Страница 78 из 80
— Ну и характер! — пробормотал импресарио.
— Благодарю вас, — сказал журналист. — Больше ничего не будет?
— Все остальное не важно, — улыбнулся Рахманинов.
Вбежала Наталия Александровна, упала ему на шею.
— Сережа, какой триумф!
Он вручил ей букет белой сирени.
— Фея сирени вернулась.
— Всем уже известно ее имя. Это Федюшин — генеральный консул Советского Союза.
— Какой прекрасный жест! — растроганно произнес Рахманинов.
— Сережа, почему ты схватился за поясницу? — притемнилась Наталия Александровна.
— В самом деле? Я и не заметил…
На другой день, по пути на репетицию, Рахманинов подъехал к бензоколонке заправиться. Пока старый неуклюжий заправщик возился со шлангом, он достал газету, развернул и почти сразу наткнулся на свой портрет и набранное крупным шрифтом обращение.
Неторопливый заправщик отнял шланг, подошел к машине спереди, мазнул тряпкой по лобовому стеклу и сунулся в кабину за платой.
Рахманинов отсчитал несколько монет, но, получив деньги, заправщик не торопился отойти от машины. Он будто изучал лицо Рахманинова.
— Мистер Рахманинофф? — спросил он хрипло.
— Да.
Тот протянул грязную, воняющую бензином руку.
— Вы — человек, мистер Рахманинофф!
И композитор с истинным удовольствием ответил на крепкое рукопожатие старого американца.
— Ну и рука у вас — ого! — добродушно восхитился тот.
Ранние заморозки уже прихватили Волгу ледком у берегов. Над темной, мрачной водой простирался рваный силуэт разрушенного Сталинграда. По всей длине вытянувшегося вдоль Волги города вздымались клубы черного дыма, било пламя, вскипали фонтаны земли и щебня — противник безостановочно обстреливал и бомбил город, точнее, ту узкую полосу, что еще осталась в руках советских войск.
На срезе скалы сделана надпись белым: «Здесь встали насмерть гвардейцы Родимцева».
К этой скале тянул баржу маленький задышливый катерок. Он напрягался изо всех своих скудных силенок, к тому же путь ему затрудняли отколовшиеся от берега куски льда.
— Проскочим? — обратился капитан к своему помощнику.
Капитан молод, один глаз закрыт черной повязкой, но морская фуражка с крабом сидела лихо на курчавой голове, а на кителе — орден Красной Звезды. Молодой капитан успел изведать и другую войну. Его помощник стар, морщинист, одет в защитного цвета ватник, такие же брюки, сильно промасленные, местами прожженные, кирзовые сапоги, на голове ушанка. Лишь по глазам, темным и непогасшим, в нем можно узнать Ивана. Жизнь прошлась по этому человеку не колесом даже, а танковой гусеницей.
— Как повезет, — спокойно улыбнувшись и сверкнув единственным металлическим зубом, отозвался Иван.
И, словно услышав этот разговор, возле катера разорвался снаряд.
— Заметили! — с азартом сказал капитан.
— Похоже, — согласился Иван.
Еще два снаряда, один за другим, разорвались в воде, сильно толкнув катер и обдав его брызгами.
— Полный вперед! — скомандовал капитан. Недовоевавший молодой человек, он чуть-чуть играл в «морской бой».
Иван благожелательно посмотрел на него.
— Из нашей черепахи больше не выжмешь. Как она еще на плаву держится!
— Мы везем боевой груз! — важно сказал капитан.
— Я это, между прочим, знаю, — улыбнулся Иван.
Новый взрыв. Катер подпрыгнул и оборвал буксирный трос. Это могло бы его спасти, ибо следующий снаряд угодил прямо в баржу, и она взлетела на воздух. Осколки снарядов, куски дерева, обрывки железа достигли катера, разрушив корму. Суденышко будто встало на дыбы. Капитана смыло волной за борт.
— Коля! — отчаянно крикнул Иван, успевший ухватиться за стойку.
Но капитана уже утащило на дно. Иван увидел в воде истекающее кровью тело вахтенного матроса с разрубленной головой.
— Есть кто живой? — заорал Иван.
Никто не отозвался.
Над водой торчал лишь нос катера. Иван скользнул к рубке, схватил спасательный круг и прыгнул в воду.
Когда он через некоторое время оглянулся, на воде покачивалось несколько обгорелых бревен. Иван медленно, тяжело плыл к берегу, отталкивая куски льда. Он отчетливо видел срез берега, ходы сообщений, черные дыры входов земляных укрытий, пулеметные точки.
Мозжащий холод свел ноги, поднялся к животу, стянул ребра и остановил сердце. Нахлынула тьма, все исчезло…
Очнулся Иван в землянке, возле печурки. На него смотрели небритые, худые, истомленные, какие-то нездешние лица. Все в порядке, он у своих. Один из бойцов кутался в одеяло, под которым явно не было одежды. И сам Иван был закутан в шерстяное одеяло, а одежда его сушилась над печкой. Иван все понял.
— Спасибо тебе, — сказал он спасшему его бойцу.
— Не стоит, папаша, — отозвался боец, затягиваясь самокруткой.
— Очень даже стоит, — сказал Иван. — Ты же мог простудиться.
Бойцы захохотали — хладнокровие без пяти минут утопленника пришлось им по душе.
— Закурить не найдется? — спросил Иван. — Мой табачок малость отсырел.
— Ну, юмор! — сказал молоденький ушастый боец. — С того света вернулся и во дает!
— Нет, милый, на тот свет мне еще рано, — закуривая, сказал Иван. — Сколько раз я и тонул, и горел, и взрывался, и пулей меня брали, и штыком, а я все живой.
— Может, и вовсе не помрешь? — спросил солдат с пшеничными усами.
— Может, и так. Но до главного дела — точно не помру.
— А какое оно — это главное дело? — полюбопытствовал молодой.
— Ясно какое. Чтобы его назад погнали. Тогда можно в бессрочный отпуск.
Подошел взводный командир, молодой по годам, но с седой головой:
— С пополнением, товарищ лейтенант! — вытянулся ушастый.
— Что же нам с тобой делать, отец? — сказал лейтенант. — Отсюда не выбраться, разве что водой.
— А я сушей уйду. Вместе с вами. На запад. Я солдат двух войн: мировой и гражданской. «Георгия» имею. Небось и тут сгожусь. Буду у вас сыном полка.
Бойцы опять рассмеялись.
— Скорей уж дедом полка, — сказал лейтенант. — Ладно, доложу ротному.
— Винтарь лишний найдется? — спросил Иван.
Личного оружия у нас хоть отбавляй. С боеприпасом хуже.
— Хороший солдат даром зарядов не тратит, — мудро заметил Иван.
Он встал, закутанный в одеяло, вытянулся.
— Товарищ лейтенант! Прикажите вооружить бойца пополнения!
— Фрицы!.. — послышался срывающийся голос.
Все кинулись по своим местам отражать очередную немецкую атаку.
Свой первый бой на сталинградской земле старый солдат Иван провел без штанов…
Рахманинов и Наталия Александровна сортировали груду писем, что ежедневно в огромном количестве приходили к Рахманинову со всех концов Америки. Возле них стояли русский кованный сундучок, позаимствованный, наверное, у Васильевны, и помойное ведро из того же источника.
— «Спасибо, дорогой Сергей Васильевич, что вы пробудили в нас совесть»… — пробегал глазами текст Рахманинов. — Чудесное письмо. Бывший присяжный поверенный.
Он протянул письмо Наталии Александровне, та бережно уложила его в сундучок.
— «За сколько карбованцив продався ты, подлая шкура»… и так далее, в том же роде. «Подъесаул Хижняк».
Писанина отправилась в помойное ведро.
Рахманинов вскрыл конверт, из него выпала зеленая долларовая бумажка.
— «Мистер Рахманинов, это мои собственные деньги, я мыла бутылки для миссис Гопкинс… Салли». Вот этот доллар дорого стоит. Переведи письмо девочки и отошлем его сталинградцам.
Раздался осторожный стук. Вошел доктор.
— Опять? — вскричал Рахманинов.
— Не очень-то любезно встречаете вы своего врача.
— Я и не скрываю этого. Показываться больше не буду. Нам надо разобрать кучу писем, ответить, а вечером у меня концерт. И вообще не стоит подымать столько шума из-за обычного радикулита.
— Вы сами себе установили диагноз. Но ни анализы, ни…
— Прошу вас, оставьте в покое бедного музыканта. Вся медицина — по Наташиной части.