрутить, если нужно будет. Мамку в обиду не дам, это точно! — пообещал Димка.
— Делайте как вам лучше,— согласилась бабка.
Глава 8. Возвращение
Колька, едва устроившись на работу в платный туалет, начал искать себе место получше, попрестижнее. Каждое утро ходил к доске объявлений, смотрел, кто кому и где требуется. Кое-что записывал в небольшой блокнот. А потом звонил.
— Вам электрики нужны? Да! Стаж хороший, большой и опыт имею. Допуск тоже есть! Четвертый разряд у меня! Подходит? Нет! Я не пью! Работаю где? Ассенизатором в платном туалете! Чего фукаете? Это ж самое доходное место! Здесь я каждый день получаю свою зарплату наличкой! А вы как платить собираетесь? Оклад или сдельщина? Маловато! Что? Еще премия? И сколько на руки? Ну, это уже неплохо, хотя и не кучеряво! Нет у меня бригады, я недавно освободился из зоны. Три года отбывал по бытовой статье. Я же сказал, что не пью! Завязал наглухо. Нет, там хлеборезом был! А что могло измениться за это время? Что? Уже не нужен, не подхожу? А почему? Вам сразу бригада требуется? Ладно! Хотя я один бригаду заменю! Нет, не шучу, говорю правду! Не верите? И вам желаю удачи! — клал трубку, немного подумав, набирал другой номер. И снова ему отказывали.