Страница 21 из 75
— А хочется! Все девки про любовь думают. Поют о ней, во снах всякое видят. Да только в жизни не каждой везет. В наших деревнях всяк мужик подарок небесный.
— Трудно вам, деревенским, теперь замуж выйти. Вовсе обезлюдили деревни,— посочувствовала Петровна.
— А ваш муж из деревни иль в городе родился? — полюбопытствовала Катя.
— Андрей из городских. Хотя дальняя его родня жила в колхозе, но он к ним не ездил и не навещал.
— Как же он вас, деревенскую, полюбил?
— Мы тогда иными были, ни то, что нынешние. Одевались и вели себя скромно. Резко отличались от городских. Мы не красились, не пили и не курили, не ругались, родителей и всех старших уважали. Потому нас охотнее брали замуж, особо военные. На нашем курсе почти все деревенские девчонки стали женами офицеров. Иные с мужьями уехали за границу и жили там много лет.
— Во везуха! — позавидовала Катька.
— Ни одна о своем выборе не пожалела.
— Еще бы! Офицеров схомутали! Это счастье! О таком только помечтать! — горели глаза девки.
— Смешная! Да при чем это? Муж, если его любишь, выше любого генерала, пусть он хоть дворником работает. Выходят замуж за человека, ни за должность.
— Ну, не скажите. Вот в деревне соседней, что Сусловкой прозывается, три девки в город учиться поехали, на курсы бухгалтеров. Закончили и на работу устроились. А через год все замуж повыскочили. Одна за начальника, другая за таксиста, а последняя за пожарника. Та, что за начальника, и нынче в деревню на машине приезжает, таксист тоже свою привозит, а третья только на Радуницу приходит пешком. И все обижается, что мужика дома почти не видит, его и средь ночи вызывают на работу. Ну разве это жизнь? Жена начальника тоже своего ругалa, мол, на совещаниях и собраниях допоздна сидит. И таксист не подарок, редкий кобель попался. Вот и полюби их козлов. Все они гады! Поначалу, может, говорят про любовь, да не только женам. Я тоже у своих просилась в город на курсы. Отец схватил за косу, выкинул в сарай, велел там порядок навести, а про город вспоминать не велел. Пообещал, если еще на курсы запрошусь, косу вырвет с корнем. Я больше и не просилась.
Евдокия оглядела Катьку повнимательнее. Прошло не больше недели, как та пришла в дом Петровны. А уже изменилась баба. Отмылась в ванной, успела отдохнуть и выспаться. Она не шаркала ногами, не сутулилась. Не выглядела загнанной лошадью, от нее уже не несло потом. Но дремучий интеллект Катьки раздражал. Евдокия лишь поначалу пыталась общаться с невесткой, а потом отошла от нее, замкнулась и отвернулась от бабы.
Невестку Петровна не просто невзлюбила, а и возненавидела, посчитав, что сын привел в дом недостойную, тупую, глупую бабу. И судачила о ней со своею соседкой Настей, на работе ругала Катьку, «пилила» Кольку. Не сдержалась она и при Ольге Никитичне, бранила Катьку последними словами за бесстыдство и доступность.
— Никогда Коля не женился бы, если б она не повисла на нем внаглую! Теперь вот сделала сына несчастным. Ведь вовсе не по любви сошлись, как две дворняги, под забором. Мне стыдно даже соседям показать такую невестку. На работу к своим знакомым никуда не смогла устроить ее.
— Ну, так она не осталась без дела, сама себе место нашла и получала неплохо. Там ее все любят. Чего Катьку поганите? Она — не хуже других, и ваш Колька вовсе не принц. Морда рябая, будто ее черт шилом брил, сам доходяга, ноги кривые и руки с жопы растут. По хозяйству нуль, ничего не умеет, только самогонку жрет и хвалится. Не-ет, это не мужик, какой только языком за столом чешет. Нам с отцом он не понравился, и Катю за него не хотели отдавать. Уж и не знаю, что она в нем нашла? А и нынче, дождусь с роддома, так и скажу ей, чтоб домой в деревню верталась, там она не лишняя. Чего девке здесь мучиться?
— Это она мучается? — рассмеялась Петровна.
— В ненужных и постылых любой цветок завянет...
— Ну уж если Катька цветок, что уж говорить о Коле? Алмаз — ни человек...
— Нашла алмаз! Его, коль на кучу уронят, не нагнутся поднять, лишь поглубже закопают,— поджала губы Никитична.
— Это на твою Катьку в деревне и старики не смотрели, брезговали! — распалилась Петровна.
К концу дня сватьи разругались вдрызг.
Евдокия, хлопнув дверью, ушла к соседке, а Никитична дотемна просидела на балконе, лила слезы, жалела дочь, ее корявую, незадачливую судьбу. Она в тот день решила никогда больше не приезжать сюда, к этой занозистой и гонористой городской родне. Но... Одно дело желание человека, другое— шутки судьбы...
Стоило Катьке с Димкой уехать в деревню, на городскую семью посыпались беды. Сначала сократили с работы Евдокию. Ее не взяли после роддома никуда. Весь город узнал о причине сокращения, и от женщины отвернулись многие друзья и знакомые. Петровна, привыкшая быть всегда в центре внимания, тяжело переживала презренье окружающих и решила переехать в деревню, в небольшой родительский дом, с большим сараем, баней и огородом. Там она решила забыть всех и все, кроме сына.
Она ждала, что Колька приедет к ней и поможет вжиться, наладить хозяйство, но сын не появлялся.
Евдокия, подождав с неделю, взялась за дело сама. С опозданием от других, но все же посадила огород, как могла укрепила повалившийся забор, сама стала наводить порядок в доме. Побелила потолки, оклеила стены обоями, покрасила окна, двери и полы. Даже печь побелила.
Уставала так, что засыпала одетой, без ужина, умыться не было сил. Зато когда повесила занавески, прибрала в доме, сама себя хвалила на все лады.
— Вот молодчина, трудяга, не опустила руки, гляди, как дом вылизала, дворец — не изба!
Но первый сильный дождь показал бабе, что рано порадовалась. Худая крыша не удержала воду, и с потолка не просто закапало, а полило. Вся работа Евдокии пошла насмарку. Пришлось покупать рубероид, потом привозить железо, просить деревенских мужиков о помощи. Крышу ей крыли двое стариков. Возились две недели. Оплату потребовали немалую, но деваться некуда, заплатила. Она слишком долго жила в городе, потому деревенские присматривались к Евдокии, никак не считали своей. А Петровна полола картошку, обмазала снаружи дом и сарай. Заменила гнилые доски на крыльце. Получилось коряво, их нужно было постругать. Но не умела и не знала Евдокия, как это делается. А сын не ехал. Она скучала по Кольке, плакала, ругала Катьку с Димкой. Ведь это они разлучили с сыном. Из-за них ей пришлось покинуть город, врала себе баба. Она поздно ложилась и рано вставала, но не могла успеть всюду. И как бы ни старалась, обветшавший дом выматывал Петровну до изнеможенья.
А она, ну словно насмех всем, еще и корову купила, сама пошла на покос, хотя много лет не брала в руки косу. Ох, и мучилась, на ладонях мозоли подушкой вздулись. Но Евдокия упрямо косила. А ближе к обеду крики услышала. Оглянулась, увидела, что по траве баба катается, кричит дурным голосом. Пришло ее время рожать. Дома своя бабка повитуха. А тут на покосе кто поможет? Муж со свекром стоят растерянные, испуганные. Многое мужики умеют, но только не роды принять. Думали, успеют управиться с сеном, а дитя поторопилось. У мужиков от страха души дрожат, баба диким голосом орет, надрывается. Вот тут и подоспела Евдокия. Велела мужикам перенести бабу ближе к копне, да воды почище принести, рубашки подстелила роженице, успокаивая ее, велела ровней дышать, говорила, когда надо тужиться.
— Не спеши, иначе порывов будет тьма. Тебе же хуже,— уговаривала роженицу и все смеялась:
— Сколько родов я приняла и не счесть, а вот так, на покосе, впервые! Видно, богатырем будет твой малыш,— отвлекала женщину разговором. Та слабо, вымучено улыбалась. Евдокия, щупая ее живот, поняла, что вот-вот родит баба. И только успела Петровна помыть руки, как женщина взвыла от боли. И меж ног появилась детская головенка.
— Вот теперь тужься! — приказала Евдокия. И вскоре приняла ребенка в руки.