Страница 43 из 80
к мастерской, вы должны выбрать благородное французское общество, куда Вы легко
можете попасть, чтобы занять там ведущее место. Постарайтесь выглядеть более скромно, проявляйте больше доброты к Вашим преданным друзьям, таким, как я, и больше
нежности к тем, кто окружает Вас, например, к Вашей матушке”. (Неизданное, 22 июля
1878 года. Это письмо было получено ею на водах и, вероятно, Муся переписала его в свой
дневник.)
Надо признать. что ее собственная характеристика маркиза, как человека неглупого, вполне справедлива, как и то, что есть много справедливого в его словах. Шуты, как
известно, во все времена умели говорить правду. Именно этого, суровой правды, вероятно, Муся не смогла перенести. Маркиз исчез из ее жизни. Мастерская, прогулки в
одиночестве, что неприлично для девушки ее круга, вызывающие белые одежды и злой
язык остались. У нее была своя правда, далекая от буржуазного понимания.
Глава четырнадцатая
ПАРАД СМЕРТЕЙ. СМЕРТЬ ДЕДУШКИ
Однако не надо забывать, что Мария Башкирцева больна. Болезнь то отступает,
то возвращается с новой силой. Правда, французские врачи все время говорят о ларингите, фарингите и катаре. По их мнению, больше у нее нет ничего. Но это неправда, от
немецкого врача в Содене, куда они приехали для лечения, она узнает, что сюда
присылают лечиться, прежде всего, чахоточных. Значит, от нее скрывают всю серьезность
ее болезни.
“Доктор Тилениус только что вышел от нас, он расспрашивал меня о моей болезни и не
сказал, как французы: “ Это ничего, в восемь дней мы вас вылечим”.
(Запись от 7 июля 1878 года.)
Она скучает в Содене, читает Тита Ливия и забрасывает его, учится вязать шерстяной
чулок, да не может связать пятку, недовязанный чулок летит в тот же угол, что и не
прочитанный Тит Ливий. Она пьет воду из целебного источника и пресыщается, носит
какую-то диковинную шляпу, которая, по ее словам, занимает весь Соден, наряжается
старой немкой и бродит по Курхаузу, вызывая подозрение у служителей. Чем еще
заняться? Мертвая тишина царит в Содене, от этой тишины у нее голова идет кругом, как
от слишком сильного шума. Она думает о Риме и о Париже, как об единственных городах
в мире, в которых она хотела бы жить.
Когда они уезжали, дедушка был очень плох. Он уже почти год лежит разбитый
параличом. Вскоре их вызывают в Париж депешей - дедушка при смерти; отдых был так
короток, что она против обыкновения не успела закрутить даже маленького курортного
романчика.
Дедушка болен: он нем и практически неподвижен. Она использует лежащего больного
для своих набросков. Рисует его в подушках с полузакрытыми глазами, сетуя, что трудно
рисовать все эти белые подушки, белую рубашку, белые волосы - белое на белом.
Как-то утром, когда она собирается в мастерскую, к ней присылают слугу сказать, что
дедушке стало хуже. Женщины плачут, лишь у нее хватает сил хладнокровия, чтобы
оставаться возле старика до самого конца.
“Я оставалась там до конца, стоя на коленях, то проводя рукой по его лбу, то щупая пульс.
Я видела, как он умирал, бедный милый дедушка, после стольких страданий... Во время
службы, происходившей у самой постели, мама упала мне на руки, ее должны были
унести и уложить в постель. Его положили на постель, нескладно прибранную; эти слуги -
ужасны, они делают все это с каким-то особенным рвением, при виде которого делается
тяжело. Я сама уложила подушки, покрыв их батистом, окаймленные кружевом, и
задрапировала шалью кровать, которую он любил - железную - и которая показалась бы
бедной другим. Я убрала все кругом белой кисеей; эта белизна идет к честности души, только что отлетевшей, к чистоте сердца, которое перестало биться. Я дотронулась до его
лба, когда он уже охладел, и не чувствовала при этом ни страха, ни отвращения...
Атмосфера представляет ужасную смесь цветов, ладана и трупа. На улице жара, и
пришлось закрыть ставни.
В два часа дня я принялась писать портрет с покойного, но в четыре часа солнце перешло
на сторону окон; нужно было прекратить работу, это будет только эскиз...” (Запись от 29
августа 1878 года.)
Картина, нарисованная ей в изданном дневнике достаточно эпична и элегична, все крайне
трогательно и благопристойно; на самом деле вокруг покойника кипят нешуточные
страсти. В воронку этих нешуточных страстей затянуты все домашние. Не зря ее мать с
нервным припадком укладывают в постель.
Пьяный, как всегда, дядя Жорж дебоширит, наполняет дом площадной бранью, не забывая
при этом щупать кухарку и выясняя у нее, сможет ли она сшить такие брюки, как у него.
Он скандалит с братом Николаем, который приехал в Париж, чтобы проститься с
умирающим отцом. Жорж не может взять в толк, как старик мог оставить его дочери Дине
ренту в пятьдесят тысяч франков и при живом отце назначить опекуном дочери ее тетку, госпожу Башкирцеву. Дело доходит до рукоприкладства, когда его пытается утихомирить
священник. Священник грозится придать его анафеме.
Когда отца отпевают в церкви, Жорж устраивает скандал и там. Через несколько дней он
снова появляется в доме Башкирцевых, требуя нового дележа наследства в его пользу.
Скандал кончается безобразной дракой, разорванным платьем госпожи Башкирцевой.
Муся, видя, что мать ее выглядит тоже не лучшим образом, обзывает ее базарной
торговкой и зовет на помощь слуг. Пьяного Жоржа выводят, а Мария собирается подать
жалобу префекту полиции с просьбой об аресте и депортации из страны Жоржа Бабанина, но мать снова устраивает истерики, она не хочет выносить сора из избы.
А в дневнике от всего этого клубка недостойных приличных людей страстей остается
лишь запись:
“Реальная жизнь есть гадкий и скучный сон...” (Запись от 30 августа 1878 года.)
Да с чего она страдает? Запись сама по себе, вырванная из контекста жизни, наводит на
мысль о беспочвенно страдающей душе, о человеке, который больше выдумывает свои
страдания, чем имеет их в реальности. Но как мы теперь знаем, это совсем не так.
Единственное, что ее радует, так это одобрение со стороны художников, которое она
получает в мастерской. При этом она понимает, что Бреслау, с которой она постоянно себя
сравнивает, опережает ее в мастерстве. Башкирцева хвалит соперницу, но не забывает
похвалить и себя. Корит она себя лишь в том, что поздно поступила в мастерскую и
отстает от Бреслау.
“Из Бреслау выйдет крупная художница, настоящая крупная художница, и если бы вы еще
знали, как я взыскательна в своих суждениях и как я презираю всякие бабьи протекции и
все их обожания к Р. потому только, что он, пожалуй, и действительно красив...” (Запись
от 21 сентября 1878 года.)
Девушки в мастерской почти все поголовно влюблены в Тони Робера-Флери. (В изданном
дневнике он возникает то под полной фамилией или именем, когда запись приятна для
него, а то и под буквой “Р”, когда запись сомнительна). Достаточно взглянуть на
фотографию Тони, чтобы понять, что он действительно красив. Все влюблены в него,
кроме тех, кто влюблен в самого Родольфа Жулиана. А это, прежде всего, Амелия Бори-
Сорель, которая занимается у него несколько лет. У самой Марии Башкирцевой предмета
воздыхания пока среди художников нет. Видимо, она еще не мыслит себе избранника из
этой среды, в ней четко разделяются понятия брака и искусства, которым она занимается.
Это разные социальные ступени.
Она рассуждает на тему брака и приходит к выводу, что “замужество - единственная
дорога для женщины; если у мужчин есть тридцать шесть шансов, то у женщины только
один, как “зеро” в банке. Но “зеро” иногда выигрывает...”
( Запись от 30 сентября 1878 года. В русских изданиях переводчицей убрано сравнение с