Страница 5 из 85
Ясно, что в глухой деревне Заборовье (13 верст от Острова) появление нашего Змея Горыныча
произвело достаточную сенсацию. А посему и здесь мы были приветствуемы стрельбою из двух ружей и
одного револьвера.
Послали Звонникова на лошадях в Остров, а пока достали в деревне брусков и козел. Подставили
крыло и заменили проволоки. Затем воспользовались скоплением народа и перетащили «Илью» на полосу
поля, удобную для взлета. Опять в каютах оказалось несосветимое количество яблок и хлеба. Ничего с этим
не сделаешь. Получили записку от Предводителя дворянства Островского уезда с просьбою прибыть к нему и
у него остановиться. Одновременно же и масса крестьян просит к себе.
Приехал урядник и стал спрашивать документы. А вот документов-то мы себе и не выправили.
Посоветовали мы ему написать, что, дескать, неизвестного звания люди прилетели на огненной колеснице с
неба и сообщили, что желают вступиться за русских и воевать с немцем. А колесница их имеет вид змея. Не
знаю, чем дело кончилось, так как меня, Кулешова и Ушакова крестьяне прямо насильно вытащили из-под
аппарата, где мы проверяли какие-то кресты, и повели с собою кормить. Панкратьев остался для объяснения.
Кулешов все время острит и сам же хохочет. Ушаков только улыбается, и мы целой группой двигаемся
к деревне. Все веселы, день разгулялся чудный. Вечером поехали к Предводителю. Там уже застали Чучелова
и Кенига. Их чествовали как заправских гостей. Они, узнав, что есть неисправности, решили тотчас же ехать.
А мы, радушно принятые милыми хозяевами, поужинали и направились спать.
ПОЛОМКА
На следующий день решили лететь после обеда. Эх, дурни! Ну что бы отложить еще на следующее
утро. Ну, значит, в книге судеб так было записано.
Поломка корабля «Илья Муромец II» у ст. Режица, 27 сентября 1914 г
Пообедали у крестьян. Потом неистово долго возились с моторами. Полету осталось очень мало
времени. Взлетели в 5 ч 15 мин. Через 10—12 минут вышли на железную дорогу и пошли на Режицу. Видим
— уже солнце садится. Надо сесть и нам. Выбрали место около Виндаво-Рыбин- ской железной дороги.
Только подходим — оттуда огоньки. Стрельба, да какая! Пошли на Варшавскую железную дорогу. Только
подходим садиться — опять стрельба. Да еще целые снопы огня ратничьих берданов. Ушли совсем в сто рону.
А тут затемнело совершенно. Снизились. Вижу — пахота, и лошадь бежит. Но ровно или не ровно, не знаю.
Кричу: «Контакт!» Панкрат не сразу, но все-таки выключил. Мы стали на колеса, покатились. Вдруг перед
нами пустота. «Я говорил, полоса короткая!» — возопил Панкрат, беря на себя. В это время — сильный треск,
удар, и все остановилось.
«Вот и готово! — сказал я, ощупывая Панкратьева. — Алексей Васильевич, ты цел?» В это время
назад уже небыло видно, так как пол между пилотской и кают-компа- нией поднялся.
—
Эй, вы там, живы?
—
Живы! А вы?
—
Тоже живы.
—
Ну, слава Богу, что дешево отделались.
Я, оказывается, таки хватился грудью о броневое кресло и стал потом задыхаться и кашлять кровью.
Звонников разорвал себе кисть руки и весь окровавился. Он побежал на станцию, так как должен был
проходить наш эшелон, но по дороге был взят в плен бабами. Когда нам передали, что захвачен в плен летчик
«не в нашей шапке» (шлем), раненый и босой (ботинки и обмотки), то мы тотчас же послали мужиков, чтобы
немедленно выпустить его и проводить на вокзал. Сам я с Кулешовым и Ушаковым полез к моторам
выпускать воду из рубашек цилиндров, так как ночь могла быть морозная, и тогда моторы пропали бы оконча-
тельно.
В темноте крушение представлялось грандиозным. Но надежда сразу явилась в сердце: а все-таки
сделаем машину. Сами сломали, сами и построим. Около моторов мне стало нехорошо. Я выполз, сел и начал
задыхаться. При кашле на платке оказалась кровь. Ну да разве на такие пустяки обращаешь внимание?
Прибежали наши солдаты — ахают, охают. Поставили охрану и — к вокзалу. Нас ждали дроги, но я ехать не
мог и пошел пешком.
При разборе дела оказалось: приказ не стрелять по «Муромцу» отдан по Варшавской линии. Виндаво-
Рыбин- ской же ничего не известно. Увидав «чудовище», ратники у мостов и караулок подняли отчаянную
стрельбу, которой даже руководил жандарм. Когда мы пошли на Варшавскую дорогу, то она только подхватила
стрельбу Виндаво-Рыбинской.
Да и откуда кому знать, коли даже начальство, подходя к «Муромцу», спрашивает: «А что, это то же
самое, что цеппелин?» Или же: «Да, хорошо, а откуда же он надувается?» Вряд ли самый маленький сопатый
немчик не ответит вам на вопрос, что такое «Цеппелин». А скажите-ка кому- нибудь о роли тяжелой авиации
на войне, о «Муромцах». Да он просто глазами захлопает: « Да, я слыхал что-то в начале войны о
«Муромцах». Они оказались негодными, не могли высоко подниматься...»
Эх, да и жаль же, что у немцев не было «Муромцев». Тогда, вероятно, все бы о них знали. Принести
на какую- либо большую станцию, ну хоть Двинск, например, 22 пуда бомб, сделать шесть кругов и
выпустить бомбы с убийственной точностью, не дав ни одного промаха. Через 20 минут подходит второй,
потом третий, и все это, несмотря на всякую стрельбу и истребителей, методически, как на ученье. «Да тогда
и воевать нельзя!» — скажут вам. Ну а немцы могли, когда немецкий комендант станции Млава поседел после
второго налета Горшкова? Небось кто был на станции Рожище, тот к аэропланам далеко не питает презрения.
А немцы бросали бомбы скверно, и почти все. По-видимому, они этим вопросом мало интересовались,
особенно пилоты. А от пилота зависит три четверти успеха.
На другое утро пошли осматривать машину и составлять акт о поломке. Поломка, в общем, немалая.
При ударе снесло нижнюю площадку, и кабина, упершись под углом, остановилась. Остальной фюзеляж
после остановки лег на землю, дав перелом за пилотской каютой. Крылья с моторами, упершись нижними
краями, пошли дальше. Все моторы легли на землю. Следовательно, надо заменить всю переднюю часть
фюзеляжа и по крайней мере в четырех коробках — нижние поверхности.
Сказано — сделано. Живо разобрали корабль. Нашли место для аэродрома. Послали телеграммы в
Питер, и уже через три недели аппарат был готов. Готов, да не совсем. В первом 200-сильном «Сальмсоне»
оказался погнут вал. Просим мотор. Не дают. В это время в Питере разбивается еще один «Муромец».
Балтийцы не находят ничего умнее, как разобрать моторы и свалить в общую кучу. Говорят: «Вот из этого вам
сделают мотор».
В конце ноября теряем терпение, разбираем аппарат, грузим на поезд и едем в Брест-Литовск. Там
собираем. Но, оказывается, на заводе драма. Милые крошки инженеры завода собрали мотор и навесили его
на гномовский станок. Там находился наш моторист Ушаков. Во-первых, сборка оказалась неправильной.
Ушаков поправил. Потом Ушаков говорит: «Станок слаб; он для 80-сильного «Гнома», а в «Сальмсоне» 200
сил».
—
Ничего, — говорят, — хорошо будет.
Пробуют на малом газе — хорошо. Ушаков говорит: «Дальше мы сами отрегулируем».
—
Нет, — говорят, — нельзя, надо дать полный газ.
Дали полный — станок опрокинулся, и мотор разбился.
«Илья Муромец I» штабс-капитана Руднева на фронте во Львове.
Ноябрь 1914 г.
Конечно, шляпа Панкратьев! Надо было требовать у завода новый мотор. А нет — так взять силой
через военного министра. А тут Ушаков приехал ни с чем, и стали они лепить опять что-то. Тогда поехали мы
в Варшаву к генералу А.В. Каульбарсу (выдающийся деятель русского военного воздухоплавания, в 1914 г. —