Страница 54 из 75
Димка не хотел ничего знать и слышать об отце. Само напоминание о нем вводило в дрожь. Он убрал с вида все его фотографии. И Катька поняла, слишком сильным было потрясение, не по силам пацану. Он не мог простить Кольке, что из-за него пропустил целый год занятий в школе, и теперь с большим трудом приходилось наверстывать упущенное.
Нелегко пришлось и Катьке. Ее лечили врачи, знахарки, Акимыч, монахи монастыря. Она уже помогала матери по хозяйству и дома, но быстро уставала, валилась с ног. Казалось, прежние силы уже никогда не вернутся к ней.
— Катька моя! Как же ты себя сгубила! — сетовала Ольга Никитична. Баба сама выдергивала себя из беды. Но, труднее всего оказалось отказаться от спиртного. И как ни старалась запретить себе, к вечеру не могла сдержаться и, найдя в подвале спрятанную от нее самогонку, выпивала бутылку до дна.
— Катька! Опять ужралась? Нашла заначку! Ах ты гадость безмозглая! Уши пообрываю! Кто дозволил в доме пакостить? Не смей пить, стерва! — ругалась Никитична. Она колотила дочку веником и прутом, та только смеялась:
— Мамка, щекотно! Перестань!
Акимыч измучился с Катькой. Читал отворотные заговоры. Давал ей полынь с живицей, ничто не помогало. Бабу все время тянуло к самогонке. И однажды подошел к ней сын. Катька только приготовилась выпить. Димка сказал тихо:
— Совсем от меня отвернулась. Променяла на самогонку. Скоро насовсем с тобой расстанемся, раз я ненужным стал. То отец тебя изводил, а теперь кто мешает жить человеком. Какою хорошей мамкой была. Куда все дела? За что меня ненавидишь? В чем я виноват? Позоришь, бросаешь, вовсе забыла меня. За что тебя мамкой звать теперь? Ты стала совсем чужой. И я потеряюсь скоро, насовсем. Когда нет у человека родных, жизнь уже не нужна. Может моя смерть тебя образумит.
— Димка! Ты что несешь? Какая смерть? Или мало было похорон? Дурачок! Да кто дороже тебя в свете?
— Тогда не пей! Один раз себе прикажи! Ведь ты умница! Сильная женщина, одолей саму себя! Убеди, что самогонка — отрава! Выпьешь, потеряешь меня!
Баба вылила самогонку в бутылку, поставила на прежнее место и, повернувшись к Димке, сказала:
— Завязала! Больше не пью...
Сын настороженно следил за матерью. Та нервничала, несколько раз порывалась к бутылке. Но, взяв себя в руки, вдруг вздрагивала и ставила бутылку обратно. Так длилось недели три. Катька все реже вспоминала о выпивке. Она запретила ее сама себе, и постепенно ее перестало тянуть к спиртному. Даже в праздники, садясь к столу, наливала себе компот. И когда особо назойливые гости заставляли Катьку выпить, та выскакивала из дома, уходила в сарай к скотине, там всегда находилась работа, уводившая бабу от греха и соблазна.
— Мам, давай вернемся в город. Там легче удержаться, а и гостей у нас не будет. Там я закончу школу, ты устроишься на работу, заживем спокойно и тихо,— предложил Димка и Катя согласилась.
Мать уговаривала обоих остаться, пожить у нее, окрепнуть, а уж потом решить, где им жить. Но Катя дала слово сыну, и через три дня они уехали из деревни.
Пока привели в порядок городскую квартиру, прошла еще неделя. Баба вымыла каждый угол, все перестирала, отмыла окна и двери. Когда квартира засверкала, задышала свежестью, женщина вздумала и себя привести в порядок. Отмылась в ванне, переоделась, сделала укладку и насмелилась позвонить на свой комбинат, попроситься на работу на прежнее место. Но бывший главбух, как ей ответили, ушел на пенсию. А и в бухгалтерии полный комплект, все занято. Никого не принимают. Наоборот предстоят сокращения.
Женщина на следующее утро села за телефон. Обзвонила все организации и предприятия, но везде безуспешно.
Узнав, по какой причине уволили бабу с баннопрачечного комбината, с нею сразу прекращали разговор, не желая слушать никаких доводов.
С большим трудом устроилась Катька смотрителем кладбища, а потом дворником, выпросив сразу два участка.
Город еще спал, когда женщина начинала работу: усердно мела улицы, пешеходные дорожки, собрав мусор в кучи, грузила в машину. Когда с обоими участкам справлялась, шла домой перекусить вместе с Димкой, а потом до вечера уходила на кладбище. Там всегда было забот невпроворот: подмести дорожки, вымести мусор, привести в порядок двор вокруг часовни, проверить, все ли могилы в порядке, промести аллеи. Иногда Катю просили убраться на какой-нибудь могилке, покрасить ограду, скамейки и столы, конечно за плату и женщина не отказывалась. Случалось, ухаживала за заброшенными могилами. И только одну из них не забывала никогда. Ее навещала каждый день. Здесь уже установили памятник, с портретом, надписями. Но цветы и венки давно завяли, вылиняли. И Катя поняла, что посетителей здесь не бывает. Она сама почистила могилу от сорняков, посадила цветы и помыла памятник, покрасила скамейку и стол, ограду, приходила сюда отдохнуть ненадолго.
Катя уже не плакала как раньше. Она иногда разговаривала вполголоса. Ей казалось, что душа покойного слышит и видит ее.
— Саша! А ты все еще в моей памяти! Хотя сколько времени прошло, забыть не могу. Почему мы с тобой раньше не встретились? — посетовала баба, протирая памятник и услышала за спиной отчетливое:
— Значит, не судьба!
Катька в страхе отшатнулась от памятника, оглянулась, увидела человека стоявшего за оградой. Как он подошел, откуда взялся, женщина не увидела.
— Испугал? Вот незадача! Не хотел тревожить! Уж так ворковала с покойным Сашей, как голубка. Иль знала его?
— Да. Домработницей у него была! — ответила скупо.
— Выходит, я с ним побольше твоего был знаком,— улыбнулся загадочно, подошел к скамейке, присев и закурив, продолжил:
— Водителем его был. Пятнадцать лет возил человека. Уж где только не мотались с ним! Всюду побывали. Друг о друге все насквозь знали, каждым куском хлеба делились. А напоследок врагами сделались,— закашлялся человек.
— С чего ж вот так? — полюбопытствовала баба.
— Вон сколько времени ушло, как его нет, а я только сегодня навестил могилу. Обида душила, простить не мог ему...
— А по-моему, он был хорошим человеком.
— Это смотря с какой стороны посмотреть. Но меня он обидел крепко. Не ждал от него такой подлянки. В самую душу мне наплевал, понимаешь? А все из-за принципа своего! Не терпел, чтоб кто-то ни по его нраву сделал. Так вот все распалось меж нами.
— Так что случилось? — не выдержала баба.
— Сын мой из Чечни вернулся. Прослужил в ней два года. Я каждую ночь холодным потом обливался от страха, боялся за сына. Оно и понятно. Пока те два года прошли, я не меньше двух десятков лет жизни потерял. Ты представляешь, какой праздник был для меня, когда сын вернулся. Я своего мальчишку на руках домой внес, понятно, он всех своих корешей позвал в гости. А я бегом к нему! — кивнул на могилу.
— Влетаю такой счастливый! Весь сверкаю, как новый пятак и говорю:
— Игорешка с Чечни вернулся! Отпусти меня на завтрашний день, отметить надо событие! Я его все два года каждую секунду ждал! А он мне ответил, как ледяной водой облил:
— Ничего не знаю! Завтра рабочий день. Будьте добры подчиниться общему распорядку!
— Александр Степанович! Я же сказал вам, мой Игорь из Чечни вернулся!
— Да хоть из космоса! Если не выйдете на работу, будете уволены!
— Я пришел, как было велено, к девяти утра. А Степаныч подошел и говорит:
— Почему от вас перегаром прет?
— Так сын из самой Чечни вернулся...
— Пьяный водитель — не работник. Считай себя уволенным с этого дня! — вызвал другого шофера, а меня выгнали вон из банка. И не просто уволили, а по статье: за пьянство в рабочее время, как законченного алкаша! И все он! Я с этой статьей полтора года без работы был. Никуда не брали. Сашку все полтора года каждый день проклинал. Все ж Бог услышал и наказал. Теперь и я его простил. На пенсию оформляюсь. Стажа на троих хватило б. А бед того больше. Десятку мужиков не передышать. А все из-за Александра! Скольким он жизни и судьбы поломал, не счесть. Я о том не понаслышке знаю.